Собрание сочинений в 5-ти томах. Том 3. Князь Велизарий. - Роберт Грейвз

И он с гордостью продолжил:

— Взгляните на Бахуса после разгрома Индии, где факиры носят лишь набедренные повязки и могут спать, находясь в подвешенном состоянии над иссохшей и кишащей змеями землей. Посмотрите, каким мощным Бахус был даже в юности. Он мог запрягать тигров в свою колесницу, обвитую виноградом, и использовать виноградные лозы вместо упряжи! На его кудрявой голове можно различить золотые рожки, символы храбрости. Из рожек тянутся молнии. Голова Бахуса украшена также маками…

— Простите, если я перебью вашу прекрасную и подробную речь, — вмешался Мальтус. Он видел, что гости еще мало выпили, и им стало скучно во время эмоциональной, но долгой лекции. Мальтусу известен только один способ заставить Модеста помолчать. — Но эти цветы не маки, — это златоцветники. Маками украшен Морфей и Персефона, а златоцветник предназначается Бахусу.[22] Горгазус был знающим художником и не ошибался в применении цветов, — затем Мальтус быстро обратился к виночерпию: — Сейчас нальешь в чаши чистое вино!

Модесту пришлось извиниться:

— Конечно, я имел в виду златоцветник. Не знаю, почему я назвал цветок маком! Ха-ха-ха!

Но он смутился и не стал продолжать лекцию.

Симеон сказал, что полуобнаженные женщины, изображенные на фризе и прислуживающие Бахусу, не являются приличным оформлением столовой в доме христианина. Если на них смотреть, можно себе представить, что ты находишься в борделе в Тире или Сидоне или в каком-то ином месте для безбожников, продолжал он возмущаться.

— Я никогда не бывал в этих местах, — резко возразил ему Модест, — но вам, наверно, лучше знать. Позвольте мне заметить, что я считаю отношение к обнаженному телу признаком цивилизованности. Варвары ненавидят обнаженное тело. То же самое можно сказать о неграмотных и диких братствах некоторых монахов.

Никто не собирался заступаться за монахов, даже Симеон, но Бессас холодно заметил:

— Мы, готы, считаем неприличным вид голого тела, так же как вы, Модест, смеетесь над теми, кто не может написать собственное имя. Кстати, многие благородные готы не умеют это делать, а я один из них.

Модест, несмотря на свои литературные изыски, был добрым и приличным человеком и не собирался ссориться с гостями. Он начал уверять Бессаса, что крайне удивлен, что человек с таким благородным именем не может написать его на пергаменте или на бумаге.

— Для чего тогда существуют греки-секретари?! — рассмеялся Бессас, который тоже не хотел ссориться.

Потом Модест стал объяснять гостям, как он рад, что живет здесь, где когда-то жил великий музыкант Орфей, и где находится колыбель благородного культа Бахуса.

— Симеон, эти обнаженные женщины являются вашими предками. Они в свое время разорвали короля Пентея на куски, потому что он отвергал божественный дар вина.[23]

— Мои предки ходили в длинных, плотных одеждах! — возмутился Симеон, и все засмеялись.

Когда убрали со стола закуски, танцовщица красиво исполнила акробатический танец. Она прыгала, скакала, ходила на руках, а потом связала тело узлом, подняв ноги над головой и подняла яблоко с пола зубами. Она шагала на руках и успевала ими похлопывать по полу в такт песне о яблоке, которую она исполняла, и пыталась решить, кому же отдать яблоко. Но на самом деле, она давно уже решила отдать плод юному Велизарию. Он покраснел и спрятал яблоко в складках туники.

Симеон процитировал текст из Книги Бытия. Это были слова Адама:

— Женщина, которую ты мне дал, она и я ели от дерева. [24]

Модест процитировал Горация:[25]

— Галатея, шалунья, целься в меня яблоком!

Все присутствующие были поражены, как похожи тексты священной и светской литературы. Танцовщицу (а это была моя госпожа Антонина) поразил высокий красивый юноша. Он смотрел на нее с восхищением, как в свое время Адам — на Еву.

Мне кажется, что именно тогда эта приязнь начала превращаться в любовь. Мать госпожи Антонины всегда предупреждала ее опасаться подобного чувства. Танцовщица должна остерегаться увлечений, это может помешать ей в ее ремесле. Антонине в то время было почти пятнадцать лет, она была на год старше Велизария. Уже три года она вела беспорядочную жизнь — те, кто развлекает публику, не в состоянии этого избегнуть. Антонина была здоровой и живой девушкой, и ей все это нравилось. Но одно дело проводить время с мужчинами, а другое дело — любовь, она так сильно отличается от обычных развлечений! Взгляд Велизария не заставил ее раскаяться в том, какую жизнь она вела до их встречи. Нет, раскаяние — это признание прошлых ошибок, а Антонина не позволяла себе об этом думать. Она вдруг почувствовала себя скромницей, такой же как Велизарий, и почему-то стала собой гордиться.

Все это время я присутствовал в этом зале, но, конечно, держался в тени. Я должен был помогать своей хозяйке — когда она хлопала в ладоши, мне следовало ей подавать разные нужные ей предметы.

Модест не удержался и опять начал хвалить свой фриз:

— Взгляните, здесь изображен пленник веселого Бога вина — Ганг. Лицо у него зеленоватого размытого цвета, по щекам текут слезы, которые могут сильно поднять уровень воды. За ним следуют пленники с подносами, полными сокровищ, — слоновой кости, черного дерева, золота и сверкающих камней — сапфиров, бериллов, сардоникса. Эти драгоценности были сорваны с чернокожих…

Все присутствующие были благодарны Антонине, когда она начала играть на лютне.

Она пела любовную песню, сочинение сирийского поэта Мелеагра, под медленный и торжественный аккомпанемент.[26] Пока она пела, девушка не смотрела на Велизария, но пред окончанием песни, она повернулась и быстро взглянула на него, а потом так же быстро отвела взгляд. Велизарий сильно покраснел, а потом побледнел. Мне кажется, что никогда в жизни Антонина лучше не пела. Все начали стучать чашами по столу, чтобы выразить свое одобрение. Даже Симеон крикнул «Браво!», хотя ему не очень нравилась музыка безбожников. Он пытался делать вид, что его не смущают танцы девушки. Философ Симмакус поздравил Модеста и сказал:

— Вы нам доставили редкое удовольствие. Эта девушка без фальши играет и поет. Она предпочитает стихи о Мелеагре обычным уличным легкомысленным балладам и правильно произносит слова. Это так прекрасно! Даже в Афинах мне не приходилось видеть или слышать лучшего. Девушка, старый благодарный философ желает тебя обнять!

Если бы приглашение исходило от Велизария, моя госпожа одним прыжком оказалась бы у него на коленях и крепко обняла бы его за шею. Но она не желала дарить ласки тощему педанту, поэтому скромно опустила глаза долу. Пока пир продолжался, Антонина пела, танцевала и шутила, как ей и было положено. Но она не позволила фамильярничать с нею никому, даже Бессасу, хотя он был видным и сильным мужчиной, и раньше она обязательно выбрала бы его, чтобы провести с ним ночь.

Антонина старалась вести себя очень скромно, она не притворялась, потому что ею овладело необычное чувство.

На старинных серебряных блюдах принесли запеченного ягненка, жареных гусей, ветчину и пирожки с рыбой. Модест, с гордостью посматривая на гостей, начал длинную речь, в которой рекомендовал племянника Велизария Бессасу. Он говорил, что молодой человек собирается стать военным, и, как он надеется, сможет вернуть блеск римскому оружию.

— Прошло так много лет с тех пор, как настоящий римлянин вел в поход армии императора! Теперь высшие военные посты в руках наемных варваров — готов, вандалов, гепидов, арабов и гуннов. В результате старая римская военная система, которая смогла построить великую Римскую империю, в последнее время оказалась почти полностью разрушенной.

Палеолог, лежавший рядом с Бессасом, был вынужден потянуть его за полосатую тунику и шепнуть:

— Благородный человек, молю вас не обращать внимания на слова нашего хозяина. Он пьян, у него все смешалось в голове. Он мыслит по-старому, но, безусловно, он не собирался вас обижать!

Бессас засмеялся:

— Не бойся, борода. Он — мой хозяин. Вино у него хорошее, и перед нами лежит чудесный ягненок. Мы, варвары, можем позволить римлянам немного пожаловаться на наши успехи, к тому же, я плохо понимаю его жаргон. Понимаю только, что он на что-то жалуется.

Модест сразу поменял тему разговора и спросил Мальтуса — заметил ли он, как напоминает его вилла любимую виллу знаменитого Плиния.

— Зал у входа обычный, но не такой уж скромный, и он ведет к галерее в виде буквы D, с цветными окнами и свисающим карнизом, как у Плиния. Далее попадаешь во внутренний зал и в столовую с окнами и раздвижными дверями с трех сторон. На юго-востоке можно видеть поросшие лесом холмы, а на юго-западе моря не видно, как это было в доме Плиния, где в ветреную погоду волны достигали даже столовой, но по-моему, это было опасно и неприятно. А перед нами расстилается вид на долину реки Хебрус и плодородные пастбища поклонников Бога вина. Они могут бегать полуобнаженные с растрепанными ветром волосами и нести в руках обвитые плющом жезлы с кончиками из сосновых шишек. Вы только выгляните в окно, и вам все это ясно представится! Они также обожают Орфея с его лютней, а он мог заставить плясать даже камни и скалы, хотя они должны были стоять смирно, но вода при этом оставалась спокойна, хотя тоже должна была бы плясать от радости. Это были воды той самой реки Гебр, что протекает здесь.[27] Его подвиг «спокойной воды» не мог повторить ни один человек…