Заметки в ЖЖ - Саша Кругосветов

В разговоре прислуги на кухне дома Тенненбаумов настойчиво повторяется слово «расстроиться», отчего при этом расстроена кухарка, остается неясным. Правда, из дому на озеро сбежал четырехлетний сын Тенненбаумов Лайонел и сидит там в отцовском ялике, покачивающемся у самого конца мостков на привязи. На дворе октябрьский вечер, и на озере, как и на берегу, никого нет, но похоже, что кухарку волнует нечто другое. Читатель узнает, что малыш убегает не в первый раз и делает это под влиянием обиды или жалости и ведет себя при этом поистине героически. В три года, в середине февраля, он удрал в Центральный парк Нью-Йорка. Нашли его ночью. В парке никого не осталось. Разве что, бандиты, бродяги да какие-нибудь помешанные. Он сидел на эстраде, где днем играет оркестр, и катал камешек взад-вперед по щели в полу. Замерз до полусмерти…

Появляется мать Лайонела, Бу-Бу Тенненбаум (урожденная Беатриса Гласс), она отправляется на озеро и пытается уговорить сына вернуться домой, хочет узнать, что произошло. Изображает себя боевым адмиралом, а сына – одним из его подчиненных, старым морским волком, но мальчик игры не принимает: «Ты не адмирал. Ты – женщина».

Не помогает матери и брошенный в лодку пакет с цепочкой для ключей, о которой тот давно мечтал. Лайонел швыряет пакет за борт. А перед тем он выбросил в воду маску, в которой нырял сам дядя Симор Гласс. Вызов во взгляде малыша внезапно уступает место слезам, и он разражается бурными рыданиями. Тогда-то мать, не опасаясь уже, что ребенок прыгнет в холодную воду, подтягивает ялик к мосткам, спускается в лодку и принимается утешать сына.

Читатель узнает причину побега мальчика, а заодно и причину расстройства кухарки. Оказывается, мальчик услышал, как кухарка назвала его отца «большим грязным июдой». Мать встречает это сообщение со спокойным достоинством.

– А ты знаешь, что такое иуда, малыш?

– Чуда-юда… это в сказке… такая рыба-кит…

Здесь игра слов: «kike-kite» («еврей», «воздушный змей»), в английском тексте рассказа слова кухарки «большой грязный еврей» были поняты мальчиком как «большой грязный воздушный змей».

Концовка рассказа радостная. К дому мать и сын «не шли, бежали наперегонки. Лайонел прибежал первым».

Обратимся еще раз к каламбуру «kike-kite». Помимо звукового сходства этих слов, сыгравшего важную сюжетообразующую роль, Сэлинджер, возможно, воспользовался словом «kite», которое в английском языке означает еще и «делать что-либо с необычайной силой», уже в других целях. Обыгрывание разных значений одного слова было широко распространено в древнеиндийской классической литературе, а в данном случае оно помогло внушению настроения мужества.

«Потаенными возбудителями» настроения мужества считается преобладание в произведении померанцевого цвета (померанцевый – оранжевый, рудожелтый, жаркий. В. Даль) и употребление сложных слов. Отцы-основатели индийской эстетики полагали, что употребление сложных слов способно вызывать поэтические настроения не только ярости (гнева) и героизма (мужества), но и страха, изумления. В рассказе Сэлинджера мы находим несколько трехчленных слов типа «matter-of-factly», а померанцевый цвет среди всех других, в нем, действительно, доминирует, выделяется. На дворе бабье лето (по-английски – «Indian summer» – «индийское лето»), золотая осень, и все освещено низким предвечерним солнцем.

Черный раса – страх.

«Посвящается Эсме, с любовью и сердоболием»

Легендарный Бхарата указывал, что секрет успеха драматического действа заключен в неторопливости наращивания заданного поэтического настроения, которое достигается постепенным единением логических результатов происходящего с вариациями вспомогательных психических состояний героев. В свою очередь, для каждого поэтического настроения был определен собственный перечень вспомогательных психических состояний. Для настроения страха подобными психическими состояниями являются, как я указывал ранее, уныние, депрессия, тревога, раздражение, безумие, испуг. Сэлинджер в точности придерживается этой цепочки.

Американский писатель намерен послать в 1950 г. на правах свадебного подарка девятнадцатилетней англичанке Эсме посвященный ей рассказ (его-то мы и читаем). Автор встретился с Эсме, когда той было тринадцать лет, а он с другими американскими солдатами проходил в Девоншире подготовку в школе разведчиков перед открытием второго фронта в Европе. В школе среди солдат царило уныние.

За несколько часов до отправки солдат в Лондон герой рассказа знакомится в кафе с Эсме. Девочка зашла туда с маленьким братом в сопровождении гувернантки и вежливо обратилась к солдату, потому что тот показался ей чрезвычайно одиноким. Выяснив, что ее новый знакомый – начинающий писатель, она просит его написать когда-нибудь специально для нее рассказ, в котором бы говорилось про сердоболие. Девочка берет у солдата адрес и обещает написать ему на фронт письмо. На прощанье Эсме учтиво желает ему вернуться с войны невредимым и сохранить способность «функционировать нормально».

Во второй части читатель встречается в Германии, спустя несколько недель после окончания второй мировой войны, со старшим сержантом Иксом. Понятно, что рассказчик в первой части и старший сержант Икс – одно и то же лицо. Он только что вернулся из госпиталя, куда он попал, пройдя войну, ввиду нервного расстройства; он не сохранил способности «функционировать нормально» и все еще находился в тяжелой депрессии. Икс пытается читать роман, перечитывает по три раза каждый абзац. Ему кажется, «будто мозг сдвинулся с места и перекатывается из стороны в сторону, как чемодан на пустой верхней полке вагона». Отложив роман, Икс открывает принадлежавшую бывшей хозяйке квартиры книгу Геббельса и перечитывает сделанную ею на первой странице надпись: «Боже милостивый, жизнь – это ад». Затем взял огрызок карандаша и с жаром приписал по-английски: «Что есть ад? Страдание о том, что нельзя уже более любить». Он начал выводить под этими словами имя Достоевского, но вдруг увидел – и страх волной пробежал по всему его телу, – что разобрать то, что он написал, почти невозможно.

С шумом распахивается дверь, в комнату входит капрал Зед, здоровенный грубый самодовольный детина, вызывающий у Икса неистовое раздражение. У Зеда в одном из последних боев было нечто вроде приступа безумия – во время долгого артобстрела, лежа в яме рядом с джипом, он в упор расстрелял из пистолета кошку, вскочившую на кузов машины. Глядя на Зеда, Икс чувствует приступ тошноты, а после его ухода смотрит на дверь, кладет голову на руки и закрывает глаза. Икс получает письмо от Эсме и часы ее отца. Девочка посылала часы ему на счастье, как талисман, когда еще шла война, и посылка бесконечно скиталась вслед за ним по различным воинским частям. Взяв часы и обнаружив, что при пересылке стекло треснуло, Икс думает с испугом о том, нет ли там еще каких-либо повреждений? Завести часы и проверить их у него не хватало духу. Внезапно, как ощущение счастья, пришла сонливость, а вслед за нею мысль о том, что снова есть шанс обрести возможность «функционировать нормально».

Все шесть вспомогательных психических состояний, связанных с неторопливым движением сюжета, в рассказе налицо. Доминирует предписанный черный цвет: в первой, «английской» части рассказа то и дело настойчиво упоминается, что на дворе темно, ибо погода стоит ужасная, мрачная, беспрерывно льет дождь; во второй, «германской» части, время действия – поздний вечер. Введено в рассказ также принадлежащее к комплексу средств внушения поэтического настроения страха длинное сложное слово – a few don’t-tell-me-where-to-put-my-feet.

Если для читателя, не знакомого с основными категориями древнеиндийской философии, рассказ «Посвящается Эсме» предоставляет возможность для самых разнообразных толкований, то с позиций названных учений, он трактуется совершенно однозначно: осознав иллюзорность своего существования, сержант Икс избавился от страха. Здесь словами выражено одно, а подразумевалось прямо противоположное. К этому же виду дхвани принадлежит и открывающий сборник рассказ «Отличный день для банановой сельди». Ведь в нем, как мы уже говорили, автор, в отличие от «неосведомленного читателя», трагическое усматривает не в смерти, а в жизни.

Темно-синий раса – отвращение.

«И эти губы, и глаза зеленые»

Американские критики А. Кейэина и Дж. Хейгопиена отмечали, что рассказ пронизывает чувство отвращения

В индийской поэтике этот канон обусловлен рядом довольно сложных правил. Объясняется это тем, что в литературных произведениях, где царит и правит бал эффекта отвращения, подразумеваемое и выраженное находятся в глубоком противоречии. Чтобы снять это, чувство отвращения к происходящему внушается читателю посредством совершенства формы, за счет высокого мастерства обрисовки безобразного, которое доставляет читателю поэтическое удовольствие, эстетическое наслаждение. При этом некоторые поэтические настроения считаются несовместимыми. Поэтическое настроение отвращения несовместимо, например, с поэтическим настроением любви. Но, если автор хочет все-таки совместить несовместимые настроения, он должен ослабить одно из них (в данном случае – настроение любви) и не доводить до полного расцвета. Считается, что создание настроения отвращения невозможно, если в текст произведения не введены такие состояния героев, как возбуждение, тоска, ощущение страха, тревоги и предчувствие чего-то неприятного.