ИММОРТЕЛИ - Л. Кобылинский

При добром Августе, но лживы были боги

В те времена,— их ныне мир забыл[8]

Я был поэт благочестивый, строгий,

Анхиза сын был воспеваем мной...

Но для чего нам воскрешать тревоги.

Сгорела Троя, град его родной,

И он бежал!.. Скажи, зачем в кручине

Ты скрылся здесь испуганной душой

И не стремишься к радостной вершине

Роскошного холма, что все блага сулит,

Раскинувшись перед тобою ныне!..»

В волненье я вскричал: «О, мне знаком твой вид,

Вергилий — ты, источник вдохновенный,

Что из себя поток поэзии струит!»

И перед ним склонил чело смущенный.

НАДПИСЬ НА ВРАТАХ АДА

Песнь III

«Через меня идут к страданьям вечным,

Через меня идут к погибшим навсегда,

Через меня идут к мученьям бесконечным,

В страну отчаянья — воздвигнул здесь врата

В обитель адскую сам мудрый Вседержитель,—

Здесь — Мудрость Высшая с Любовию слита,

Нас создал первыми Предвечный наш Зиждитель.

Простись с надеждой, позабудь мечты

Входящий в эту мрачную обитель!»

Слова ужасные узрев средь темноты,

«Учитель,— я сказал,— как странно их значенье?!.»

А он: «3десь всякий страх оставить должен ты,

Здесь места нет порывам сожаленья,

Здесь должно всякое волненье замереть.

Здесь душ отверженных немолчные мученья

Нам суждено с тобой теперь узреть,

Они утратили навек свое сознанье,

Тот высший дар, что нам дано иметь!

Дай руку мне!» — и, полный упованья,

С лицом веселым вождь переступил

Таинственный предел ужасного страданья...

Безумный вопль вкруг своды огласил,

Повсюду раздались и крики, и проклятья,

И так ужасен свод беззвездный был,

Что горьких слез в тот миг не мог сдержать я!..

Повсюду в ужасе немом я замечал

То всплески рук, то дикие объятья,

От воплей воздух вкруг ужасно грохотал,

Волнуясь, как песок, что бури мчит дыханье.

И, полный ужаса, поэту я сказал:

«Откуда этот сонм, проклятья и стенанья,

Доныне я таких страданий не видал,

За что постигло их такое наказанье?..»

«Здесь души тех, кто никогда не знал

Ни славы подвига, ни срама преступленья,

Кто для себя лишь жил,— Вергилий отвечал,—

Средь сонма ангелов, достойных лишь презренья,

Они казнятся здесь,— нарушив долг святой,

Они страшилися борьбы и возмущенья,

Им недоступен рай с небесной красотой,

И бездны адские принять их не посмели,

И души, полные безумною враждой,

С их жалкою толпой смешаться не хотели!..»

ПАОЛО И ФРАНЧЕСКА

Из 5 песни

«Учитель,— я сказал,— мой дух горит желаньем

Вступить в беседу с той воздушною четой,

Что легкий ветерок несет своим дыханьем!..»

Вергилий мне в ответ: «Помедли, и с тобой

Их сблизит ветра вздох... любовью заклиная,

Тогда зови, они на зов ответят твой!..»

И ветер их прибил, и, голос возвышая,

Я крикнул: «Если вам не положен запрет,

Приблизьтесь к нам, о, вы, чья доля — скорбь немая!..»

Тогда, как горлинки неслышный свой полет

К родимому гнезду любовно устремляют,

Они порхнули к нам на ласковый привет,

Дидону с сонмищем видений покидают

И держат робкий путь сквозь адский мрак и смрад,

Как будто их мои призывы окрыляют,—

«Созданья нежные, кому не страшен ад,

Вы к нашим бедствиям прониклись сожаленьем,

Прощая грешников, что кровью мир багрят[9],

Наказаны за то навеки отверженьем!..

О, если б к нам Творец стал милостив опять,

Мы б пали перед ним, как некогда, с моленьем,

Да пролиет на вас святую благодать!..

Вы к нашим бедствиям явили состраданье,

На все вопросы мы готовы отвечать,

Покуда ветерка затихнуло дыханье...

Я[10] родилась в стране, где По, стремясь вперед,

В безбрежный океан ввергается в журчанье,

Чтоб скучных спутников забыть в пучине вод...

В его[11] душе любовь зажглась порывом страстным

(То сердце нежное без всяких слов поймет),

Но был похищен он вдруг замыслом ужасным,

Что до сих пор еще терзает разум мой

И грудь сжигает мне порывом гнева властным!..

Увы, любовь — закон, чтоб полюбил другой,—

И тотчас мной любовь так овладела жадно,

Что оба в бездне мы погибли роковой...

Того[12], кто угасил две жизни беспощадно,

Уже Каина[13] ждет, ему — прощенья нет!..»

Внимая речь ее, с тоскою безотрадной

Поникнул я главой, и мне сказал поэт:

«О чем ты в этот миг задумался смущенно?»

«Учитель.— молвил я,— увы, не ведал свет

Желаний пламенных и страсти затаенной,

Что души нежные к пороку привели!»

И снова обратил слова к чете влюбленной.—

«Франческа,— я сказал,— страдания твои

Поток горячих слез из сердца исторгают;

Зачем ты предалась волнениям любви,

Ты знала, что они лишь горе предвещают?»

Франческа мне в ответ: «О, знай, всего страшней

В несчастье вспоминать (твой доктор[14] это знает):

О счастии былом; но если знать скорей

Ты хочешь ныне все: и страсти пробужденье,

И муки адские, и скорбь души моей,

Я все поведаю тебе без замедленья,

Исторгнув из очей горячих слез струи...

Читали как-то раз мы с ним для развлеченья,

Как Ланчелотто[15] был зажжен огнем любви,

И были мы одни, запретное желанье

В тот миг в его очах прочли глаза мои,—

И побледнели мы, и замерло дыханье...

Когда ж поведал он, как страстная чета

Слила уста свои в согласное лобзанье

(Как Галеотто[16], будь та книга проклята!),

Тот, с кем навеки я неразлучима боле,

Поцеловал мои дрожащие уста,

И сладостно его я отдалася воле...

Увы, в тот день читать уж не пришлося нам!..»

Пока она вела рассказ о страшной доле,

Безмолвно дух другой рыдал, и вот я сам,

К чете отверженной исполнен состраданья.

Нежданно волю дал непрошеным слезам

И, словно труп, упал на землю без дыханья...

ПОВЕСТЬ ГРАФА УГОЛИНО[17]

I. (Из песни 32-й)

Увидел я потом чету иную,

Замерзшую в пучине ледяной,—

Там голова одна на голову другую

Нависла шапкою; как гложет хлеб порой

Голодный бешено, так и она вонзала,

Ярясь, в затылок зуб ужасный свой,

И как Тидея злоба опьяняла,

Когда он мозг врага, безумствуя, сосал,

Так череп голова ужасная глодала...

«Что сделал он? — в смущеньи я сказал,—

За что, как лютый зверь, весь яростью пылая

Его грызешь, скажи, чем он твой гнев стяжал?..

Когда ты прав, его безжалостно терзая,

Я в мире том отмщу за горький жребий твой,

О нем рассказами живых оповещая,

Коль оттого язык вдруг не иссохнет мой!»

II. (Из песни 33-й)

От страшной пищи губы оторвав,

Он[18] их отер поспешно волосами;

Врагу весь череп сзади обглодав,

Ко мне он обратился со словами:

«Ты требуешь, чтоб вновь поведал я

О том, что сжало сердце мне тисками,

Хоть повесть впереди еще моя!..

Пусть эта речь посеет плод позора

Изменнику, сгубившему меня!..

Тебе готов поведать вся я скоро,

Рыдая горько... Кто ты. как сюда

Проник, не ведаю; по звукам разговора —

Ты флорентиец, верно... Я тогда

Был Уголино. Высших Сил решеньем

Нам суждено быть вместе навсегда

С епископом Руджьери, чьим веленьем

Я. как изменник подлый, схвачен был

И умерщвлен; услышь же с изумленьем,

Как Руджиери страшно мне отметил,

Какие вынес я тогда страданья,

И чем он ныне казнь такую заслужил!..

Уж много раз луна неверное сиянье

С небес роняла в щель ужасной башни той,

Что „башни голода“ мой жребий дал названье

(Хоть многих в будущем постигнет жребий мой!..),

Вдруг страшный сон, покров грядущего срывая,

Приснился мне полночною порой,—

Мне грезилась охота удалая;

Она неслась к гope[19], что. много долгих лет

Пизанцев с Луккою враждебной разделяя,

Воздвиглась посреди; завидев волчий след,

Руджьери с сворою собак голодной

Гнал волка и волчат; за ним неслись вослед

Гуаланд, Сисмонд, Лафранк[20]; но скоро бег свободный

Измучил жертвы их, и вот увидел я,

Как звери острые клыки в борьбе бесплодной

Вонзили в грудь себе: погибла их семья!

Тут стоны тихие меня вдруг пробудили,

То хлеба жалобно просили сыновья

И слезы горькие во сне обильно лили!..

Зачем спокоен ты, скажи мне! ты жесток!

Коль до сих пор твои глаза сухими были,

Скажи, над чем бы ты еще заплакать мог!..

Настал желанный час, нам есть тогда давали,

Но глухо прогремел в последний раз замок,