Любовь с первого взгляда - Зиновий Фотиевич Рыбак

— Сообщите габариты. Мастерская готовит заказ в течение шести дней…

Хотела Мариэтта упасть в обморок, но решила, что это не для кого делать: она была одна. Подойдя к зеркалу, она припудрила нос, подкрасила губы и легла на диван, чтобы собраться с мыслями. А мысли были такие: только начали прилично жить, получили секцию из двух комнат, обзавелись гарнитурной мебелью, одеждой, — и приезд свекрови. Она такая дотошная старуха, что просто смерть: начнет допрашивать, что почем, как сумели румынскую спальню приобрести, какая зарплата. Это — одно. А другое — опять неудобство, придется в одной комнате ютиться, гостей не принимать. И вообще всем известно, что мать существует для того, чтобы разводить с женами своих сыновей.

От страшного волнения инженерша так крепко заснула, что ее храп заглушал, подобно грому, неоднократные робкие и нежные звонки телефонного аппарата. Так и застал ее муж Альберт, придя с работы. Это был маленький и юркий человек, который по сравнению с супругой — женщиной необъятной — выглядел мышонком.

— Я тебе звонил, Мари, — сказал мышонок, — хотел посоветоваться, что покупать: перлон или нейлон… — Альберт переменил голос, заметив смертельную тоску на обличье супруги: — Что с тобой?

Закатывая глаза, Мариэтта еле промолвила:

— Приезжает… твоя мамань.

Инженер не растерялся. Он храбро заявил:

— Справимся. Не такое бывало. Поезд прибывает в десять тридцать. Сейчас — шесть пятнадцать. Успеем. Надо первым делом вазы китайские запрятать, шифоньер на ключ закрыть, холодильник очистить…

План действий был обширный и тщательно продуманный. Мариэтта тут же выздоровела и принялась самым активным образом помогать мужу. Через два часа в квартире была обстановка, точно соответствующая скромным возможностям главного инженера артели «Вчерашний лед».

— Все готово, — самодовольно произнес мышонок, — я поехал за маманей. Ты тут приготовь что-нибудь на скорую руку, консервы какие-нибудь открой, чаек легкий с монпансье. А сама ложись — ты больна… — Альберт подмигнул, как старый конспиратор. Мариэтта все уразумела.

На вокзале все произошло очень трогательно. Целуя мать, сынок даже полез в карман за носовым платком, чтобы утереть слезы, но Марфа Ивановна предупредила его движение:

— Зачем за платком лезешь? Глаза-то сухие…

Альберт ее не расслышал и спросил вроде между прочим:

— Надолго к нам, мамань? — И сердце его екнуло в ожидании ответа.

— Погощу малость, а там видно будет…

Ехали трамваем. Пока сын рылся в карманах, доставая мелочь, за проезд уплатила мать. Сойдя с трамвая, повернули на улицу Жуковского.

— На новом месте, что ли, живешь, сынок? — спросила Марфа Ивановна, ранее бывавшая в гостях у сына.

— Да, мам, секцию получили в новом доме. Но очень тесно: две комнаты. Туалет иногда отказывает…

— А живете-то как?

— Зарплата, известно…

Мариэтта встретила свекровь лежа на диване, чмокнула ее в щеку, промолвила:

— Мне очень вредно волноваться, мам, врач сказал: сейчас, дорогая, вам встречи всякие очень противопоказаны…

Мать не придала значения словам невестки, разделась, раскрыла чемоданы с подарками, села за стол, приглашая сына:

— Садись. Рассказывай о жизни.

— Сейчас, мам, я за хлебом к соседям сбегаю, поужинаем чего-нибудь.

— За хлебом к соседям? Что за срам! — сокрушенно вымолвила Марфа Ивановна. — У меня с дороги полбуханки осталось. Обойдемся.

Уплетая за обе щеки съестные припасы матери, Альберт горемычно вздыхал, рассказывая о житье-бытье.

— Трудновато, мамань. Зарплата низкая. Мари болеет. Вот вчера закрылся шифоньер нечаянно, ключ утеряли. За слесарем посылать финансы не позволяют. Холодильник не работает. Трудновато…

Мари набросила на себя халат, подошла к столу, села, вставила в разговор пару слов:

— Невозможно у нас. Жутко. Из долгов не можем выпутаться.

Марфа Ивановна, выслушав детей, сказала проникновенно и твердо:

— Ну, вот что, дети, я собиралась у вас пару дней погостить, посмотреть, как живете. А теперь вижу, надо мне у вас остаться навсегда: без меня вы из нужды не выберетесь.

Альберт поперхнулся маминым куском ветчины и надрывно закашлялся. Мари упала в обморок. Это был первый настоящий обморок в ее жизни.

ЛЮБОВЬ С ПЕРВОГО ВЗГЛЯДА

Когда я основательно подрос, взрослые домочадцы нет-нет да затевали, так сказать, профилактические разговоры о любви.

Первой всегда начинала бабушка.

— Великое дело — любовь! — патетически и со вздохом произносила она. Я понимал, отчего бабушка вздыхает, и старательно изображал сочувствие на своем лице…

— Но чтобы не опростоволоситься, — продолжала бабушка, и тут я насторожился, — чтобы крепко полюбить, надо знать человека. Не зря говорится: «Человека узнать — пуд соли съесть». Вот мы с моим семь годков встречались, пока под венец пошли. Так-то…

Вот сроки бабушка устанавливала, на мои взгляд, довольно растянутые. Семь лет! За это время (я высчитал точно!) человек потребляет не менее 25 килограммов соли, то есть значительно больше пуда, рекомендованного поговоркой.

После артиллерийского налета бабушки в бой вступила моя мама.

— Не только время решает дело, — утверждала она, — любовь познается в горе, в беде. Без этого никакой крепости в любви не будет, один красивый обман.

Меня озадачил тезис мамы. В самом деле, а вдруг у меня будет любовь, а горе знать мы с любимой не будем. Что же делать тогда? Ждать горя? А если оно не придет?

Удар завершил отец.

— Вот сынок, — назидательно говорил он, не искушенный в дипломатических приемах, — мотай все это себе на ус, пригодится!

Я протягивал руку к месту, где могли быть усы, но их не оказывалось. И мотать-то не на что было! Разговоры эти скорее возбуждали во мне интерес к вопросу о любви, чем вырабатывали сдержанность, на которую в конечном счете рассчитывали родители. Я, конечно, гордился тем, что со мной о любви говорят такие солидные люди, как мать, отец и бабушка.

Вообще мне нравилась, что вожжи, которыми вое время придерживали меня, теперь ослабили, и я мог свободнее держать голову. Дело дошло до того, что отец даже разрешил мне теперь читать все, что я захочу.

— И Мопассана? И Куприна? И Золя? И Бальзака? — не веря своим