Метро 2033 . Метро 2034 - Дмитрий Глуховский

Сухой замолчал, глядя, как медленно поднимается от чашки с чаем и тает в сумраке палатки пар. Хантер ничего не отвечал, и Артем вдруг подумал, что никогда он еще не слышал такого от своего отчима… Ничего не осталось от его обычной уверенности в том, что все обязательно будет хорошо, от его «Не дрейфь, прорвемся!», от его ободряющего подмигивания… Или это всегда было только показное?

— Молчишь, Охотник? Молчишь… Давай, ну давай же, спорь! Спорь, Охотник! Где твои доводы? Где этот твой оптимизм? В последний раз, когда мы с тобой разговаривали, ты мне еще утверждал, что уровень радиации спадет, и люди еще вернутся на поверхность. Эх, Охотник… «Встанет солнце над лесом, только не для меня…», — издевательски пропел Сухой. — Мы зубами вцепимся в жизнь, мы будем держаться за нее изо всех сил, потому что чтобы там философы ни говорили, и что бы ни твердили сектанты, а вдруг там — ничего нет? Не хочется верить, не хочется, но где-то в глубине ты знаешь, что это так и есть… А ведь нам нравится это дело, Охотник, не правда ли? Мы с тобой очень любим жить! Мы с тобой будем ползать по вонючим подземельям, спать в обнимку с крысами… Но мы выживем! Да? Проснись, Охотник! Никто не напишет про тебя книжку «Повесть о настоящем Человеке», никто не воспоет твою волю к жизни, твой гипертрофированный инстинкт самосохранения… Сколько ты продержишься на грибах, мультивитаминах и свинине? Сдавайся, сапиенс! Ты больше не царь природы! Тебя свергли! Природа больше не хочет тебя… О нет, ты не должен подохнуть сразу же, никто не настаивает… Поползай еще в агонии, захлебываясь в своих испражнениях… Но знай, сапиенс: ты отжил свое! Эволюция, законы которой ты постиг, уже совершила свой новый виток, и ты больше не последняя ступень, не венец творенья… Ты — динозавр. Надо уступить место новым, более совершенным видам. Не надо быть эгоистом. Игра окончена и надо дать поиграть другим. Твое время прошло. Ты — вымер. И пусть грядущие цивилизации ломают свои головы над тем, отчего же вымерли сапиенсы… Хотя это вряд ли кого-нибудь заинтересует…

Хантер, во время последнего монолога внимательно изучавший свои ногти, поднял наконец на Сухого глаза и тяжело произнес:

— Да, Чингачгук, сильно ты сдал с тех пор, как я тебя в последний раз видел. Ведь я помню, что и ты говорил мне, что если сохраним культуру, если не скиснем, по-русски говорить если не разучимся, если детей своих читать и писать научим, то ничего, то может и под землей протянем… Ты мне говорил это, или не ты, Чингачгук? Ты… И вот — сдавайся, сапиенс… Что же ты?

— Понял я кое-что, Охотник. Понял то, что ты еще, может, поймешь, а может, и не поймешь никогда. Понял я, что мы — динозавры, и доживаем последние свои дни… Пусть и займет это десять, пусть даже сто лет, но все равно…

— Сопротивление бесполезно, Чингачгук? Сопротивление бесполезно, да? — недобрым голосом протянул Хантер.

Сухой молчал, опустив глаза. Очевидно, многого стоило ему, никогда не признававшемуся в своей слабости никому, сколько Артем себя помнил, сказать такое, сказать такое старому товарищу, да еще при Артеме. Больно ему было выбросить белый флаг…

— А вот нет! Не дождешься! — медленно и отчетливо выговорил Хантер, поднимаясь во весь рост.

— И они не дождутся! Новые виды, говоришь? Эволюция? Неотвратимое вымирание? Дерьмо? Свиньи? Витамины? Я не через такое прошел. Я этого не боюсь. Понял? Я руки вверх не подниму. Инстикт самосохранения? Назови это так. Назови это как хочешь! Да, я и зубами за жизнь цепляться буду. Я имел твою эволюцию. Пусть другие виды подождут в общей очереди. Я не скотина, которую ведут на убой. Выкини белый флаг, Чингачгук, и иди к этим своим более совершенным и более приспособленным, уступи им свое место в истории. Но не смей тянуть меня с собой. Если ты чувствуешь, что ты отвоевался, дезертируй, и я не осужу тебя. Но не пытайся меня напугать. Не пытайся тащить меня за собой на скотобойню. Зачем ты читаешь мне проповеди? Если ты не будешь один, если ты сдашься в коллективе, тебе не будет так одиноко? Или противник обещает миску горячей каши за каждого приведенного в плен? Моя борьба безнадежна? Говоришь, мы на краю пропасти? Я плюю в твою пропасть. Если ты думаешь, что твое место — на дне, набери побольше воздуха и — вперед. А мне с тобой не по пути. И если Человек Разумный, рафинированный и цивилизованный сапиенс выбирает капитуляцию, то я откажусь от этого почетного титула и стану лучше зверем, и буду, как зверь, с безмозглым упорством цепляться за жизнь, и грызть глотки другим, чтобы выжить. И я выживу. Понял?! Выживу!

Он сел обратно и тихим голосом попросил у Артема плеснуть ему еще немного чая. Сухой встал сам и пошел доливать и греть чайник, мрачный и молчаливый. Артем остался в палатке наедине с Хантером. Последние его слова, это его звенящее презрение, его злая уверенность, что он выживет, зажгли Артема. Он долго не решался заговорить первым. И тогда Хантер обратился к нему сам:

— Ну а ты что думаешь, пацан? Говори, не стесняйся… Тоже хочешь, как растение? Как динозавр его? Сидеть на вещах, и ждать, пока за тобой придут? Знаешь притчу про лягушку в молоке? Как попали две лягушки в крынки с молоком. Одна — рационально мыслящая — вовремя поняла, что сопротивление бесполезно и что судьбу не обмануть. А там вдруг еще загробная жизнь есть — так к чему излишне напрягаться и напрасно тешить себя пустыми надеждами? Сложила свои лапки и пошла ко дну. А вторая — дура, наверное, была, или атеистка. И давай барахтаться. Казалось бы — чего ей барахтаться, если все предопределено? Барахталась она, барахталась… Пока молоко в масло не превратилось. И вылезла. Почтим память ее товарки, безвременно погибшей во имя прогресса философии и рационального мышления.

— Кто вы? — отважился, наконец, спросить Артем.

— Кто я? Ты знаешь уже, кто я такой. Я — Охотник.

— Но что это значит — охотник? Чем вы занимаетесь? Охотитесь?

— Как тебе объяснить… Ты знаешь, как устроен человеческий организм? Он состоит из миллионов крошечных клеток — одни передают электрические сигналы, другие хранят информацию, третьи всасывают питательные вещества, четвертые переносят кислород… Но все бы они, даже самые важные из них, погибли бы меньше, чем за день, погиб бы весь организм, если бы не было еще одних клеток. Ответственных за иммунитет. Их имя — макрофаги. Они работают методично и размеренно, как метроном. Когда зараза проникает в организм, они находят ее, выслеживают, где бы она не пряталась, достают ее — и… — он сделал рукой жест, словно сворачивал кому-то шею и издал неприятный хрустящий звук, — ликвидируют.

— Но какое отношение это имеет к вашей профессии? — настаивал Артем, вдохновленный таким вниманием со стороны этого большого и сильного человека.

— Представь, что весь метрополитен — это человеческий организм. Сложный организм, состоящий из сорока тысяч клеток. Я — макрофаг. Это моя профессия. Любая опасность, достаточно серьезная, чтобы угрожать всему организму, должна быть ликвидирована. Это моя работа. Я — охотник. Макрофаг.

Вернулся наконец Сухой с чайником, и, наливая кипящий отвар в кружки, очевидно собравшись за время своего отсутсвия с мыслями, обратился к Хантеру:

— Ну и что же ты собираешься предпринять для ликвидации источника опасности, ковбой? Отправиться на охоту и перестрелять всех черных? Едва ли у тебя что-либо выйдет. Нечего делать, Хантер. Нечего.

— Всегда остается еще один выход, Сухой. Один последний выход. Взорвать ваш северный туннель к чертям. Завалить полностью. И отсечь твой новый вид. Пусть себе размножаются сверху. И не трогают нас, кротов. Подземелье — это теперь наша среда обитания. И кто к нам с мечом…

— Я тебе кое-что интересное расскажу, ковбой. Об этом мало кто знает на этой станции. У нас уже взорван один туннель. Так вот, над нами — над северными туннелями — проходят потоки грунтовых вод. И уже когда взрывали вторую северную линию, нас чуть не затопило. Чуть посильнее бы заряд — и прощай родное ВДНХ. Так вот… Если мы теперь рванем оставшийся северный туннель, нас не просто затопит. Нас смоет, ковбой. Смоет радиоактивной жижей. И тут настанет хана не только нам. И вот в чем кроется подлинная опасность для метро. Если ты вступишь в межвидовую борьбу сейчас и таким способом, наш вид проиграет. Шах. — Скажи мне… Их напор усиливается в последнее время? — спросил Хантер, не удостаивая Сухого возражениями.

— Усиливается? Еще как… А ведь поверить трудно — какое-то время назад мы о них даже ничего не знали… А теперь вот — главная угроза. И верь мне, близок тот день, когда нас просто сметут, со всеми нашими укреплениями, прожекторами и пулеметами. Ведь невозможно поднять все метро на защиту одной никчемной станции… Да, у нас делают очень неплохой чай, но вряд ли кто-либо согласится рисковать своей жизнью даже из-за такого замечательного чая, как наш… В конце-концов, всегда есть конкуренты с Кантемировской… Еще шах! — грустно усмехнулся Сухой. — Мы никому не нужны… Сами мы уже скоро будем не в состоянии справиться с натиском… Отсечь их, взорвать туннель мы не можем… Подняться наверх и выжечь их улей мы не можем, по известным всем причинам… Мат. Мат тебе, Охотник! И мне мат. Всем нам в ближайшем времени — полный мат, если вы понимаете, что я имею ввиду, — криво улыбнулся он.