Простой сборник - Алексей Летуновский

Она была красива.

Будто Боян идеализировал ее во сне. Впрочем, он не видел ее живой уже долгое время. Она дышала, иногда забавно пукала и сопела. Но не жила. Не было в ней жизни, которую так хотел видеть Боян,

– Я люблю тебя, Рада, – заплакал он.

– Я тоже тебя люблю, дорогой. Она улыбнулась и поцеловала его в нос. – Приходи ко мне почаще, – сказала она. – да как ты вообще можешь вот так! – обозлился Боян. – Как?! Эгоистка.

А затем он проснулся и заплакал наяву. Только слезы в этот раз приносили больше боли.

Глава 5

Третий месяц жизни женатого мужчины Боян провел безработным. На заводе он попал под сокращение, а из карамельного притона его выгнали, сломав ухо за то, что он облизал одну из покрытых карамелью стриптизерш из любопытства. Теперь Бояна радовало только то, что на столе все еще стоял алкоголь. Бренди и джин. Эль и валерьянка.

Он засыпал, обняв Раду, и искал ее во снах. То в парке аттракционов, то в дремучем лесу Греции. А когда находил, не мог сдержать слез. Она отвечала ему с острым холодом, таким, к которому нельзя привыкнуть, постоянно увлекалась картографией и пением ручьев. А он ходил за ней по пятам. По сланцевым горам и облакам из приторного зефира. А когда просыпался и не мог заснуть вновь, напивался и пропадал в котлах. В тех, где Рада варила суп детям.

Боян выучил имена и портреты детей. Один из них был мальчиком, лет шести. Дерзким пухляком с зелеными глазами и носом матери. Рада рассказывала, как он был зачат при веселом сексе в высокой траве рядом с родительским домом. Как им было щекотно, и они смеялись то ли от веселья, то ли от страсти, непонятно, отчего. А Боян этого не помнил. Он помнил только то, как громил квартиру в бешенстве, как напивался и завязывал узлы из проникающих в квартиру редкий лучей солнца сквозь бесконечные дожди. Ему надоело, и он не мог ничего поделать. Он любил Раду, честно и безысходно. Он проверял любовь, заводил любовниц и ходил к проституткам, пытался целовать мужчин на платных вечеринках в богатых домах, но все эти связи не приносили ему ничего, а двадцатипятиминутный сон – все и больше, чем все. Он хотел остаться с Радой во сне навсегда. Воспитывать детей. Вторым ребенком была маленькая девочка. Они в каждом сне учили ее ходить, по чуть-чуть. У нее были папины глаза. И смешной смех.

Боян вспомнил про Степана однажды и забыл про него насовсем. Пожелав Степану счастья, забыл, как забывают обычных перелетных птиц. На такое мнимое всегда, в которое верил Боян.

Шел уже четвертый месяц супружеской жизни и, завидев в магазине альбом с пейзажами Косоглазии, Боян потратил последние деньги. А еще он купил две пачки снотворного, пообещав накануне Раде во сне, что переедет наконец-таки к ней со всеми своими вещами (и даже с сознанием) на как можно подольше.

Рассматривая пейзажи Косоглазии, Боян дрочил. Закончив, он принял душ впервые за четыре месяца и приготовил чечевицу, перемешав ее со сверкающими таблетками снотворного. Запил ужин он большим количеством бренди и побежал впопыхах в спальную, боясь опоздать.

Заснул он не быстро. После мучительной боли в животе и фатальной нехватки воздуха. Но он улыбался, когда призрачные очертания Рады стали проявляться вдалеке.

Рада проснулась в одну из тех дождливых ночей, про которую пишут плохие стихи. В комнате витал отвратный запах, она отшлепала Бояна за испускание газов. Оставив открытым окно, она забрала одеяло и, вяло разминая затекшую шею, отправилась в гостиную. Оценив беспорядок, она разложила диван, улеглась и моментально уснула, раскрыв усталый рот. Чтобы воздуха хватало.

Подснежная колыбель

Глава 1

Прошло порядком четыре километра за полдень, а мороз выбился из сил и, соорудив из вязкого серого неба перину, прилег ко сну. Выпавший за позабытую неделю снег стал таять, и сложноподчиненные улицы превращались в глубокие десертные тарелки рисовой каши, смешанной с остатками грецкого ореха (все же вечером его кто-то успел изрядно поесть).

Эля шла по центру города, подражая вдруг вышедшим в будни людям; она, как подобает примерам, косолапила и неуклюжила частой припрыжкой. Светло-бурые сапоги из кожзаменителя с особым удовольствием и оттого рваной спешкой уплетали рисовую кашу, в которой полдень так нечаянно оказался. Эля была одета в тяжелодышащее дубовое пальто: оно то и дело устраивало предсмертные всхлипы, но никак не умирало. На каждый всхлип Эля поглаживала его то по одному рукаву, то по другому, смотря за какую руку цеплялся плотный квадратный пакет в сером. Шея была повязана грязно-белым шарфом, который никогда не стирали. Засаленные, но ровно посаженные расчесанные темные волосы были покрыты вырви глаз как красным ободком наушника на правое ухо.

Остановившись у светофора, на бороде которого толкались лохматые воробьи в борьбе за мелкие куски грецкого ореха, Эля достала из кармана невыразительных джинсов черную коробочку с впаянным телефоном и включила другое стихотворение очередного мертвого поэта. Запах центра города кис как лица, торчащие в ползущих троллейбусах. Казалось, вся будничная атмосфера вот-вот начнет течь и, может, капать. Эта течь и, может, капли начнут появляться из ниоткуда, будто просто так устремятся то вниз, то влево или в мраморные искоски, образуют ребяческий хаос и повергнут город в принудительное стремление приспосабливаться к ненужному.

Эля прошла несколько пятиэтажных домов, которые были не старше ее пальто, облитые неодинаково и небрежно розовой краской, каждая из каких образовывала текучий узор лесопосадок или, иногда, реклам жилых массивов на случайной окраине. В одном из таких зданий зияла брешь в боку, ее границы были обведены белесой пылью, словно от оставшейся после укуса эмали. Внутри сияли тупые коричневые полки с бутылками алкоголя. Эля зашла в брешь и, недолго думая, взяла пару крохотных бутылочек себе под крыло, абы жалея. Не успев выйти, она почувствовала на себе круглую тень, и тут же в брешь ворвалась огромная черная гиря. Полки с алкоголем вмиг превратились в колючую пыль бытия под грузом. Эля прижалась к стене и нажала на удачно подвернувшуюся под руку кнопку вызова милиции. Гиря, тем временем, продолжала воровать пространство дома, оставляя после себя непонятные белые следы.

Выбравшись наружу, Эля заметила, что гиря на самом деле совершала бандитизм не в одиночку; высокий желтый кран в форме от руки слепленного фингала пытался удерживать черную стальным тросом. Впрочем, вскоре Эля позабыла о