Вкус листьев коки - Мюллер Карин

Я почувствовала газ задолго до того, как увидела его, – кислотный ожог накрыл мое лицо и шею роем сердитых пчел. Когда я завернула за угол и увидела полицейский заслон в двух кварталах, горло мое сжалось, а миндалины засаднило так, будто я проглотила битое стекло. Студенты, бьющие в кастрюли и сковородки, стройная девушка в костюме скелета – все исчезло. Я видела лишь молодых людей в гангстерских банданах, которые размахивали руками и швыряли камни размером с кулак. Камни рикошетом отскакивали от машин и ударялись о тротуар. Полицейские сидели в засаде в дверных проемах, подняв щиты и надев противогазы, и время от времени выбегали, чтобы выпустить струю слезоточивого газа из ружей с широкими дулами. Я выбежала вперед и встала вровень с отрядом полицейских, прижав камеру к рукаву в военной форме и нацелив объектив на швыряющих камни подростков. Уткнувшись глазом в видоискатель, я не видела происходящего с обеих сторон, поэтому протянула руку и тихонько облокотилась о плечо впереди стоящего человека. Тот резко обернулся. В противогазе он был похож на насекомое или пришельца с другой планеты. Дуло его ружья по-прежнему дымилось, и я поняла, что сейчас меня ждут неприятности. Но он без лишних слов сорвал противогаз и схватил меня за руку. Решительно согнул ее и водрузил на камеру с другой стороны.

– Держите камеру обеими руками, – сказал он. – Сегодня на улицах много воров. Они могут ее украсть.

И он снова повернулся лицом к бунтовщикам.

«Народ», как звала себя бунтующая молодежь, разделился на несколько групп. Эпицентр стычек с полицией перемещался от одной точки к другой на территории десяти кварталов чудесного старого Кито. Я попала под особо мощную струю газа и теперь, спотыкаясь, шла по переулку, кашляла и терла опухшие глаза. По лицу текли слезы, и я почти ничего не видела. Вдруг кто-то схватил меня за руку и затащил в маленькое темное помещение.

– Вот, подышите этим, – сказал хозяин и нагнул мою голову над колпаком трубы. В очаге теплились остатки чадящего огня. Я вдохнула раз, два, три. Жжение в груди стихло.

– Мел! – услышала я женский голос. – Принеси колы!

Передо мной появился стакан с газировкой, а жена хозяина принялась сочувственно кудахтать, пока я пила. Поискав под прилавком, она достала пачку соли, высыпала добрую половину в целлофановый мешок и протянула мне.

– Потрите губы и рот изнутри, – проговорила она, постучав пальцем по деснам.

Я так и сделала. Боль исчезла как по волшебству. Хозяин протянул мне тряпочку.

– Накройте рот, – приказал он.

– Может, намочить? – спросила я.

– Нет! Так будет только хуже.

Он нарисовал карту на случай, если мне придется вернуться в их лавку, похлопал по плечу и вышел на порог проводить меня.

Утро промелькнуло безумным калейдоскопом: марширующие отряды и их сапоги, выбивающие зловещую дробь по пустым тротуарам; расцветающие вдали молочные облака и удушье, которое чувствуешь, наткнувшись на невидимую стену слезоточивого газа. Все время приходилось бежать и бежать, чтобы успеть к первым рядам, а потом повернуться и догонять толпу, с топотом уносящуюся прочь. Из окон верхних этажей высовывались люди, у каждого порога горели костры. Порой на улицах стояла абсолютная, зловещая тишина – ни машин, ни детского смеха, ни рыночного гама, ничего, кроме отдаленных глухих выстрелов из газовых ружей. «Cuidado!» – этот возглас означал, что нам на голову сейчас обрушится град камней. Выкрик «corre!» предвещал струю слезоточивого газа; она вылетала, лениво описывая белохвостую дугу, чтобы приземлиться в нескольких футах от нас.

Я ковыляла по улице, придерживаясь за стену одной рукой, чтобы не сбиться с пути, и ждала, что слезы вот-вот хлынут из глаз, когда столкнулась лицом к лицу с группой молодых людей. Один из них тут же распахнул куртку, обхватил меня за плечи и прижал мою голову к своей груди. Он держал меня, накрыв курткой, как пологом, и ждал, пока газ развеется. В обычной ситуации я бы предположила худшее и начала бы вырываться, но тогда мысль об этом даже не пришла мне в голову. Я уткнулась в грудь незнакомому мужчине, мои слезы промочили его рубашку, и я чувствовала себя в полной безопасности, пока он не ослабил хватку и солнце снова не ударило мне в глаза, заставив часто заморгать.

Я выпалила «спасибо», он улыбнулся, и я побрела прочь.

Я потеряла эпицентр действий и стала бесцельно бродить по улицам, надеясь снова увидеть бастующих по правую сторону. Свернув за угол, услышала дюжину выкриков «corre!» – и толпа из двухсот человек бросилась мне навстречу. Я достала камеру. Какие потрясающие кадры, с гордостью думала я; волна тем временем поглотила меня и схлынула, превратившись в ручеек, и я осталась одна, глядя в видоискатель на приближающийся полицейский кордон. Газовые ружья стреляли беспрерывно, как гранатометы. Я развернулась и побежала. Но было слишком поздно. Шипящая канистра с газом приземлилась прямо у моих ног.

На этот раз мои глаза распухли до такой степени, что перестали открываться, и я поплелась прочь; невидимая рука сжимала горло, беспощадно усиливая тиски.

– Сюда! – услышала я детский голос. Ко мне подбежали три маленькие девочки – старшей было не больше десяти. Они схватили меня за руку и затащили в дверь полуразрушенного дома.

– Бумага! – крикнула одна из девочек и побежала за спичками. В одну минуту они разожгли дымящийся костер на полу собственного дома. Я склонилась над пламенем, глубоко дыша. Девочки стояли рядом и наблюдали за мной, не мигая и плача за компанию.

Годами я смотрела новости по телевизору и представляла, чего стоит ждать от бунта – трагедии, насилия, варварских злодейств. Но реальность оказалась совсем неожиданной: незнакомые люди, предлагающие мне соль и укрытие, разводящие огонь в минуту нужды. Они не сердились, когда я протискивалась сквозь их ряды, а полицейские и вовсе по-отечески присматривали за мной. Один даже извинился, что у него не нашлось для меня противогаза – их было слишком мало, пояснил он, даже его люди вынуждены были пользоваться одним по очереди. И эти три девочки, которые стояли среди бронированных машин и града камней и плакали, глядя на меня.

Однако мне предстояло увидеть схватку и с другой стороны. Я попросила девочек показать мне, в кого же швыряет камни «народ». Они оставили младшую подметать пепел от костра и, беззаботно шагая, провели меня в самое сердце столкновения.

Я проскользнула по переулку и смело ступила на улицу.

Сотни людей выкрикивали непристойности и швыряли камни в полицейских, укрывавшихся пластиковыми щитами. Меня заметили и тут же окружили люди в масках с сердитыми глазами и пригоршнями ломаного бетона в руках.

– Что вы здесь делаете? – спросил кто-то по-испански.

– Хочу увидеть схватку вашими глазами.

Вперед выступил главарь в красной бандане. Глаза – темные щелочки над грязной повязкой.

– Осторожно, – сказал он, – а то камеру украдут. Я за вами присмотрю.

Раздался крик. Мы рассыпались в стороны: со стороны полицейских рядов двигался бронированный автомобиль, направляясь прямо в нашу сторону. Он рассек ряды бастующих в повязках, как нос корабля, но они обернулись, пропустив его, и в беспомощном разочаровании принялись швырять камни о его металлические пластины. Полицейские выпустили несколько газовых снарядов, и толпа бросилась врассыпную, как тараканы по комнате, в которой внезапно включили свет.

Мы собрались у костра, разведенного в переулке. Я пустила по кругу мешочек с солью, подаренный хозяином лавки. Несколько человек принялись ломать тротуар на камни; другие высматривали бронированную машину. Это был бой Давида с Голиафом, но великанов, как известно, побеждают только в сказках. Я задумалась, чем же все кончится.

Все предвещало зловещий исход. Толпа внезапно окружила мужчину, который стоял посреди улицы. Сквозь ряды мне удалось разглядеть его запачканную кровью одежду.

– Его избили полицейские, – пробормотал кто-то.

Он был совсем плох – нос почти оторван и висел на лице, верхняя губа глубоко рассечена, а из раны в голове текла кровь.