Футбол на снегу - Вячеслав Веселов

Мы набили трюмы, пришли к плавбазе, разгрузились. Я написал письма, передал их на базу. Завтра она снимается с якоря и уходит в Калининград.

Снова мостик, снова вахта.

— «Гурьевск», ответьте 32-му.

— Слышу вас, 32-й, слышу. Мы уже говорили, что лежим на зюйде в двух милях от базы.

И вдруг вспоминаешь, что прошло полтора месяца, а впереди еще три, и «Гурьевск» был первым кораблем, который мы услышали на промысле. И кажется, так будет всегда. Включишь станцию через два или три месяца и снова услышишь «Гурьевск», хрипловатый голос его капитана.

Третий день болят зубы, третий день я занят только ими и ничего не замечаю вокруг. «Корни, видать, воспалились», — сказал расстрига-доктор. Дал упаковку анальгина — и все лечение. Таблетки давно кончились. Ни на минуту не затихающая тупая боль. Мир для меня теперь ограничен: состояние сознания, которое в науке о неврозах называется «сумеречным». Я прислушиваюсь только к боли.

«Ученый Смельфунгус проехал от Булони до Парижа, из Парижа в Рим и так далее; но он отправился путешествовать со сплином и желтухой, и все, мимо чего он ни проезжал, казалось ему бесцветным или безобразным. Он написал отчет о своей поездке, но то был лишь отчет о его дрянном самочувствии».

Вахта. Тяжелеют веки, голова налита свинцом.

— 235-й, какими глубинками ходите? Ответьте 201-му.

Бодрячок, хлопотун! Меня охватывает бешенство против этого неугомонного 201-го. Вот опять вылез:

— 235-й, не поработаете на пеленг?

Рация щелкает, хрипит, попискивает, мигает сигнальными лампочками. Расколотить ее и уснуть рядом. Умереть, уснуть и не видеть снов.

Прямо по курсу остров Нантакет, откуда в погоню за Моби Диком вышел на китобойце «Пекод» одноногий капитан Ахав.

Я открыл лоцию.

«Г о р о д  Н а н т а к е т  (Nantucket) расположен на западном берегу бухты Нантакет-Харбор. В городе приметны большая белая церковь, золоченый купол башни с часами и водонапорная башня, расположенная в 1,9 мили к W от мыса Брандт. В районе города Нантакет у западного берега бухты Нантакет-Харбор сооружены пирсы, глубина вдоль которых 1,8—4 метра…»

Нет, не то. А что я, собственно, ищу?

«В городе можно пополнить запасы воды, топлива и продовольствия и произвести ремонт механизмов. Город связан воздушным и пароходным сообщением с материком. В городе имеется амбулатория».

Ага, вот оно! Искал, где можно подлечить зубы.

Значит, так. Захожу в амбулаторию. «Хау дью ду!» А доктор мне: «Добро пожаловать в Нантакет. Как поживаете?» Я: «Олл райт!» То есть, какой к черту «олл райт!» «Зуб, — говорю, — доктор, у меня разболелся. Плиз тейк аут этот чертов зуб. Вырвите его». А доктор: «У нас здесь, парень, только амбулатория. Надо в Нью-Йорк подаваться», («…связан воздушным и пароходным сообщением с материком».) «О’кей! — говорю. — Летим в Нью-Йорк».

Тьфу! Так вот, видно, и сходят с ума.

На горизонте, у самой черты неба, угадывалось какое-то движение. Море кипело, тяжелая масса воды была разорвана беспокойной рябью, белые гребешки волн вспыхивали, как тысячи маленьких зеркал.

— Дельфины играют, — улыбается Вася Черемухин.

Мы подходим ближе. Все пространство вокруг занято веселыми беззаботными пловцами. Чехарда, кипение воды, плеск. Радость жизни в чистом виде, разве что не слышно ликующих криков. Дельфины черными торпедами летят в верхнем, прогретом слое воды, неожиданно выскакивают, описывают пологую дугу, на вершине ее зависают и уходят в воду без всплеска, или, наоборот, радостно плюхаются, подняв фонтаны брызг.

Все свободные от вахты высыпали на палубу.

Три дельфина, голова к голове, набирая скорость, мчатся на судно. Делается жутко, потому что кажется, вот-вот они размозжат свои головы о стальной борт. В нескольких метрах от «Монголии» дельфины круто взмыли в воздух (наш камбузник даже завизжал от восторга) и ушли под днище.

Мы бросаемся на другой борт. Дельфины выпрыгивают из воды и рассыпаются веером. На миг мелькнули передо мной живые блестящие глаза, веселый, немного лукавый взгляд, которым одарил меня на прощание один из пловцов.

— «Рыбный Мурман» находится от нас в шести милях по пеленгу двести сорок, — говорит капитан заступившему на вахту штурману. — Мы сейчас в крайней точке траления. Травите ваера и идите курсом зюйд-зюйд-ост, стараясь держаться глубин сто шестьдесят-сто восемьдесят метров. Это сорокаминутное траление, к концу его глубина начнет падать. Вот на свале и выбирайте трал.

Мы нашарили площадку в стороне от группы, сделали несколько удачных тралений и теперь нас осаждают.

— Ну как, «Монголия», наблюдаете показания?

— Наблюдаем. Во весь экран показания.

— Что подняли?

— Пятнадцать тонн.

— Господи… — плывет над океаном.

Заловили мы, заловили, и вот все уже хотят поговорить с нами и зовут нас. Соседей интересует и скорость, и глубина, и время траления, и с каким тралом мы ходим.

— Как идете, «Монголия»?

— Сто пятьдесят по компасу.

— Алло, «Монголия», на пеленг не поработаете?

— Сейчас организуем.

А оба борта уже завалены рыбой. Сырая палуба, тушки, головы, корзины с печенью, стук головорубов. Аврал! За рыбоделом те, кого я и не видел там ни разу. Электромеханик в клетчатой кепчонке без козырька орудует ножом. Рядом стармех. Капитан подает рыбу. Нагибаться ему тяжело, на висках дрожат капли пота. Старпом остервенело взмахивает головорубом. Все они здесь — и первый помощник, и навигатор, и буфетчица. В фартуках, беретах, каких-то нелепых шапчонках. Соль, пот, вонь. Ребята по колени в грязи и по локти в крови, и некогда даже перекурить. Но вдруг ветерок — тонкий, едва уловимый запах моря. Подняли головы моряки, передохнули — и задело.

«Давай, давай, давай. Рыба идет!»

— Сколько? — спрашивает капитан у технолога.

— Тридцать тонн заморозили.

— Больше надо. Прошаркались здесь два месяца. В долгах, как в шелках. Больше надо морозить.

— О чем разговор! Есть ведь режим установок, технологический процесс…

— Ты кому это рассказываешь: режим, процесс… Надо!

А на фабрике звон противней и вой пневматических машинок. Там все сырое, все блестит, солнечный свет бьет из иллюминаторов, гудят транспортеры.

Рыба уложена, противни закрыты крышками, схвачены скобами. Взвизгнула машинка — это стеллаж с противнями повезли в холодильную камеру. Другая камера открыта, из нее в клубах морозного воздуха выезжает тележка с заиндевевшими противнями.