Голубая роза - Яна Темиз

Другая половина «подходящих» девиц была простовата, склонна к полноте, прекрасно готовила, этих не интересует ничего, кроме кухни и детей, и муж, приходящий и уходящий на работу, когда ужин давно остыл, а дети уже или еще спят, их не устроит.

Если бы кто-нибудь сказал Кемалю, что в глубине души он неисправимый романтик, почерпнувший все свои представления о любви и браке из фильмов времен юности, он бы искренне не поверил такому диагнозу. Разве его рассуждения о женитьбе не практичны? Где найти такую женщину, которая мирилась бы с его сумасшедшей работой в сочетании с небольшой зарплатой? То, что большинство его ровесников-коллег были давно женаты, ничего не меняло для Кемаля. Ни одна из знакомых семей не казалась ему по-настоящему счастливой. Не такой семейной жизни он хотел для себя.

А неудачной женитьбы или тем более развода он не перенесет – это он инстинктивно чувствовал. Поэтому любую адресованную ему кокетливую улыбку, любое хорошенькое личико, любой призывный взгляд или соблазнительный стук каблучков он воспринимал как скрытую опасность и агрессию.

Но эти каблучки стучали не так.

Не для него, а так – для себя. И улыбалась эта женщина не ему – махала кому-то рукой, наверное, увидев знакомого на балконе или в окне.

Пока она шла по розовой дорожке, Кемаль успел хорошо ее рассмотреть через застекленную дверь подъезда. Сначала она показалась ему молодой девушкой – не старше двадцати; потом она вдруг нахмурилась и превратилась в его ровесницу. Интересная женщина, отметил Кемаль. Даже не скажешь, красивая или нет. Что-то в ней есть такое…

Она прошла уже больше половины дорожки, а Кемаль все стоял внутри и смотрел, как ее туфельки перешагивают с плитки на плитку. И ноги красивые, жаль, что юбка не короткая, а точно до колена… думай о деле, а не о ногах, совсем с ума сошел?!

Женщина снова заулыбалась, а Кемаль с удовольствием подумал о том, что сейчас заговорит с ней и услышит ее голос. Интересно, почему она то хмурится, то улыбается?

Уже выйдя из подъезда и поняв, что женщина тоже его заметила, Кемаль зачем-то опять помедлил, но понял, что это нелепо: ему ведь надо с ней поговорить по долгу службы.

Как и со всеми в этом доме. И во всех соседних домах.

Это не вестерн – обойти все квартиры почти целого квартала, опросить по возможности всех их взрослых и не сумасшедших обитателей, а в результате получить одну строчку в компьютерном отчете: «Жильцы таких-то и таких-то домов утверждают, что эту девушку никогда раньше не видели».

Рутина. Кемаль знал, что кое-кто из его коллег сделал бы выборочный опрос за два – максимум три часа, а отчет написал бы об опросе всех жителей Турции поголовно. Но начальство это тоже знало, а Кемаль отличался добросовестностью.

Поэтому подобная неприятная, скучная, просто утомительная рутина чаще всех доставалась ему.

За много лет работы в розыске Кемаль научился почти сразу определять, чего стоят те или иные свидетельские показания. Вот и сегодня он уже поговорил с несколькими «свидетелями», которым так сильно хочется помочь полиции, что они искренне верят: эту самую девушку они собственными глазами видели. И вспоминают где, когда и с кем. И почти всем этим показаниям грош цена.

Кемаль умело и не обижая людей задавал конкретные вопросы, выясняя для себя, есть ли хоть какая-то доля правды в этом потоке информации. Ах, как хорошо, что вы видели эту девушку! А не припомните, как она была одета? В эту блузку, что и на фотографии? Вы уверены? Все ясно: чепуха; кто же ранней весной ходит по городу в яркой пляжной майке, в которой девушка была на фотографии. Да она бы просто замерзла! Значит, эту старушку не слушаем. Скучно ей, вот и все. Потом неделю будет всем кумушкам пересказывать, как полиции помогала.

Правда, когда, почти не глядя на представляемый снимок, с ходу говорят, что никогда этой девицы в глаза не видели, это тоже сомнительно. Наверное, некогда человеку или неохота связываться с полицией и давать показания. Как той даме с третьего этажа: дверь прямо перед носом захлопнула. Но у нее, говорят, трое детей, ее можно понять.

Может быть, и этой женщине некогда: идет она довольно быстро. И Кемаль, вынимая на ходу удостоверение и фотографию девушки, шагнул ей навстречу. Почему-то обдумывая первую фразу, с которой обращался, наверное, за время своей работы не к одной сотне, а то и к тысяче людей.

– Простите, пожалуйста, – зачем-то добавил он к своей привычной формуле и, вместо того чтобы сразу сообщить о своей принадлежности к полиции, спросил:

– Вы живете в этом доме? Я из районного управления полиции.

– Правда? Ну надо же! Я так и знала! – Айше сама не понимала смысла произносимых слов. Но разве это не чудо: она только что в автобусе придумала себе полицейского для романа, такого, который бы ей самой был симпатичен, и вот, пожалуйста – через десять минут он перед ней! Может, и не совсем такой, она вообще еще не успела придумать ему внешность – но ведь почему-то раньше ни один полицейский никогда не подходил к ней на улице.

– То есть, я хотела сказать, да, я живу в этом доме. В кривом, – зачем-то уточнила Айше.

Кемаль с удивлением оглянулся на дом и не увидел в нем ничего кривого.

– Почему «в кривом»? Вы имеете в виду, что он на неровном склоне? Так здесь почти все дома такие: с одной стороны на этаж, а то и на два больше.

– Да нет, дело не в этом. Вы почти слово в слово повторили то, что как-то сказал мой брат. Он адвокат, и, наверное, общение с законом как-то влияет на образ мыслей? Посмотрите: на каждом этаже две квартиры, но они не одинаковые, как вон в том доме, а большие и маленькие. По окнам сразу заметно. По занавескам.

– Да, пожалуй, вы правы. Я не обратил на это внимания, – Кемаль обошел сегодня столько домов, что вовсе не интересовался занавесками.

– Что же вы? – разочарованно сказала Айше. – А еще в полиции работаете! По занавескам почти все о хозяевах можно узнать. Вон, видите, фарфоровые кошечки на подоконнике и кружевные занавески крючком вручную связаны – что это, по-вашему?

– Не знаю… детская?

– У вас, наверное, детей нет? Знаете, что будет с фарфоровыми кошечками в детской? Там живет одинокая пенсионерка…

– С красивой белой кошкой, которая толще хозяйки. А хозяйка – сплетница с вечно недовольным лицом и маленькими внимательными глазками.

– Как вы догадались? – удивилась Айше, убедившись, что описанной соседки и ее кошки в окне и на балконе не видно.

– В моей работе догадываться, особенно по занавескам, очень вредно. Надо знать точно. Я там уже был, в этой квартире. Просто не сразу понял, чьи это окна. Взгляните, пожалуйста, вы видели когда-нибудь эту девушку?

И Кемаль протянул Айше фотографию, вернее часть фотографии, отрезанную ножницами. На снимке улыбалась молодая девушка в яркой майке с бирюзовыми пятнами и такого же цвета яркими глазами.

– У нее что, линзы? – спросила Айше.

Кемаль насторожился: неужели она знает эту девицу? Странно, в этом доме уже третий свидетель: хорошо ли это или слишком хорошо?

– С чего вы взяли? – небрежно спросил он, чтобы не дать понять собеседнице всей важности вопроса.

– Разве могут быть такие глаза? И цвет – точно как на майке. Сейчас молодежь часто так развлекается. Мои студентки меняют цвет волос и глаз одновременно с нарядами.

– А-а, – разочарованно протянул Кемаль, – а я думал, вы ее знаете. Это правда линзы.

– Не знаю, – Айше еще раз внимательно посмотрела на фото. – Я в университете работаю, вокруг столько девушек. Но я с ней лично не сталкивалась. Хотя…

Что-то на фотографии было смутно знакомым.

Кемаль сразу заметил колебания Айше.

– Попробуйте вспомнить. Не в университете, а скорее здесь, в вашем районе, вы не могли ее видеть?

– Не знаю. Не помню. Но что-то такое есть… – Айше вглядывалась в изображение. Девушка была снята, по-видимому, на террасе или балконе типового летнего домика, оплетенного бугенвиллией. На заднем плане была только часть стены, деревянные колонны балкона и сплошные лиловые цветы. – Впрочем, все такие дома похожи, да? Даже не знаю, что мне это напоминает.

– Ну ладно, что ж, спасибо.

– Не за что, всего доброго, – Айше улыбнулась, и Кемаль понял, что она сейчас уйдет.

– Извините, а в какой квартире вы живете? Чтобы мне больше вас не беспокоить.

– На самом верху. В маленькой. Номер восемь, – она поправила очки, и на среднем пальце правой руки вдруг ослепительно сверкнул бриллиант. – Извините, я тороплюсь. До свидания.

– До свидания, – проговорил Кемаль, и едва она скрылась в подъезде, подошел к кнопкам домофона с именами.

Вот: номер 8 – «Айше Демирли».

Кемаль попытался отвлечься от мысли о ее улыбке и ногах и собрать воедино полученные от Айше обрывки информации. Она была бы толковым свидетелем: на фото смотрела внимательно и не стала ничего выдумывать. Говорит, что не видела девушки, но сразу же сказала про линзы и долго колебалась, якобы увидев «что-то» знакомое. А кроме девушки, на фото и нет почти ничего. Балкон, вьющаяся по нему бугенвиллия, кусок стены; ветка какого-то дерева – это уже совсем вдали; небо без единого облачка; какой-то провод, вечно попадающий в любой кадр, кусок, кажется, бельевой веревки… Что здесь может быть знакомого или незнакомого?