Безвременье - Дмитрий Барабаш

Апоэтичное

Туманы, выси, лютики в стихахлелеют плоть, как фиговы листочки.На вывихах из «ха» выходят «ах»и волосками прорастают строчки.Коль чувствам праведным предписано звенетьв укор цинизму шуток безвременных,щелчок строки не должен гнать как плетьрабов возвышенноколенопреклоненных,ползущих по Москве ли, по Перу,по сорок лет петляя по пустыне.Поэзия подобна комарубез имени, родившемуся в тинечумных веков, проказистых болот,ландшафтов лунных, марсианской топи,запястьям острострелых позолоти устрицам в малиновом сиропе,скрипящим там, где скука вялит бровьдевицы, отслужившей слизь созданья.Поэзия – комарная любовьк венозной коже, первое касаньес искусом истины, скребущей словно зудземных страстей под листьями распутиц.И запах прений, как священный суд,в распахнутые окна льется с улиц.

Смысл жизни

Итак, земля опятьтревожит наше зренье.Переполох людскойШекспиру помешалсонет закончить в срок.Так может этот шарс их мировой войнойстереть?!Ан Моцарт ловит ноту…

11 сентября

Поэтический штамм.Близнецов и взорвали за то,чтобы рифмой стекляннойжелезобетонное небоне дробили в стрекозьем,квадратно-экранном зрачке.Близнецов и взорвали за то,что, не ведая срама,нам морта́ли сальто́и сортами мальтийских крестовпереплавили в радугукаплей бензина полу́жью,по забвенью землии сведению к точке небес.Близнецов и взорвали за то,что из колбы исчезпоэтический штамм,обнуляющий мысль до начала.Близнецов и взорвали за то,что земля означалапуть единственный свойпо никем неведо́мой оси.Слово – Слову в лицо!Близнецов и взорвали за это.

Сумрачная зона

Изобретая область тьмы,вы открываете для светато, что, наверное, должныскрывать по логике сюжета.

Литература

Литература с бахромойторшера или абажура,у строгой дамы, за стеной…Литература.Я к ней на сахар и на чайкрадусь и, словно невзначай,касаюсь кончиком сандалиузорной кованной педалимашинки «Зингер» под столом.Я вижу, как она угломшпионски скошенного глаза,очки возвысив надо лбом…Все остальное прячет вазас конфетами и толстый том.Я точно знаю – это сказки!И вот уже с набитым ртомлипучих шеек, хрустных мишекя в мире бабушкиных книжекпропал, не ведая о том…

1001 ночь

Тысяча и одна ночь —меньше трех лет.С востоком всегда непонятногде договорено – где нет.Были ли между ночаминемые ночи?Чья сказка была длиннее,а чья короче?Он ли сумел дослушать,она ли досказать?Или же душа в душу —в одну кровать?Своды дворцов восточныхдышат насквозьзвёздами.Всё, что приснилось, —тут же почти сбылось.

Тайны персидские – сказками —в твоих глазах.Не забудь повернуть между ласкамижизнь в песочных часах

Русские народные

Русские детские сказкиПисались по чьей-то указкеРусские детские сказкиЦензуре дырявили глазкиОчень нерусский редакторЕздил по сказкам как тракторПели-плясали старухиПесенки красной прорухиТанцы кромешной концовкиИ хохотали плутовкиСтрашные русские сказкиЧёртом глядят из-под маскиЧёрным по белому взоромНомером и приговоромРусские добрые сказочкиС посвистом словно салазочкиВ дали Сибири не сказочнойВ тёплое лоно подрясочнойРусские славные сказищиС лаем выводят на пастбищеЧтобы реальность казаласьЖуткой лишь самую малость.

Поэзия

Поэзия в любые времена,в любые исторические бури,в любые штили – только именамелькнувшей жизни и отважной пули,которую ожившая мишеньотринула от окончанья рода.Поэзия – нечаянная тень,случившегося вовремя восхода.

Струится слово светом сквозь силки,играется с коварством паутины,и пауки – следят, как пастухи,за звёздами из тленной серединывселенских пут и стрёкота секунд,перебирая золотые снасти.Прищуру вечности смешон минутный бунтпрощальной старости, развеянной на страсти.

Про зрение

С чего начинается зрение?С плывущего блика во мгле.С тоски колыбельного пения.С берёзы в соседнем дворе.Ствола неохватно-бугристого.С верхушки, качающей свет,и синего, чистого-чистого —красивей которого нет.

С чего наступают прозрениядо слов, до мелодий, до лиц.со встречи творца и творения,глядящего из-за глазниц.

Hasta La Vista

Москва похожа на мишень,ужа, сужающего кольца.Брожу нелепый, как женьшень,вдоль патриаршего болотца.Я – корень жизни и добра.Я – плод гармонии и света.Я – росчерк легкого пера,избранник вечного сюжета.Я по Садовым, по Тверскимношу своё спасенье людям,как шестикрылый серафим —ободран, пьян и ликом чуден.Я, как раздавленный комар,на лобовом стекле таксистамелькаю в бликах встречных фар.Аста ла виста.

Кораблик

Так лютует зима,что и кактус в цветочном горшкесогревает и дарит приятное летнее эхо.От решающих дней мы зависли в солёном вершке,на разминочный кашель,на «к-хе» от последнего смеха.Словно сделали круг и, взлетев над самими собой,мы застыли в пространстве,почти что не чувствуя время.Смотрим вниз и любуемся ровной,как шпага судьбой.И землёй голубой.Облака перламутрово пеня,голый мальчик в тазу запускает кораблик рукойи волну нагоняет, смеясь над подобием бури.Озираемся рядом. И видим,что кто-то другой,на планете другой,в человеческой ёжится шкуре.

Привет, Маркес!

Глаза открываются двумя восьмёрками —здравствуй, площадь вечности,привет, привет.За моей спиной сто лет одиночества —сто колец на столешниценарезаны временем,на письменном стволежизни.Земля – эрогенная зона личности,её величественной фаличности.Земля – вагинальная щедрость тепла,которая впитывает тела.А дальше – лишь свет в направлении тьмы,и страстные сказки выводят умына поиски истин, на трепет гармонийот ласковых губ и шершавых ладоней.

Круг

Мне шепнули, что я должен выиграть какую-то битву,на роду мне написан великих свершений венец.Моё имя вплетут в мирозданье, запишут в молитву,и я стану пророком и Богом Богов, наконец.

Мне закрыли глаза двух ночей безупречные шоры,мне к бокам примостили дощатую выдержку стен,и, казалось, в ногах не опилки, а древние горыледяными вершинами тянутся к дрожи колен.

Сколько лет в этом стойле овсяном, соломенном, хлебномвариации мыслимых жизней слагались в одну.И по ней проскакав, я сливался, как облако с небом,и срывался, как тень с облаков, к океанскому дну.

Мне предписан был бег по какому-то смутному кругу,рёв арен, звон монет и трусливые рвения шпор.Я придти должен первым куда-то и эту заслугумне принимбят при жизни, а после поставят в укор.

За бесчисленность дней, или что там текло за глазами,я сумел сосчитать все песчинки на трассе своей.Я прошёл её первым, последним, скрипучим как сани,стёртым в пыль от копыт до горячего пара ноздрей.Все интриги трибун, всех менял и карманников трюки,всех властителей дум, все царапины нищенских рук,даже каждую муху, скрестившую лапки на брюхе,все оттенки реальности, каждый случавшийся звук…Вот меня по бедру кто-то хлопнул горячей ладонью —мол, пора, выходи – твой единственный, главный забег!И откуда-то сверху, увидев судьбу свою конью,я заржал, всё и вся, как на свет,поднимая на смех.

Трудно быть богом?

Трудно быть йогомв православном храме.Трудно быть рогомизобилия в женской бане.Трудно быть стогомсена, в котором людигромко хохочут, хватая друг друга за муди.Трудно быть сокомберёзовым на исходевесны, который уже бродит,становясь гуще и горшеслезы сосны.Трудно быть итогом, чертой, приговором, пулей,последней пчелой,к закату летящей в улей.Богом не трудно. Чего там осталось Богу?Лечь на завалинке, гладя больную ногу.

О, Русь!

Я не могу свести концыс началами, о, Русь!Я сам себе гожусь в отцыи в матери гожусь.

И ты мне дочь,и я, точь – в точь,тот византийский поп,который падал, словно ночь,в сияющий сугроб.

А если по его следам —до каменной волны,то там – сезам или седанклокочущей войны,Везувий, бьющий из трубысторожки лесника,и дым струящейся судьбысквозь скучные века.

Тибетских скал простой секреттебе открыт давно.За краем света – тот же свет,и только там темно,куда ещё не бросил взгляд,не повернул лица.

О, Русь моя! Я снова ради счастлив без конца.

Happy end