Где папа? - Юлия Кузнецова

— У тебя есть мечта? — вдруг спросил Андрюша, глядя на своего зайца.

От неожиданности я чуть не уронила весь кусок в воду. Конечно, у меня была мечта. Я хотела стать смотрителем маяка. Купить кучу книжек и запереться с ними в каменной башне с прожектором. Но я никому не говорила об этом. Да и как это сказать? Ведь любой нормальный человек спросит: «А что для этого закончить надо?»

Но тут я сообразила, что Андрей спрашивает, потому что сам хочет о чём-то рассказать.

— А у тебя? — спросила я и кинула кусок побольше наглому жирному селезню, который вылез на снег.

Кинула подальше, чтобы он дал возможность покормить уточку, боязливо ковылявшую за ним.

— Есть. Хочу, чтобы меня Фокс и Алаша к себе приняли.

— Фокс и Алаша? — удивилась я. — Они же п…

Я прикусила язык.

— Придурки? — просиял Андрюша. — Ну конечно. Они тебе и не могут нравиться. Ты спокойная, а они хулиганы.

Я хотела возразить, что не такая уж спокойная, у меня и торнадо внутри бывает, но он не дал мне сказать:

— Понимаешь, они настоящие парни. Сильные. Ничего не боятся.

— Попадёшь к ним — сам придурком станешь, — прошептала я, кидая кусочек хлеба уточке-хромоножке.

— Не стану! — пообещал Андрей. — Понимаешь, если я к ним попаду, то, наоборот, смогу следить, чтобы они гадости не делали. Я буду вроде как шпионом, понимаешь?

Я с сомнением взглянула на Андрюшу. Мне показалось, он врёт. Ничего он не будет следить. Просто станет частью шайки, которая всех унижает. Но хочет, чтобы я это одобрила. Не дождётся!

— Знаешь, они мне кажутся безжалостными. Они как-то стояли в «Пятёрочке» передо мной и шутили с кассиршей, но шутки у них… злобные, что ли.

— А я буду следить, — упрямо повторил Андрей и, забрав у зайца хлеб, бросил его уткам. — Зато люди меня будут нормально воспринимать. Нормально на меня смотреть.

— На тебя и так все нормально смотрят.

Он что-то хотел возразить. Потом снял зайца и вдруг схватился за рукав куртки:

— Уй! Порвал! Маман убьёт. Она же кучу денег за неё выложила на Черемушкинском.

— Пошли к нам, зашьём, — предложила я, с грустью наблюдая, как толстый селезень всё-таки спихнул в реку хромоножку, — чтобы она не сразу разглядела.

Дверь открыла мама — она сидела на больничном, лечила ангину и ходила в маске, чтобы меня не заразить.

Мама налила нам чаю, разрезала пополам «Калорийную» булочку, достала из холодильника маслёнку и пошла в комнату зашивать куртку.

Мы, хихикая, выковыряли из булочки изюм и орешки, представляя, что это тараканы, как в истории про булочника Филиппова.

— Что это, булочник? — грозно спрашивала я, изображая царя.

— Изюм-с, — почтительно кланяясь, отвечал Андрей и отправлял «таракана», который извивался в его пальцах, в рот.

Потом мама вынесла Андрюхе куртку.

— Сейчас, — сказал Андрюша, — а у вас пуговицы не найдётся? И газировки?

Мама принесла коробку с нитками, выдала Андрюхе пуговицу от моей детской шубы, большую и коричневую. Он кинул её в стакан с газировкой и сказал:

— Пуговица, ко мне!

И пуговица поднялась наверх. Потом он сделал руками пассы и сказал:

— Пуговица! На дно!

И она опустилась. Я захлопала, а мама улыбнулась под маской.

— Папа научил, — скромно сказал Андрюха, надевая куртку, — когда я маленький был. Ну, спасибо, я пошёл.

Мама закрыла за ним дверь. А я всё сидела на кухне, наблюдая, как пуговица, уже без Андрюхиных пассов, то поднимается, то опускается.

— Ну и что? — спросила мама. — Других кавалеров у вас в классе не нашлось? Без косоглазия?

— Какого косоглазия? — не поняла я.

— Ты что, не заметила? У него же глаза косят. Сколько ему? Твой ровесник? Тогда, скорее всего, глаз уже потерян. Родители у него дураки, что ли? В детстве надо было операцию сделать. Раздвинуть глаза. Это несложная операция. Помнишь Регину, у бабушки на даче? Ну, в очках. Ей эту операцию ещё в год сделали, и сейчас нормально видит, я с её мамой разговаривала.

Мама сняла маску и взяла стакан с заваренной ромашкой. Я хотела сказать, что родители Андрюши не дураки, они в разводе, и что он здоровски шутит, но что толку? Мама же сняла маску, то есть разговаривать со мной не сможет. Не будет раскрывать рот, чтобы из него не вылетели бактерии и не сели на меня. Мама всегда заботилась о моём здоровье.

Поэтому я молча сидела и смотрела на пуговицу, которая наконец-то утонула и больше не всплывала.

Но это был ещё не конец нашей дружбы. Настоящий конец настал на следующее утро.

Друг Дроботенко

Вечером вернулась Ирка. Они с Костей тогда у нас жили. Это сейчас Костя снял квартиру и забрал туда свои вещи и Ирку заодно. А раньше они жили в нашей гостиной. Целых полгода мне приходилось накидывать поверх ночной сорочки халат, чтобы мимо Кости пройти, и сушить бельё не в ванной, а в своей комнате. И картошку на него тоже чистить.

Правда, когда родители уезжали на дачу, мы с Иркой и Костей заказывали пиццу и играли в «Дженгу» и «Монополию», но это редко.

Так вот, вечером пришла Ирка, и, пока она ужинала, мама ей что-то говорила вполголоса. А потом Ирка пришла в мою комнату, разлеглась на кровати, закинула руки за голову и спросила:

— У тебя друзья вообще есть?

— Да, — отчеканила я, сообразив, что именно сказала ей мама, — Андрюша. Дроботенко.

— Андр-рюша, — повторила она, нажимая на «р», — Др-роботенко. Надеюсь, он ещё и Игор-ревич. А то «р» маловато.

— Что тебе нужно, Ир?

— Да мамуля беспокоится… Что у тебя нет друзей.

— Как нет? У меня есть друг!

— Ну да, ну да, — повторила Ирка, но тут Костя позвал её смотреть кино.

А утром в дверь позвонили. Я опаздывала в школу, поэтому стояла на коврике в прихожей в одном ботинке, во рту — бутерброд с колбасой, на тумбочке — недопитый чай. Ирка меня потеснила и открыла дверь.

— О, — сказала она, — друг Дроботенко?

Андрюша поклонился с дурашливым видом. Я быстро жевала бутерброд. Но тут в прихожую вышел Костя. Он высоченный, весь такой красиво одетый. У него только два костюма, но оба — «Версаче», и он страшно ими гордится. И вот вышел Костя в своём «Версаче», туалетной водой пахнет за километр, и протянул руку моему «другу Дроботенко».

А Ирка сделала мне сначала страшные глаза, потом покачала головой. «Мол, ну и чудо-юдо этот твой Дроботенко». И я невольно сравнила их с Костей. Один низкий, другой высокий. Один — в мятой рубашке, другой — в «Версаче». Один — нормальный, другой — с косоглазием, которое я сейчас действительно заметила.

Я отвернулась от Ирки, допила чай. Андрюша пошёл к лестнице.

— Поторопись, — прошептала Ирка, ткнув меня пальцем в бок, — ухажёр ждёт!

— Да не ухажёр он мой, — разозлилась я, — он мне никто вообще! Абсолютно!

Ирка закрыла дверь, я подошла к лестнице и увидела, что Андрюша ещё на лестничной площадке и всё слышал. У него это на лице было написано.

До школы мы шли молча. А в классе он сразу пересел на самую последнюю парту. Аж за Фоксом и Алашей. На вторую парту никто пересаживаться не хотел. Так она и осталась пустой. Если моя парта — замок, то пустующая вторая — ров, который его окружает. Для защиты от врагов.

Часть 7

Мои листочки

Дни побежали быстро-быстро. Мама исхудала, побледнела. Стала молчаливой, раздражалась по пустякам. Ирка помогала, как могла, я тоже старалась, но маме больше всех приходилось тащить на себе.

Она видела папу. Сказала, что он покрестился. И у него выпал зуб, а вставить некому. И он начал курить.

Я всё кругом заклеила листочками. Такими, с клейкой полоской, разноцветными, на которых можно писать.

Вот розовый листочек:

«Когда папы нет рядом…

Это как идёшь по улице в метель, а у тебя нет шапки, шарфа, варежек и даже карманов, чтобы спрятать руки, а снег больно, до слёз, бьёт тебе в лицо».

Вот жёлтый:

«Когда папы нет рядом…

То идёшь по дороге вдоль шоссе, и каждую секунду хочется шагнуть туда, прямо в гущу пролетающих со свистом машин».

Вот оранжевый:

«Когда папы нет рядом…

Во всём виновата мама. Потому что больше некому».

Иногда я срываю какой-нибудь, делаю самолётик и швыряю в окно. Становится легче. До следующего листочка.

А потом произошло ТО СОБЫТИЕ.

После двух уроков труда мальчишки устроили мне такой «сюрприз», который я, наверное, никогда не забуду.

И теперь я не могу спать, укрывшись одеялом с головой. Если оно нечаянно накрывает меня, я просыпаюсь и сбрасываю его. Мне кажется, что это куртка Алаши, его дутый синий пуховик, который они набросили мне на голову у кабинета труда…