Рассказы - Александрина Dia Feliz

Откуда-то издалека до Рыжика доносились странные звуки, но он сначала не прислушивался, не обращал внимания на них, очарованный пейзажем. Но звуки все назойливей лезли в голову и Рыжик наконец обратил на них внимание – это были звуки выстрелов: одиночные и очередями они доносились снизу, с земли. Рыжик моментально забыл о пейзаже, солнце, небе и обо всем на свете. Он подскочил к краю крыши и, вцепившись в перила, глянул вниз. Внизу шел бой. Дикари то отступали, то оттесняли защитников убежища – их было очень много и они все лезли и лезли из пустых оконных проемов, подъездов, с близлежащих улиц. Рыжик очень испугался. Он видел и прекрасно понимал, что происходит, но помочь ничем не мог…

Дверь на крышу со скрипом открылась, к Рыжику подошел Кирилл – мальчик из соседней комнаты.

- Ты чего там, заснул? Я тебя сменить пришел.

Рыжик, не говоря ни слова, бросился к выходу с крыши, за какие-то две минуты слетел по лестнице и оказался перед выходом из убежища.

«И что теперь делать? - подумал он. – Идти к себе в комнату и ждать, пока все закончится? Ну уж нет! Костюм у меня есть, автомат – тоже. И стрелять я из него умею.»

И Рыжик решительно выбежал из здания.

Вокруг стоял ад кромешный. Кругом стреляли, на земле лежали трупы – очень много трупов и еще больше крови. Рыжик замер всего лишь на секунду, когда что-то с силой толкнуло его в грудь. Мальчик удивленно опустил глаза и увидел древко стрелы, торчащее между пластин защитного костюма. Он даже не успел испугаться – просто повалился на спину и закрыл глаза. Он видел зеленую степь и синие силуэты гор на горизонте. А по степи бежал большой пушистый тигр, настоящий и существующий, совсем как тот, нарисованный цветными мелками на серой бетонной стене.

Чем ярче сны, тем болезненней снова открывая глаза возвращаться под низкие серые потолки убежища.

Кажется вот они, совсем рядом: мокрая от росы трава, первые отблески рассвета в окнах верхнего этажа, Джеррик с радостным лаем носится по двору, на лету ловя зубами брошенный ему мячик. А вот во дворик входит Тим – соседский мальчик. К нам только поиграть иногда приходит, а живет он в купеческом доме. Нет-нет, это когда-то это было купеческим домом, а теперь там просто большая коммуналка, и в одной из крохотных комнатушек и живет Тим со своей маман. Дом большой и очень красивый, ну если не считать всякого хлама, сваленного в коридорах жильцами разных комнат. А еще там есть большущий подвал, куда мы часто лазаем, чтобы посмотреть на всякие старинные вещи, спущенные туда за ненадобностью. Мы и сейчас собираемся пойти туда, ведь там много интересностей. Мебель всякая старинная, жаль только прогнившая сильно, а вчера мы к тому же нашли  деревянную дверь в самом дальнем углу. Незаметная такая, за комодом расписным пряталась. Доски, из которых она сколочена была, совсем почернели, и разваливаться начали, но мы все равно туда смотреть сунулись. Интересно же. Открывать не пришлось – сама от первого прикосновения рассыпалась в труху. А за ней… Ну это потом мы узнали, что за ней наше спасение было. Тогда узнали, когда ядерный ад начался.

Протяжный вой сирены врывается в теплый сон и в мгновение разрывает его. От неожиданности подскакиваю – голова идет кругом, в глазах темно. Ах нет, не в глазах… Опять со светом что-то!

За стеной слышна отборная ругань. Лучше всех слышно голос бригадира. У него вообще глотка луженая – как заорет на кого-то из технарей, так барабанные перепонки болеть начинают. Вот и сейчас, сирену вроде отключили, теперь бригадир этот самый за место нее разрывается. А выражения-то, выражения… Матершинник - виртуоз, ничего не скажешь. Зато любая работа под такой аккомпанемент гораздо быстрее проходит – минут за двадцать работяги свет починят, лишь бы он пасть свою заткнул.

Теплое летнее утро не исчезло, яркие картинки все еще плывут перед глазами, освещая непроглядную сырую темноту.

Сначала сны казались мне проклятьем. Живые и яркие, они приходили каждую ночь, чтобы утром раствориться и оставить меня в одиночестве, в тесной душной комнатке, где по стенам сочится сырость и неистребимо воняет плесенью. Долго так продолжаться не могло, и мой бедный разум был уже на грани помешательства, когда мне в голову, наконец, пришла эта идея…

Дети обитателей убежища очень любят меня слушать. Частенько вечером собираются в моей комнатушке, а я им книжки всякие читаю, ну или просто так что-нибудь рассказываю, из головы. Им ведь все интересно – они ничего о Поверхности не знают и жизнь До кажется им сказкой-небылицей. Вот, к примеру, телевизор: для нас обычное дело было – «ящик» и «ящик», а для них чудо настоящее. Никак они понять не могли, как это можно так, чтобы живые картинки на расстояние по проводам или просто по воздуху передавать. А остальной быт – тут разве словами опишешь? И ни в каких книжках таких картинок не найдется. А они расселись вокруг меня – кожа у всех бледная, волосы светлые, глаза серые, а у некоторых розовые даже, настоящие дети подземелья. Таким не нужно отвечать, как раньше, почему трава зеленая да небо голубое,  они и не знают, что это за штуки такие – небо и трава. А так хочется, чтобы они знали и помнили.

… Вот и пришла мне в голову идея – раз нельзя рассказать, пусть сами увидят. Ближайшая вылазка на поверхность, все, как саранча, по квартирам чужим мародерствовать разбежались, а я в одиночку до художественного салона иду. Опасно, конечно же, но делать нечего – все мою затею ерундой сочли, идти со мной отказались, да еще обидного наговорили, мол, крыша у меня съехала. Маршрут с детства знаком – вся семья художниками была и меня учили. Вроде бы даже получалось у меня хорошо, только времени, чтобы закончить образование уже не хватило. Все планы на будущее сгорели в радиоактивном пожарище. Не только мои, конечно, так что жаловаться на свою обделенность не приходится – вокруг все такие же. Это точно было знаком судьбы – до магазинчика никто на меня не напал, да и обратно дорога была спокойной. Как будто хранил кто-то. Товарищи, как потом оказалось, меня уже и не ждали. А я еще и с добычей. Картины, к сожалению, не уцелели, хотя небольшая надежда на это у меня все же была. Пришлось материалы нагребать – холсты, уже грунтованные, на подрамниках, краски масляные на удивление не засохли еще. Все в целлофан запаковано, наверное, потому и сохранилось. До убежища все это дотащить – отдельным подвигом было. Но у меня если идея какая-то навязчивая появится – мне и горы свернуть по плечу будет. С детства характер такой…

С комнатушкой своей повозиться пришлось – щели замазать, чтобы вода не сочилась, стены от плесени отмыть. Потом работа посложнее была. Тут то мне сны мои и пригодились. Как увижу ночью, Как Оно Было Раньше, так утром принимаюсь за работу – свои видения аккуратно масляной краской на серые бетонные стены переношу. Остальные надо мной подсмеивались сначала, а потом все чаще приходить стали, смотреть, что да как я делаю. А детвора, если бы спать не нужно было, круглые сутки бы у меня сидела.

Так и получилось у меня – сначала на стенах комнаты, прямо руками, потому что кистей не сохранилось. А когда на холстах дело пошло, пришлось постричься и сделать кисти из собственных волос. Не колонок, конечно, но все равно сойдет за неимением лучшего.

Первое время получалось как-то не очень, а потом и навыки ко мне вернулись. Теперь я что-то вроде летописца. Рисую то, что раньше было, чтобы все об этом помнили.

Я не знаю, что будет дальше. Нет, не совсем так. Я понимаю, какое будущее ждет меня самого, ведь человек не бессмертен и однажды мои соплеменники проводят меня в последний путь и сотрут из своей памяти, а потому я не боюсь и не сожалею об этом. Это всего лишь неизбежность. Но будущее всего рода людского неизвестно никому, и я могу только надеяться, что мои потомки снова выйдут из тесных подземных катакомб под солнечный свет. Я надеюсь, что они смогут вернуть потерянное нами. Что, глядя на мои картины, они будут вспоминать другую жизнь – яркую и цветную. Да, я, в сущности, не знаю ничего, кроме своего предназначения. Я – проводник. Мои видения просятся наружу, и я выпускаю их движениями кисти по холсту.