Метро 2033 . Метро 2034 - Дмитрий Глуховский

Артема передернуло при этой мысли. Да уж, лучше про них не болтать, подумал он. Так, на всякий случай.

— Эй, Андреич! Собирайтесь! Мы идем уже! — закричали им с юга, из темноты.

— Ваша смена кончилась!

Люди у костра зашевелились, сбрасывая оцепенение, вставая, потягиваясь, подбирая рюкзаки и оружие, причем Андрей захватил с собой и подобранного щенка. Петр Андреич и Артем возвращались на станцию, а Андрей со своими людьми, — к себе на стопятидесятый, ждать, пока и их сменят.

Подошли сменщики, обменялись рукопожатиями, выяснили, не было ли чего странного, особенного, пожелали отдохнуть как следует и уселись поближе к огню, продолжая свой разговор, начатый раньше.

Когда все двинулись по туннелю на юг, к станции, Петр Андреич горячо о чем-то заговорил с Андреем, видно, вернувшись к одному из их вечных споров, а давешний бритый здоровяк, расспрашивавший про рацион черных, поотстал от них, поравнявшись с Артемом и пристроился так, чтобы идти с ним в ногу.

— Так ты что же, Сухого знаешь? — спросил он Артема глухим своим низким голосом, не глядя ему в глаза.

— Дядю Сашу? Ну да! Он мой отчим. Я и живу с ним вместе, — ответил честно Артем.

— Надо же… Отчим… Ничего не знаю такого… — пробормотал бритый.

— А вас вообще как зовут? — решился Артем, определив, что если человек расспрашивает про родственников, то это вполне дает и ему право задать ему такой вопрос.

— Меня? Зовут? — удивленно переспросил бритый.

— А тебе зачем?

— Ну я передам дяде Саше… Сухому, что вы про него спрашивали.

— Ах, вот для чего… передавай, что Хантер… Хантер спрашивал. Охотник. Привет передавал. — Хантер? Это ведь не имя. Это что, фамилия ваша? Или прозвище? — допытывался Артем.

— Фамилия? Хм… — Хантер усмехнулся.

— А что? Вполне… Нет, парень, это не фамилия. Это, как тебе сказать… Профессия. А твое имя как? — Артем.

— Вот и хорошо. Будем знакомы. Мы наше знакомство, наверное, еще продолжим. И довольно скоро. Будь здоров! — и, подмигнув Артему на прощание, остался на стопятидесятом метре, вместе с Андреем.

Оставалось уже немного, издалека уже слышался оживленный шум станции. Петр Андреич, шедший с Артемом, вдруг спросил у него озабоченно: — Слушай, Артем, а что это за мужик вообще? Чего он там тебе говорил?

— Странный какой-то мужик! Про дядю Сашу он спрашивал. Знакомый его, что ли? А вы не знаете его?

— Да вроде и не знаю… Он только на пару дней к нам на станцию, по каким-то делам, вроде бы Андрей его знает, ну вот он и напросился с ним в дозор. Черт знает, зачем ему в дозор идти… Какая-то у него физиономия знакомая…

— Да. Такую физиономию забыть нелегко, наверное, — предположил Артем.

— Вот-вот. Где же я его видел? Как его зовут, не знаешь? — поинтересовался Петр Андреич.

— Хантер. Так и сказал — Хантер. Пойди пойми, что это такое.

— Хантер? Нерусская какая-то фамилия… — нахмурился Петр Андреич.

Вдали уже показалось красное зарево — на ВДНХ, как и на большинстве станций, обычное освещение не действовало, и вот уже третий десяток лет люди жили в багровом аварийном свете. Только в «личных аппартаментах» — в палатках, комнатах, — изредка светились обычные электролампочки. А настоящий, яркий свет от ртутных ламп озарял лишь несколько самых богатых станций метро. О них складывались легенды, и провинциалы с крайних, забытых богом полустанков, бывало, годами лелеяли мечту добраться и посмотреть на это чудо.

На выходе из туннеля они сдали в караулку оружие, расписались, и Петр Андреич, пожимая Артему на прощание руку, сказал:

— Ну, Артем, давай ка ты на боковую! Я сам еле на ногах, а ты, наверное, вообще стоя спишь. И Сухому — пламенный привет. Пусть в гости заходит.

Артем попрощался и, чувствуя, как навалилась вдруг усталость, побрел к себе — «на квартиру».

На ВДНХ жило человек двести. Большая часть — в палатках на платформе. Палатки были армейские, уже старые, потрепанные, но сработанные качественно, да и потом ни ветра, ни дождя им знавать тут, под землей, не приходилось, и ремонтировали их часто, так что жить в них можно было вполне — тепло они не пропускали, свет тоже, даже звук задерживали, а что еще надо от жилья?

Палатки жались к стенам, и стояли по обе стороны от них — и со стороны путей, и со стороны перрона. Сам перрон был превращен в некое подобие улицы — посередине был оставлен довольно широкий проход, а по бокам шли «дома» — палатки. Некоторые из них, большие, для крупных семейств, занимали пространство в арках. Но обязательно несколько арок было свободно для прохода — с обоих краев платформы и в центре.

Из двух туннелей, уходящих на север, один был оставлен, как отходной путь на крайний случай, и как раз в нем-то Артем и нес дежурство. Второй же был завален где-то на сотом метре, и этот стометровый аппендикс был отведен под грибные плантации. Пути там были разобраны, грунт разрыхлен и удобрен — свозили туда отходы из выгребных ям, и белели повсюду аккуратными рядами грибные шляпки. Также был обвален и один из двух южных туннелей, на трехсотом метре, и там, в конце, подальше от человеческого жилья, были загоны для свиней.

Артемов дом был на Главной улице — там, в одной из небольших палаток, он жил вместе с отчимом. Отчим его был очень важным человеком, связанным с администрацией — отвечал за связи с другими станциями, так что больше никого к ним в палатку не селили, была она у них персональная, по высшему разряду. Довольно часто отчим исчезал на две-три недели, и никогда с собой Артема не брал, отговариваясь тем, что слишком опасными делами приходится заниматься, и что не хочет он Артема подвергать риску. Возвращался он из своих походов похудавшим, заросшим, иногда — раненым, и всегда первый вечер сидел с Артемом и рассказывал ему такие вещи, в которые трудно было поверить даже привычному к невероятным историям обитателю этого гротескного мира.

Артема, конечно, тянуло путешествовать, но в метро просто так слоняться было слишком опасно — патрули независимых станций были очень подозрительны, с оружием не пропускали, а без оружия уйти в туннели — верная смерть. Так что с тех пор, как пришли они с отчимом с Савеловской, в дальние походы ходить не приходилось. Артем ходил иногда по делам на Алексеевскую, не один конечно ходил, с группами, доходили они даже до Рижской… И еще было за ним одно путешествие, о котором он и рассказать-то никому не мог, хотя так хотелось…

Было это давным-давно, когда на Ботаническом Саду еще не было никаких черных, а была это просто заброшенная темная станция, и патрули с ВДНХ стояли намного севернее, а Артем сам был еще совсем пацаном, он с приятелями рискнул: с фонарями и украденной у чьих-то родителей двустволкой они пробрались в пересменок через крайний кордон и долго ползали по Ботаническому Саду. И жутко было, и интересно — и было видно, что и там когда-то жили люди: повсюду в свете фонариков виднелись остатки человеческого жилья — угли, полусожженные книги, сломанные игрушки, разорванная одежда… Шмыгали крысы, и временами из северного туннеля раздавались странные урчащие звуки… И кто-то из Артемовых друзей, Артем уже не помнил, кто именно, но, наверное, Женька, самый живой и любопытный из них троих, предложил: а что если попробовать убрать заграждение и пробраться наверх, по эскалатору… просто посмотреть, как там. Что там…

Артем сразу сказал тогда, что он — против. Слишком свежи в его памяти были недавние отчимовы рассказы о людях, побывавших на поверхности — и как они после этого долго болеют, и какие ужасы иногда приходится видеть там, сверху. Но его тут же начали убеждать, что это — редкий шанс, когда еще удастся вот так, без взрослых, попасть на настоящую заброшенную станцию — а тут еще и можно подняться наверх, и посмотреть, своими глазами посмотреть, как это — когда ничего нету над головой… И, отчаявшись убедить его по-хорошему, объявили, что если он такой трус, то пускай сидит тут внизу и ждет, пока они вернутся. Оставаться в одиночку на заброшенной станции и при этом подмочить свою репутацию в глазах двух лучших друзей показалось Артему совсем невыносимым и он, скрипя зубами, согласился.

На удивление, двигатель, приводящий в движение заграждение, отрезающее платформу от эскалатора, работал. И им удалось-таки, после получаса отчаянных попыток, привести его в действие. Ржавая железная стена с дьявольским скрежетом подалась в сторону, и они перед их взором предстал на удивление недолгий ряд ступеней, уводящих вверх. Некоторые обвалились, и через зияющие провалы в свете фонарей были видны исполинские шестерни, остановившиеся долгие годы назад — навечно, и изъеденные ржавчиной, поросшие чем-то бурым, еле заметно шевелящимся… Нелегко им было заставить себя подняться. Несколько раз ступени, на которые они настуали, со скрипом поддавались и уходили вниз — и они перелезали провал, цепляясь за остовы светильников… Путь наверх был недолог, но первоначальная решимость испарилась после первой же провалившейся ступени, и чтобы подбодриться, они воображали себя настоящими сталкерами.