Лето - Оскар Лутс

– Ну, что вам угодно? – спрашивает аптекарь, заходя за прилавок.

Кийр почти уверен, что Тоотс станет говорить об ишиасе, но, к удивлению своему, слышит другое – приятель его жалуется на тошноту. Аптекарь, опершись на прилавок и обхватив руками свой большой лысый череп, заглядывает больному в глаза и, чуть усмехаясь, говорит:

– Против тошноты существует только одно лекарство, на все остальные не стоит выбрасывать деньги.

С этими словами он выпрямляется, берет с прилавка стеклянную мензурку и идет к полке. Тоотс в это время разглядывает весы, блестящие медные гирьки, дробь в жестяной баночке рядом с ними и ждет, когда же начнется таинственный процесс развешивания лекарств, который с юных лет так прельщал его, когда случалось бывать в аптеках, и так интригует его и теперь. Но ничего подобного не происходит. Аптекарь снимает с полки бутыль со стеклянной пробкой, наливает мензурку до половины желтовато-красной жидкостью и, возвращаясь к Тоотсу, говорит:

– Выпейте-ка, посмотрим, пройдет ли тошнота.

– Все? – чуть испуганно спрашивает Тоотс и смотрит на полку, где бутыль со стеклянной пробкой выпятила в сторону прилавка свой круглый живот, украшенный этикеткой. «Bals. vulnerar. Kunz.» – быстро прочитывает на ней Тоотс, берет мензурку и медленно ее опустошает. Аптекарь, не отрывая глаз, следит за своим клиентом, словно ожидая, что действие лекарства скажется тут же, сразу. На его красном носу, вначале казавшемся только красным, теперь сменяется все цвета радуги. Кийр замечает, как под лучами солнца, падающими в окно, капельки пота на этом необычайном носу искрятся подобно жемчугу. Тоотс морщится, вытирает платком рот и, вопросительно улыбаясь, смотрит на аптекаря.

– Ну? – спрашивает тот. – Не правда ли, лучше стало?

– Да-а, – протяжно говорит больной. – Как будто лучше. Но разрешите спросить, господин аптекарь, что это за лекарство? Пуншевое масло?

– Пуншевое масло… – повторяет аптекарь. – А вам что до этого? Главное, чтобы помогло. Начни мы каждому объяснять, какое лекарство даем, так и сами заболели бы. И что всего хуже – лекарства перестали бы действовать. Ибо имейте в виду, молодой человек, и запомните: лучшее лекарство приносят с собой сами больные. Напрасно вы будете искать это лекарство у нас на полках, имя ему – вера в силу лекарства! Да, именно так. Пейте, что вам дают и не спрашивайте, не допытывайтесь. Верьте, надейтесь и любите – и вы преодолеете все. Вы еще молоды, лучшие годы у вас впереди, вам будет принадлежать весь мир, если только сумеете правильно взяться за дело. Не так ли? Хм? Что? А сейчас, – добавляет в заключение аптекарь, – и меня самого что-то затошнило. Не будет большим грехом, если и я чуть подкреплю свою веру. Ибо учтите, молодой человек, и запомните, что еще в священном писании сказано: «Врач, исцелися сам».

С этими словами аптекарь подходит к полке, наливает в мензурку желтовато-красной жидкости, поднимает на мгновение взор к потолку и, звонко прищелкнув большим и средним пальцами над головой, залпом опорожняет мензурку. Затем открывает белую банку, вынимает несколько миндалин и ловко отправляет их в рот. Там он, подперев щеку рукой, снова облокачивается на прилавок, заглядывает Тоотсу в глаза и, шамкая беззубым ртом, говорит:

– А чем же соль солить, если соль пресной стала? Хм? А? Ответьте мне на этот вопрос, молодой человек.

Кийр недоуменно озирается вокруг. И это, и все, что говорилось раньше, так странно и нелепо, что он ничего не сумел бы ответить аптекарю. Но Тоотс, чьи глаза приобрели какой-то масляный блеск, закуривает папиросу и, видимо, знает, что сказать.

– Я долго пробыл на чужбине, – начинает он. – Годами блуждал по России, сейчас вернулся на родину, чтобы подлечиться, и теперь меня здесь ни один черт не узнает. После такого долгого отсутствия я сегодня впервые попал в Паунвере, встретился здесь со своим школьным товарищем, и вот я здесь. Извините… – добавляет он, откашливаясь, – разрешите представиться: моя фамилия Тоотс.

– Очень приятно! – бормочет аптекарь и тоже называет себя.

Новые знакомые пожимают друг другу руки, Тоотс предлагает лысому парню папиросу и продолжает:

– Между прочим, – говорит он, – должен заметить, что Паунвере за это время сильно изменилось. Не будь со мной старого друга… разрешите познакомить – господин Гейнрих Георг Аадниэль Кийр… да, так не будь со мной старого друга, я бы здесь заблудился. Но теперь, когда со мной этот надежный провожатый… да, теперь… Вообще я очень рад, что познакомился с вами, ведь приятные знакомства на улице не валяются, особенно в деревенской глуши.

– Ну ладно, – отвечает аптекарь, – а теперь скажите мне откровенно, молодой человек, лекарство вам действительно помогло или дать еще вторую порцию, хм, а?

– Не надо, – говорит Тоотс так непринужденно, словно он знаком с аптекарем уже тысячу лет. – Нет, нет, мне теперь гораздо лучше. Но раз вы полагаете, то, пожалуй, можно бы… можно бы принять еще одну порцию, так сказать про запас.

Аптекарь удаляется с мензуркой к полке, Тоотс принимает вторую порцию лекарства против тошноты. Лысый приносит и ставит на прилавок также белую баночку и велит закусить миндалем.

– Да-а, – произносят оба разом, и каждый ждет, что скажет другой. Но так как никому из них ничего особенного в голову не приходит, то аптекарь, обернувшись к Кийру, спрашивает:

– А ваш друг Рафаэль? Не желает ли и он подкрепиться немножко? Но имейте в виду, даже в песне говорится: «О, юности прекрасная пора, она ушла и больше не вернется». Ведь верно, хм, а? Нальем, что ли?

Но «друг Рафаэль» покачивает головой и, вежливо улыбаясь, заявляет, что он совершенно здоров.

– Пей, пей, – поддерживает аптекаря Тоотс, – это кровь очищает и силы придает.

– Нет, не хочу, – противится рыжеголовый.

– Нет, так нет, – бормочет аптекарь и добавляет уже громче: – В наше время принуждения нету. Но однако я должен сказать: здоровье у меня, видимо, не в порядке. Придется, пожалуй, налить себе еще одну порцию спиртуозуса, а то здесь под ложечкой что-то… Такое чувство, что нужно еще пару капель из этой бутылки капнуть, на сахарной водичке принять и миндалинкой закусить. Что вы на это скажете, хм, а?

При этом лысый лукаво подмигивает Тоотсу, шевелит своими седыми усами и подходит к полке, где до краев наполняет мензурку тем же лекарством. Кийр с удивлением следит за его движениями и приходит к выводу, что аптекарские капли бывают самого различного свойства: аптекарь уверял, что нальет только две капли, а между тем банка наполнялась до краев. Затем рыжеволосый разглядывает большую лысую голову аптекаря и решает, что это вполне естественное явление: ведь подумать только, какое огромное число названий лекарств должно умещаться в этой голове, и что же удивительного, если этот легион латинских слов вытеснил у него с макушки все волосы. И в то же время Кийр старается вдохнуть в свои легкие изрядную долю аптекарских запахов, считая это весьма полезным для здоровья. Аптекарь же, прищелкнув над головой пальцами, принимает свою «пару капель» без всякой сахарной водички. У Тоотса рот растягивается в широкую, благодушную и одобрительную улыбку. Он налегает грудью на прилавок, сбрасывает пепел папиросы на аптечные гири и плюет на пол. Кийр замечает все это и с испугом видит, что у школьного приятеля вдруг подкашиваются ноги.

Но когда аптекарь возвращается к прилавку, его слабоногий клиент продолжает разговор в прежнем духе.

– Да, – говорит он, – Паунвере изменилось. Паунвере очень изменилось. Где раньше был камень, там сейчас пень, где был пень, там теперь камень, или же новый дом, или кто его знает, что еще. На каждом углу теперь свой колбасных дел мастер, и часовых дел мастер, и сапожных дел мастер, и… да, что я еще хотел сказать, господин аптекарь… ваше лекарство – это и впрямь замечательное лекарство. И если у меня в другой раз будет время, я снова зайду и покажу вам свой ишиас. Да, вот именно. Ик! Да… и вообще Паунвере изменилось. И… между прочим, должен сказать, что здесь собрался целый полк лысых. В каждом доме и в каждом дворе… ик! – блестит этакий шар, точно огромная электрическая лампа.

Услышав эти слова, Кийр сильно пугается. Его школьный товарищ явно перешел всякие границы, и вообще пора убираться из аптеки, не то он бог знает еще чего наболтает здесь у прилавка, вон как его качает!

Но пока ничего страшного не происходит.

– Ишь, черт! – говорит аптекарь, кивая Кийру головой. – Мне уже пятьдесят стукнуло, а он над моим лысым черепом издевается. Хотел бы я посмотреть, какой он будет в моли-то годы.

Это говорится в шутливом тоне. Новые знакомые смеются и похлопывают друг друга по плечу. Некоторое время они еще беседуют: Тоотс рассказывает о России, о русских поместьях и о своей великолепной должности, но вскоре Кийр замечает нечто такое, от чего его мороз по коже пробирает. Аптекарь треплет Тоотса за волосы и называет его «чертовски славным парнем», а Тоотс крутит аптекарю нос и выражает желание взять себе на память «эту замечательную штуковину». Время от времени аптекарь совершает путешествие от прилавка к полке и обратно, причем содержимое пузатой бутылки заметно убывает. К счастью, в тот момент, когда новые знакомые собираются еще и померяться силой – кто кому придавит руку к прилавку, – в аптеке появляется какая-то старушка и спрашивает «зелье семи чертей»; поэтому, к удовольствию Кийра, состязание отменяется, и школьные товарища собираются уходить. Тоотсу, правда, хотелось бы еще и купить кое-что в аптеке, скажем, морскую соль, губку, зубную щетку, но Кийр советует отложить покупки до завтра. Наконец приятели прощаются с аптекарем, пообещав в скором времени навестить его снова.