Вкус листьев коки - Мюллер Карин

– У вас болезнь легких, – печально сообщил он женщине. – По утрам кашель с мокротой. Немота в конечностях, особенно коленях, вызвана артритом. Бывает, что по утрам вам больно ходить. – Пациентке было шестьдесят девять. – Порой побаливает сердце.

Помимо всего прочего, старуха страдала головными болями, особенно при изменениях погоды; у нее было воспаление мочевого пузыря и в связи с этим – учащенное мочеиспускание. После каждого замечания она кивала, а доктор улыбался, довольный тем, что в моем присутствии пациентка ему не противоречит.

Бросив тушку в ведро, он порекомендовал лечение – смесь из меда и лимонного сока и терапевтический массаж. После чего, к моему изумлению, старуха встала, разоблачилась до трусов и взобралась на массажный стол.

Врач принялся разминать и толочь ее кости и заворачивать кренделями ноги и руки и одновременно рассказывать.

– Умение определять болезни по морским свинкам передается по наследству. Оба моих дяди и дед были наделены этим даром. Я обучался в больнице, глядя, как они вскрывают человеческие тела, чтобы проверить правильность диаграмм.

На стене висел аптечный постер с изображением строения человеческого тела.

– Я скептик. Но тогда я понял, что между человеком и морской свинкой много общего. Есть и другие методы лечения, – добавил он. – Табак, алкоголь и целебные травы. – Он указал на пыльную горстку сухих трав в углу.

– А вы направляете пациентов к западным врачам?

– Иногда, когда они страдают от заболеваний, которые мы вылечить не можем. Тогда я советую им. – Он замолчал. – Но обычно они не слушают.

– Почему именно морские свинки?

Он потыкал трупик в ведре.

– Куи, – ответил он, – обретают способность к размножению через пятнадцать минут после рождения потомства. По быстроте размножения в мире им нет равных.

Я посмотрела на освежеванную тушку, плавающую в кровавой воде. Почему-то от его слов мне не стало легче. И все же это какой прогресс по сравнению со старинным обычаем инков забивать лам – до десяти тысяч за раз, – чтобы умилостивить богов и предсказать будущее по их дымящимся внутренностям. В те времена выбирать было особенно не из чего – или свинки, или ламы, испокон веку водившиеся в тех краях: похожие на оленей представители семейства мозоленогих (верблюдовых). Почти весь домашний скот, что ныне бродит по склонам Анд, – куры, овцы, лошади, ослы, свиньи, собаки, кошки, кролики, коровы и мулы – был завезен испанскими конкистадорами.

Старуха послушно проглотила смесь лимонного сока и меда, оделась и вышла из комнаты.

Настала моя очередь.

Свинка, маленькая и бурая, с ритмичными шлепками ударялась о мою спину, руки и ноги. Она пописала мне на колени, жалко повизгивая при каждом ударе. Врач раз десять хлопнул меня ею по голове, так, что у нас обеих началась мигрень. Я тоже начала повизгивать.

Блеснула бритва.

– Подождите! – невольно вырвалось у меня. – Не могли бы вы просто осмотреть ее снаружи? Проверить пульс, температуру?

Врач рассмеялся и бросил свинку на пол, где она застыла в неподвижности и окоченении.

– Она умерла, – сказал он и был прав. – Все ваши болезни вошли в ее тело.

Не так уж сильно он ее шлепал. Может, она умерла от страха?

Свинку вскрыли бритвой. На ее левой лопатке был громадный нарост.

– Что это? – спросила я.

Врач махнул рукой.

– Иногда у свинок уже есть свои болезни.

Я стала ждать, пока мне поставят диагноз. Со мной ему будет труднее, чем с обычными пациентами: я не только была осведомлена о состоянии своего здоровья, но и выросла отнюдь не в суровых условиях андийских высот. Типичные болезни – артрит, бронхит и паразиты – в моем случае были неприменимы.

– У вас сильное сердце, – сказал врач, ощупывая комочек плоти величиной с вишенку. – Кое-какие желудочные недомогания, слабоваты легкие.

Мне, как оказалось, нужен лишь массаж, и все будет хорошо. Трупик со всплеском плюхнулся в ведро.

– Я чувствую себя нормально, – торопливо выпалила я.

Хуан расхохотался, держась за живот. Доктор дал мне простыню чуть больше носового платка и приказал раздеться.

Он энергично размял и растер мое тело, повыкручивал ноги и руки, похрустел позвонками и, наконец, выпроводил в коридор. От меня слабо пахло оливковым маслом, а во рту все скукожилось от лимонного сока. Теперь, когда я прошла очищение и была готова к ритуальному благословению, пора было нанести визит Тайтайчуро – шаману и целителю из Отавало.

Хуан имел ученую степень по психологии и все равно верил в шаманизм. Курандеризмо, признался он мне, занимает в жизни обитателей Анд примерно то же место, что естественные науки в западном мире. Курандерос (шаманы) не претендуют на то, чтобы заменить современных врачей; они лечат совсем другие болезни. В их компетенции заболевания, вызванные сверхъестественными причинами: наговорами, беспокойными духами и заклятиями. Иногда такие болезни возникали сами по себе, а иногда были навлечены малерос – злыми знахарями, втайне практиковавшими черную магию. Курандерос также лечили «божьи недуги», берущие начало в христианском мире, например потерю рассудка. И самое главное, они работали не за деньги, а ради того, чтобы делать добро.

Мы остановились на замусоренном дворе у грязного сарая на окраине города. Тайтайчуро оказался индейцем небольшого роста; у него были азиатские черты лица и шаркающая походка человека, слишком гордого, чтобы носить трость.

– Я самый великий лекарь в Эквадоре! – заявил он вместо приветствия. – Я призываю Солнце, Луну и духов, – он щелкнул пальцами, – как вы подзываете собак. Я могу предсказать будущее, вплоть до того, сколько у вас будет детей. – Он замолчал для пущего эффекта. – В прошлом году я провел общий сеанс для двух тысяч человек и получил за это миллион сукре! – Около двухсот долларов. – Ты, – он ткнул в меня скрюченным пальцем, – заплатишь мне вдвое больше.

И он затопал прочь.

Два миллиона сукре? Четыреста долларов за церемонию длиною в один час? Я была в ужасе.

– С ним непросто договориться, – шепнул мне на ухо Хуан, неизменно улыбаясь. И добавил, что общепринятая цена раз в десять меньше.

Величайший знахарь северного Эквадора помочился в саду, застегнул брюки и снова повернулся к нам лицом. Я стала торговаться, стараясь делать это уважительно. Цена все падала и падала и, наконец, остановилась на стодолларовой отметке. Тайтайчуро пригласил нас в дом.

В одноэтажном сарае с земляным полом располагалась кладовая, заваленная садовым инструментом и куриным пометом. На столе в самом центре высились груды резных скелетов, гниющих розовых лепестков и прочих колдовских причиндалов. Позади висели жестяные Солнце и Луна, распятый Христос, две леопардовые шкуры и несколько увеличенных портретов знахаря в полном церемониальном облачении.

Тайтайчуро встал на фоне собственных портретов и воздел руки к небу, точно пророк, обращающийся к своей пастве.

В итоге мне удалось сбить цену до шестидесяти долларов, при условии, что я оплачу расходы на инвентарь. Церемонию назначили на послезавтра. Тайтайчуро выпроводил нас на двор и осторожно запер дверь сарая на случай, если нам взбредет в голову украсть его свечные огрызки.

– Metalica, – задумчиво проговорил Хуан по дороге домой. – Он думает только о деньгах – знахарь не должен быть таким.

В устах такого терпимого человека, как Хуан, эти слова прозвучали особенно жестко.

– И он ввязывается в политику.

Очевидно, Тайтайчуро имел большую власть среди местных индейцев – такую большую, что даже католические священники платили ему за то, чтобы он наложил проклятие на любого, кто посмеет покинуть ряды верующих.

– Так не должно быть, – снова повторил Хуан и полными беспокойства глазами посмотрел на дорогу.

В тот вечер Хуан появился на пороге моего сырого и унылого хостела со знакомым блеском в глазах: он задумал очередное приключение.