Ледяной смех - Павел Северный

— В чем главная причина наших неудач?

— Причин много. Главная — отсутствие человека, которому можно верить, что именно его разум и воля способны осуществить желанное всем нам будущее России. Кроме того, у нас нет ясности: какой мы хотим новую Россию? У большевиков есть предельная ясность, они громко заявляют, что их будущее — власть пролетариата и его диктатура. Народ их тоже боится, но верит, что у них есть воля сдержать слово об обещанной Советской России. И я уверен. Да, именно уверен, что русский народ верит большевикам. Народ верит им, если не сердцем, то разумом. Я видел, Владимир Петрович, страх наших солдат в боях перед красными. В нашей армии уже знают большевистских революционных героев. Чапаев — живая легенда. А где наши герои с ореолом, подобным чапаевскому? Их у нас нет. Зато у нас есть генералы, мнящие себя полководцами, но враждующие между собой, подставляющие друг другу ножки при невыгодных для них выполнениях боевых заданий.

— Но ведь у нас немало говорят о Каппеле? Его войска сражаются.

— Сражаются. Но разве не знаете, что популярность Владимира Оскаровича многим высшим чинам не по душе. Например, генерал Ханжин считает его неумным карьеристом, сделавшим себе славу психическими атаками офицерского полка. Все мы, адмирал, будем сражаться до тех пор, пока нами правит страх перед большевиками.

— Песья свора наших генералов, Вадим, еще полбеды. Главная наша беда, что мы идем на поводу Антанты. У этого иноземного капиталистического ворья подлая ставка на нашу вражду. Они еще сами не решили, чего им сделать с Россией, добившись ее полного изнеможения в междоусобной распре. Что льется кровь русского народа, им наплевать. И я уверен, что Колчак, ставший верховным правителем при их содействии, правит Сибирью со связанными руками.

— Но тогда почему не скажет об этом своей армии, которая поможет ему развязать руки.

— Чем? Оружием, которое она получает от наших союзников по борьбе с большевиками?

— Мы платим за него русским золотом.

— Русским золотом! Вот оно-то заставляет этих стервятников разжигать нашу вражду между собой, вражду генералов, чтобы под шумок наживаться на страшной беде русского народа.

Уверен, Вадим, что вы не задумывались над тем, была бы гражданская война такой жестокой по нашей озверелости, если бы в ней не принимали участие интервенты? Мы, несомненно, идем к катастрофе. В этом меня убеждает мнение преданного матроса Егорыча. А что, если мой сын и ваш отец правы, что остались преданными чаяниям народа, кровь которого течет в их жилах. Уверен, что не за горами то время, когда и нам с вами придется допрашивать свою совесть, что же нам делать. Быть с родиной или изгоями без нее?

Конечно, вы удивлены, до чего может додуматься старый адмирал русского флота. Мне страшно даже думать о подлости, которую, видимо, придется сделать. Уйти по своей воле за пределы России в бедственное для нее время из-за того, что разум не может понять правду всего происходящего в гражданской войне. Россия свою судьбу решит без нас. Мне это теперь ясно. Но я хочу уверить себя, что еще можно что-то сделать, чтобы и для меня в этой судьбе нашлось место для жизни после того, как мы — противники большевизма — так упорно мешали народу наладить в стране мирную жизнь, мешали по указке наших незадачливых политиков, связанных подлейшим сговором за нашими спинами с интервентами.

Однако пойдемте спать! Ибо ни в эту ночь, ни во все последующие ночи мы вряд ли поборем в себе въедливый классовый страх перед волей народа, идущего с большевиками к утверждению Советской власти. Мы не решим этого еще и потому, что политически безграмотны. Для меня лично все политические революционные партии с их программами и посулами, якобы необходимыми для будущей государственной структуры России, одинаково непонятны и неприемлемы. И порой мне стыдно, что, сознавая обреченность своего класса, я до сих пор живу, не имея мужества прервать и мне самому ненужную жизнь.

Адмирал только от четвертой спички раскурил очередную папиросу. Муравьев проводил его до каюты.

— Покойной ночи, Владимир Петрович.

— Уверены, что она будет покойной? Разворошили мы свои рассудки непозволительно вольными для нас рассуждениями. Не обижайтесь на старика за понятую им правду о своей никчемности. Но обещайте, в память об этом разговоре, все-таки решить вопрос, как поступить, когда нам придет необходимость расстаться с Россией, презреть в себе страх или, пригрев его за пазухой, порвать кровную связь с родным народом. Покойной ночи.

Оставшись в одиночестве на пустынной палубе, Муравьев сел на скамейку, плотно прижав холодные ладони к горячему лицу.

Над Тавдой висел чернильный мрак ночи, прожженный калеными угольками высоких звезд…

Глава третья

У слияния Тавды с Тоболом пароход «Товарпар» повстречал идущие за оставшимися беженцами пароходы «Иван Корнилов» и «Филицата Корнилова».

Пароходы обменялись протяжными приветственными гудками, а их капитаны в медные рупоры пожелали друг другу счастливого плавания.

Ранним утром при ослепительном сиянии солнца «Товарпар» пристал к пристани города Тара.

В городе колокола благовестили к ранней обедне. С реки поднимались бородки тумана, а в спокойной ее глади четко отражались стоявшие по берегу дома и избы с окнами, украшенными деревянными кружевами наличников.

Едва пароход успел причалить, как на него вступил дежурный офицер комендантского управления с приказанием всем находящимся на судне офицерам немедленно явиться к коменданту.

Столь незначительное событие, такое понятное в военное время, однако вновь взбудоражило едва обретенный покой пассажиров. Опять все ходили с озабоченными лицами, спрашивали друг друга, почему именно только офицеры и так срочно понадобились коменданту? Капитан обещал лично побывать у коменданта. Он объявил, что пароход у пристани простоит несколько часов, ибо необходимо пополнить запас топлива.

Спокойная уверенность капитана, его обещание лично все выяснить, скоро заставила пассажиров забыть уход офицеров. Пассажиры сошли на берег. Одни отправились в церковь, чтобы поставить свечки Николаю Угоднику, другие за хлебом, чаем и сахаром, а также другими продуктами: не все могли пользоваться пароходной кухней из-за ее дороговизны.

Настенька с мичманом Суриковым вышли на палубу, намереваясь пойти в город, погулять, но девушку невольно заинтересовала группа пассажиров, окружившая невысокого седого мужчину в пенсне в золотой оправе. Он говорил о городе, и говорил громко.

— Миша, послушаем? — предложила Настенька Сурикову.

— Конечно. Видимо, речь идет о чем-то интересном.

Они подошли поближе к группе.

— Да, господа хорошие, на вид Тара уютный, сонный, сибирский городок, торгующий крупчаткой, овсом и сыромятными кожами. Глядя на него, не подумаешь, что у него может быть особая, тягостная история. А она у него была, и не только тягостная, а без преувеличения трагическая.

Мужчина замолчал, внимательно оглядев слушателей, и, убедившись, что у них есть интерес к его рассказу, продолжал:

— Что же произошло в Таре в первой половине восемнадцатого века? Что претерпел городок в годы самодержавного величия в империи Петра Великого?

— Будьте любезны сказать, что же произошло, — нетерпеливо спросила высокая дама в горностаевой пелерине.

Мужчина чиркнул в ее сторону недовольным взглядом и, понизив голос, со вздохом произнес:

— Произошла трагедия. Могу с уверенностью сказать, что никто из вас, господа хорошие, никогда еще не слышал о так называемом «тарском пропавшем бунте». И это понятно. Ни в одном учебнике истории о нем нет даже самого краткого упоминания. Но трагедия в Таре произошла. Причиной ее явился известный указ Петра Великого от 5 февраля 1722 года. Гласил этот указ о том, что правящий Российской империей император может по своей воле назначить себе наследника.

— Скажи на милость! — Русоволосый священник, перекрестившись, поцеловал висевший на его груди серебряный наперстный крест.

— Что же вытекало, господа хорошие, из царского указа? — Мужчина снял пенсне, протер его пальцами, держа в руке. — Необходимо было всех российских верноподданных незамедлительно во всей империи приводить к присяге будущему, еще не названному, совершенно неведомому наследнику, известному пока только самому Петру Великому. На Урале и в Сибири было главное скопление беглой Руси, крестившейся двумя перстами, и, естественно, ожила молва, что по царской воле народ должен присягать неведомому, грядущему антихристу, да такому страшному, что его имя невозможно вымолвить.

— Кого царь Петр все же назвал своим наследником? — снова с прежним нетерпением спросила дама в горностаевой пелерине.