Простой сборник - Алексей Летуновский
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Тщательно пережевывая, он наткнулся на чей-то панцирь. Это оказалась желтоватая саранча. Она улыбнулась Гоше и пожелала доброй ночи. Он ответил ей тем же и отпустил гулять по кухонному столу. А она, почувствовав свободу, взлетела и впечаталась в стекло, распространив свои намерения рисунком внутренностей. Гоша вымыл горы застрявшей в паутине посуды и, нащупав в дальнем шкафу бутылку средиземноморского ликера, вернулся в комнату, где спала Вася.
Лунный свет освещал часть ее лица, и, казалось, она была готова дать себя в жертву, Гоша почесал дряхлый живот и распил ликер в одного, любуясь ночным пейзажем гаражей и свалок. Внезапно он вспомнил про подаренный чужаком смартфон, почистил его от просмотренных картинок и положил в Васину сумку. Чресла тянули Гошу к полу и, не став особо сопротивляться, он лег рядом с Васей. Матрас жадно проглотил его, выпустив Васю на волю, отчего она застонала. Гоша осмотрел потолок и повспоминал Лизу, чтобы подготовиться видеть грустные сны. Подготовившись, он понюхал волосы Васи. В нос ударило резкой рвотой, и Гоша чихнул.
Глава 5
Утро решило поспать лишний час, и от этого дорожное покрытие трескалось под усилиями пошлого льда. Эля прижимала к груди растрепанный альбом, в котором больше не было ни одной фотографии. Она писала всю ночь и теперь, сидя в холодной колеснице, пережевывала излитое. Она пыталась не слушать непрекращающуюся болтовню бабушки, восхищавшейся устройством современных колесниц и благодарящей всуе государство за то, что она сумела в восьмидесятилетнем возрасте получить свои конституционные права. Если бы Эля могла, она бы воспроизвела этот титанический монолог о современном и, может быть, написала о современном пару рифмованных строчек на полях альбома, но ее неизведанным электричеством тянуло в самое древнее. Эля глупо щелкала глазами, переваривая случившееся. Строки о себе, о рваном пальто и голодной обуви. Строки о побережных мечтах. Строки о природе в целом, о любви и о бабушке. Строки о Васе, о нытике-Гоше. Строки о музыке и об алкоголе. Строки о тонущем президенте и черной гире. Строки о поэтах и, в конце концов, поэзии вообще. Осторожно, чтобы не вызывать подозрений, она проверяла свой пульс и не могла поверить в то, что все еще жива.
Бабушка допрашивала ее о проведенном торжестве, и Эля отвечала коротко и тихо, из-за чего старая суетилась и волновалась, трусив. Тут же она вытащила внучку в явь.
– Я сходила вчера к нашему замначальнику цеха, доброй души человек. Попросила его о месте в упаковщицы для тебя. Ты уже взрослая, жениха нет, значит надо посвятить себя заводу, как я в твои годы и поступила. Хорошее место, я поговорила вчера с девчонками, которые в цеху работают. Они готовы тебя принять в свой коллектив. Я уже погладила тебе вещи, сегодня в ночную смену пойдешь.
Эля рассердилась и с силой вжала в себя альбом со стихами. – Нет, – прошептала она.
– Никаких нет. Мать твоя дурой была, я тебе не дам за ней пойти. Я тебя люблю, все же.
– В фразе «Я тебя люблю» главное слово – «Я», – сказала Эля. Она переметнулась на заднее сиденье и случайно почувствовала себя в бездарном бесцветном фильме. Вот только на ней не было шубы.
– Сидишь дома, ничем не интересуешься, ничего не хочешь. Посмотри на свой внешний вид. Когда ты в последний раз мылась? Ты же девушка.
– Я не хочу быть девушкой.
– Ты родилась девушкой и должна быть ей.
По обе стороны дороги возвышались бетонные заборы, обрызганные сажей. За ними виднелись ржавые трубы и мощеные хрупкой плиткой цеха. Воняло кислыми буднями.
– Я не хотела рождаться девушкой.
– Глупости. Юношей хочешь быть?
– Нет.
– Эля-Эля. Тебе эту дурь надо выгонять. А труд – всему голова.
– Тогда я хочу быть безголовой.
Бабушка наигранно вздохнула. Колесница остановилась на установленном посреди прямой дороги светофоре. В этом промежутке ютились побелевшие болота. Вдалеке виднелся лысый лес. Эля раззадорила свои чувства и надавила на альбом что есть мочи, и закричала: он скрылся за брызгами крови, вплетенный в тело. Увидев это, бабушка потеряла сознание. Эля прокашлялась и выбежала из колесницы, устремившись к лесу.
Проворный заболоченный снег желал забрать ее в свои ряды, но Эля верила в себя и, утирая слезы, продолжала верить. Сапоги слетели с ног. Обрадованные большим количеством снега, начали плескаться в рисовом подобно бирюзовым рыбам апреля. В груди зияло размозженное сердце: альбом выпал еще в колеснице. Пальто рассыпалось, издав последний всхлип. Его деревянные крошки застряли в обрадованной утру молодой желтой розе, которая обнималась с ворсинами красно-голубого свитера постольку поскольку. Светало. Пятна крови выдавали тропу перемещений Эли. Она учуяла истраченные силы и повалилась в хохочущий снег. Чтобы полностью скрыться из виду, она засыпала себя и рыла вглубь, пока не наткнулась на болотистую грязь чернее ночи. Дыхание нормализовалось и вокруг стало тихо. Эля достала наушник и коробочку с впаянным телефоном, но тут же разрыдалась: разряжено. Она закрыла глаза и попыталась заснуть. Вместе с кровью, из груди вытекали остатки энергии, но сон не наступал. Наоборот, находящийся за шиворотом снег лишь раздражал Элю. Она материла его тем, что осталось от слов. А он лишь стремился с ней поиграть своей мерзлой оригинальностью. Эля зажмурилась и заставляла себя терпеть. Зубы перестали выдерживать давление и лопались как сосульки. Вдалеке заревели сирены. С каждым их ревом то, что оставалось от сердца Эли, замирало.
Она принимала подснежную колыбель и старалась улыбаться приюту. – Тут мне и место, – думала она. – Тут мне самое место. В толще земли, далеко за болотами, Эля услышала слова. Нечеткие, они проявлялись стержневым звуком, собирались в строчки, а затем и в строфы. Последним вздохом Эля подпевала таковым, выплевывая крайние буквы, а стихи спаривались друг с другом, хаотично приглашая в свои закаленные хоромы. Пустой бледной кистью Эля копала в сторону звуков, даже не копала, а просто гладила упругую пепельную грязь. Но грязь была слишком сыра, да и стихи решили прекратиться.
Лиловый дым
Могучие малахитовые ветви ели распахнули окошко и попросили тепла. Клен вскочил с кровати и подкатил к ним обогреватель, при том сам обжегся медовой лавой. – Так пойдет? – спросил он у еловых. Они покорно кивнули. В комнату вошел ледяной воздух, подобно кондуктору в коралловой шубе, но, заметив резкий взгляд молодого человека, растворился во вроде бы ночи. Клен сел на кровать и стал рассматривать ластящиеся к
