Всё, что у меня есть - Труде Марстейн

Без пятнадцати одиннадцать внизу звонит телефон. Я прочитала больше половины книги, лежу в кровати без сна и слышу, как папа снимает трубку:

— Привет, Лив, да, да, прекрасно, приятно слышать.

Однажды все это будет принадлежать другому времени, я уеду отсюда далеко-далеко, оставлю все позади и, возможно, даже не захочу приезжать в гости.

— Как поезд, нормально добрались? — говорит папа. — Всегда ждем вас в гости, приезжайте.

Я слышу, как за окном включается поливалка, звук водяных струй похож на стрекот кузнечика.

Бессмертие

Сентябрь, 1980

Когда Элизе было двадцать пять, она вышла замуж за зубного врача на шесть лет старше нее. Они сфотографировались на мосту Виндебру, и Элиза бросила вниз розу на счастье и удачу. Два года спустя у них родился ребенок — мальчик. Пока они снимают квартиру, но совсем недавно купили дом недалеко от родителей. Почти все комнаты в нем застелены искусственным ковровым покрытием коричневого цвета.

На берегу реки под плакучей ивой Франк объясняет мне, почему он не может сейчас вступить со мной в серьезные отношения. Для этого у него есть ряд причин. Деревья уже облетают, но нависающие над нами ветви еще покрыты желто-зеленой листвой, сухая утоптанная земля усыпана листьями и ветками, утки нарезают круги на поверхности реки.

— Мне всего двадцать четыре, — говорит он и выдыхает облачко дыма. — А тебе всего двадцать. Я не создан для семьи. Я из тех, кто ценит свободу.

Я убеждаю его, что мы подходим друг другу. Я тоже не создана для семьи. Мне тоже нужна свобода. Я злюсь, и это даже хорошо, что боль и отчаяние сменяются гневом. Я спала с Франком много раз. Я бы не стала этого делать, если бы знала, чем все закончится. Не спала бы с ним и не спрашивала бы у Элизы разрешения прийти на крестины Юнаса вместе с Франком. Порой мне казалось, что инициатором наших отношений была я, а не он. Франк замолчал и смотрит на меня с улыбкой, в которой читается вопрос — с тобой все в порядке? Ты, вообще-то, в себе? Откажи я ему хоть раз, натолкнулась бы на ту же вопросительную улыбку — с тобой все в порядке? Мы ложились в постель, его дыхание обжигало кожу и обволакивало меня, я растворялась в нем без остатка, а когда приходила в себя, по лицу Франка скользила улыбка или, скорее, насмешка — эй, ты здесь? А, вот ты где!

Скажи, ради бога, это нормально, — отбросив условности, ходить голой по комнате, или этого делать не стоило? Потому что я не знаю, не понимаю ничего.

Вот что я бы хотела сказать Франку, но у меня не получается, это нельзя выразить словами.

У Франка редкая бородка, анорак с карманами на груди. Он щелчком отправляет окурок в реку, потом берет мой и выбрасывает следом. Франк тянется вверх, отламывает тонкую веточку плакучей ивы, гибкую, словно леска, крутит ее в руках и легонько проводит ею по моему лицу, потом запускает руку мне под свитер. Я уже не злюсь. Просто ужасно расстроена.

— Я буду скучать по тебе, — произносит он, глядя мне прямо в глаза, полные слез. Он нежно проводит большим пальцем по соску. Чувство стыда, смешавшись с горечью, накатывает волнами — зачем я спросила Элизу: «Можно я приду на крестины с моим парнем? — Выражение ее лица тогда придало мне уверенности. — Я чувствую, что так будет правильно. Я еще так никогда не влюблялась».

Я выложила все — что мы обсуждали, как будем жить вместе, и что он признался, что хочет от меня детей.

«Думаю, тебе стоит притормозить, — сказала Элиза тогда. — Мы с радостью познакомимся с Франком, но, может быть, немного неуместно совмещать это с крестинами Юнаса?»

Ну уж нет, с этим согласиться я не могла. Вообще-то, можно организовать знакомство и до крестин, мы с Франком готовы приехать во Фредрикстад когда угодно.

«И на крестины Франк готов с тобой ехать?» — спросила Элиза.

Не далее как позавчера поступки Франка приводили меня в восторг. Лежа в кровати, он зажигалкой открывал бутылки с пивом, дул мне в пупок, рассказывал о ванильном печенье, которое обожал в детстве. Его поведение укрепляло мою уверенность в том, что он — именно тот, кто мне нужен, что он прочно вошел в мою жизнь.

— Я буду скучать по тебе, — вздохнув, повторяет Франк.

Однако потом, когда мы идем к дороге, в его теле появляется легкость, в голосе — оживление, словно он освободился от тяжкого груза.

— Надеюсь, наши дороги пересекутся когда-нибудь в необозримом будущем! — восклицает Франк. Я не понимаю, о чем это он, пытаюсь расспрашивать, но из его ответов становится ясно: эти слова ничего не значат.

— Жизнь так непредсказуема, — говорит он.

Мы идем по асфальту мимо припаркованных автомобилей, он обнимает меня на прощанье и многозначительно произносит, словно напутствие:

— Удачи тебе, Моника!

Небо нахмурилось, тяжелые капли дождя оставляют темные кляксы на дороге. Франк уходит, избавившись от всего, что его тяготило. В воздухе висит запах свежего асфальта. Трамвай, свернувший на улицу Турвалда Мейера, скрывает Франка, а когда трамвай проезжает, Франка уже нет, словно он растворился в пространстве, и все, что от него осталось, — это тоска по Франку.

Дождь поливает медленно движущиеся автомобили, деревья в парке, магазины, барабанит по зеленому мусорному контейнеру, омывает вывески «Фрукты и табак», «БИНГО», «Обувь». Двое мужчин пытаются укрыться под навесом, женщина у входа в химчистку натягивает дождевик на детскую коляску, на асфальте мечутся голуби.

Когда Элиза и Ян Улав приготовились фотографироваться в день свадьбы, внезапно начался ливень. Он быстро закончился, и снова выглянуло солнце. На одной из фотографий отчетливо видно, как Элиза с опаской смотрит в небо — не пойдет ли снова дождь?

Кристин работает в магазине одежды на улице Карла Юхана, недалеко от юридического факультета. У нее новый парень, Ивар. Мы с ней никогда не видимся. У нее двадцатипроцентная скидка на все товары в магазине, но это не слишком большое подспорье при таких высоких ценах. Мне кажется, она тоже собирается взять Ивара на крестины.

Я не хочу ей звонить. И маме не хочу.

Я ни разу не была у тети Лив с тех пор, как переехала в Осло, хотя она все уши маме прожужжала, что я должна к ней заглянуть. Теперь дом тети Лив представляется мне убежищем, дающим надежду на спасение. Это как постучаться в ворота,