Предприятие Рембрандта. Мастерская и рынок - Светлана Алперс

из Миннеаполиса, созданной им на закате карьеры (ил. 3). Присборенный край рукава, обрамляющего руку, которая призывает свидетелей свершившегося самоубийства, имеет рыжевато-коричневый цвет; он написан множеством выпуклых, пастозных мазков желтой и белой краски, наложенных друг на друга в виде сложного узора. Точно такая же живописная манера отличает «Клятву Клавдия Цивилиса» (ил. 4). Сегодня от произведения Рембрандта – картины значительно большего формата, предназначавшейся для украшения великолепной новой амстердамской ратуши, – сохранилась лишь центральная часть. На полотне изображены восставшие против римского владычества батавы, представители племени, некогда населявшего территорию Голландии; они приносят присягу на верность своему предводителю Клавдию Цивилиса. Мы можем сравнить картину Рембрандта с историческим полотном другого голландского художника (ил. 3). Изображая события, происходящие в XIII веке, Цезарь ван Эвердинген воссоздает мельчайшие подробности предметного мира, вплоть до бахромы ковра на переднем плане. Люди и вещи XIII века предстают перед нами словно элементы натюрморта. Категория времени на картине Эвердингена, в сущности, упразднена, что лишает зрителя ощущения историчности события. Рембрандт, напротив, делает смутными очертания предметов и фигур персонажей. Поначалу нам даже трудно различить, что именно изображено на картине: фигуры и предметы, будто выхваченные светом из более темного, приглушенного фона, необычайным образом включены, вплетены в саму красочную поверхность картины. Наглядное присутствие краски встает на пути, мешает доступу к поверхностям изображенного мира, который мы привыкли принимать как должное, подменяет его собой. Всё на картине, от энергичных рук, плотно охватывающих рукояти мечей и ножки кубков, до причудливых богатых одеяний, в некотором роде проникает из мира изображения в наш мир и навязывает нам свою осязаемость и плотность, обнаруживая различные свойства краски, которая не только дает цвет, но и приобретает пластическую форму. Клятву, принесенную батавскими мятежниками, воспевает и превозносит сам материал, краска, которой написана картина.

Авторы ранних текстов о Рембрандте непременно отмечают внушительное импасто на его картинах: слой краски толщиной в дюйм; портрет написан так, что можно поднять холст, взявшись за нос изображенного; драгоценности и жемчуга рельефно выступают из плоскости картины. Хаубракен, повествуя об этой особенности рембрандтовского письма, приводит историю: будто бы Рембрандт записал фигуру Клеопатры, чтобы максимально усилить эффект от одной-единственной изображенной жемчужины[25]. Во всех этих комментариях обсуждается не только характерная манера письма, но и попытки буквально «пересоздать» изображаемые объекты, «вылепить» их из краски. Поэтому убедительной причиной видеть в «Человеке в золотом шлеме» (ил. 161) канонического Рембрандта стало импасто, которым выполнен чеканный металл шлема. Хотя среди недавних критиков по крайней мере один счел импасто шлема слишком густым и нарочитым, чтобы приписывать его руке Рембрандта, можно говорить о том, что внушительное импасто стало восприниматься как неотъемлемая составляющая манеры мастера уже при его жизни[26].

Эти давние наблюдения были подтверждены современными техническими исследованиями, благодаря которым удалось установить определенные константы в чрезвычайно разнообразной и изменчивой манере Рембрандта, тяготевшего к бесконечным экспериментам. Если указать главное открытие, повлекшее за собой серьезные изменения в нашем понимании рембрандтовской манеры, то оно сводится к следующему: в отличие от венецианцев, он довольно редко работает лессировками. Лессировка – это техника работы жидкими, полупрозрачными красками. Тициан и другие венецианцы наносили подобный тонкий, прозрачный слой, «вуаль» более темной краски на нижний слой более светлой, чтобы создать оптический эффект сложной игры цвета на грубом плетении холста. Напротив, Рембрандт был склонен формировать плотную структуру, предпочитая корпусное письмо. Вчерне наметив фигуры на загрунтованном холсте, Рембрандт обычно накладывал краску густым рельефным слоем на наиболее освещенные участки картины, иногда даже не кистью, а мастихином или просто пальцами. По-видимому, иногда Рембрандт даже использовал лессировку для создания обратного эффекта, чтобы увеличить впечатление плотности и осязаемости: на плече человека в красном, поднимающего мушкет, справа от центра в «Ночном дозоре», можно заметить участок лессировки красным краплаком поверх красной охры. Лессировка использована здесь не для того, чтобы передать текстуру определенной ткани, а для того, чтобы подчеркнуть материальность и визуальное богатство ради них самих[27]. Когда я задала вопрос о материальности, вещественности рембрандтовской краски одному реставратору, он ответил, что «скелетом» или «остовом» его картин можно считать свинцовые белила (с добавлением мела), тогда как другой говорил о прочности и «литом» облике его картин, ассоциирующемся с металлом. (Изначально это впечатление, несомненно, было еще сильнее. Реставраторы указывают, что из-за восстановительных процедур, которые прежде обыкновенно включали в себя «разглаживание» поверхности в ходе переноса на другой холст, многие картины Рембрандта утратили оригинальное импасто.) Выпуклые участки красочного слоя сформированы таким образом, что могут отражать естественный свет и отбрасывать тени подобно реальным, осязаемым объектам (ил. 1). Парадоксальный эффект подобной манеры заключается в том, что наиболее ярко освещенные фрагменты изображаемого мира оказываются не максимально эфемерными, как это чаще всего бывает в западной живописи, где свет уничтожает форму, а, наоборот, предельно «материальными».

Рембрандт писал довольно медленно. Многочисленные слои краски подтверждают дошедшие до нас сведения о том, что ему требовалось немало времени, чтобы завершить и передать картину клиенту. (Нельзя также исключать, что он принадлежал к числу тех художников, которым трудно было расстаться с готовой работой. Кроме того, по мнению многих исследователей, с возрастом Рембрандт не обретал, а, напротив, скорее утрачивал уверенность в себе и всё чаще проявлял нерешительность.) Бальдинуччи, отмечающий нежелание потенциальных заказчиков обращаться к Рембрандту из-за перспективы провести много времени, позируя мастеру, высказывает остроумное наблюдение: почему Рембрандт, чья кисть оставляет на холсте столь стремительные мазки, работал так медленно и кропотливо?[28] Несмотря на свой несравненный талант, Рембрандт не отличался ни особой решительностью, ни особым умением беречь силы. В этом смысле он выступал полной противоположностью Халсу, который умел и писать быстро, и создавать впечатление быстроты мазка. Хотя Рембрандта и Халса часто сравнивают, в их живописных манерах – если, разумеется, вынести за скобки видимый мазок – мало общего. Действительно, за исключением тех, кто следовал примеру Рембрандта, трудно найти другого голландского художника, красочная поверхность картин которого в этом отношении была бы сопоставима с рембрандтовской. В качестве примера можно привести тщательно выписанные поверхности на картинах художников-анималистов: я имею в виду некоторых коров Кёйпа и грубый бок знаменитого поттеровского быка. Однако авторы этих работ стремились воссоздать поверхность объектов, имитируя внешний мир на холсте в мельчайших деталях, – в отличие от Рембрандта.

Одна из причин, по которой современники непременно отмечали толщину красочного слоя на картинах Рембрандта, заключалась в том, что это соответствовало общепринятому канону описания произведения живописи. Авторы трактатов и прочих сочинений, опираясь на античные образцы, обыкновенно различали две манеры письма: «гладкую» и «грубую», или, говоря