Все равно будет май - Иван Свистунов

— Жалиться всякий соображает…

— Ты еще поговори у нас! — набросился на десятника Карайбог. — И на тебя можно написать.

Угроза подействовала: Лазарев поспешил убраться с зароя. Парни и впрямь подобрались пробивные, как ухнали. Разве приехал бы к другим редактор газеты, перед которым сам директор товарищ Бронников Кирилл Захарович на задние лапки встал.

На следующий день, идя на работу, Хворостов и Полуяров останавливались у всех газетных витрин. Но час был ранний, и газеты в них желтели вчерашние. Только у Московских ворот от газетной витрины пахнуло свежей типографской краской. На третьей странице под рубрикой «Рабочая жизнь» красовалось письмо комсомольца-строителя Алексея Хворостова с броским заглавием «Зарой самотеком».

Обо всем рассказывалось в письме: о размытой колее, расшатанных вагонетках, бросовых лопатах, запущенности комсомольской работы, отсутствии наглядной агитации. Даже о том, что директор завода К. З. Бронников мало общается с рабочими, отсиживается в своем кабинете.

Друзья переглянулись.

— Взяли?

— Взяли!

И газета, шурша, сползла с витрины и перекочевала в карман к Полуярову.

Весь день на заводе только и разговоров было что о статье в газете и ее авторе. В один день Алешка Хворостов стал заводской знаменитостью. В обеденный перерыв на зарой пришел председатель завкома Ласточкин. Заговорил с обидой: почему обошли общественность, почему не посоветовались в завкоме, почему не сигнализировали, а сразу бабахнули в газету?

Но Семен Карайбог не стал ждать, пока Ласточкин вытряхнет все свои «почему», и с ожесточением ринулся в контратаку.

— Ты наши интересы должен защищать, а не зажимать критику и самокритику.

После такого удара Ласточкин обмяк, признался, что Бронникова вызвали в горкомхоз, а может, куда и повыше. Верно, отчитают за забвение нужд рабочих.

Теперь после работы Алексей Хворостов спешно мылся и уходил в редакцию газеты, расположенную в самом центре города, в одном здании с горкомом партии и горсоветом. Он рассказывал, что по субботам в редакции собираются местные писатели. Хотя они именуют себя прозаиками, поэтами и даже драматургами, но, по правде говоря, это — обыкновенные рабочие парни: трое из железнодорожного депо, двое с мельничного комбината и человек пять, в том числе и одна деваха, с механического завода. Читают свои стихи и рассказы, обсуждают, спорят.

— И я одно стихотворение прочел, — признался Алексей. — Похвалили.

— Там ты читаешь, а нами брезгуешь, — взвился Карайбог. — Рылом мы не вышли? Хорош гусь!

— Да что ты, Сема! Я просто…

— Тогда читай! — решил Петрович и сел под вагонетку: хоть какая, да тень. — Валяй!

Алексей замялся. Перед своими ребятами читать стихи оказалось почему-то совестно.

— Разве последнее. Заводское…

Начал читать нараспев, даже чуть покачиваясь (так читали поэты на субботних сборищах):

Нас на зарое веселых трое,Роем мы глину и возим вверх.В мокрую глину мы не зароемНам для грядущего данных вех…

Конечно, они не шибко грамотные по части поэзии, не много смыслят в законах стихосложения. Но сам факт, что их товарищ, заройщик Лешка Хворостов, сочиняет стихи, удивил и обрадовал. Знай наших!

— Складно! — одобрил Назар. — Только почему написал, что на зарое нас трое, когда нас пятеро?

— Для рифмы, — откровенно признался Алексей. — Пятеро не получается.

— Проверять не будут! — резонно заметил Сергей Полуяров. — Не милицейский протокол, где все факты должны соответствовать.

— Правильно! — поддержал Петрович. — Какая разница — трое или пятеро. Не в числе соль. Стихи подходящие, только по одному судить нельзя.

— Так у меня еще есть.

— Обнародуй!

— Сырое. Только вчера написал.

— Не выкобенивайся. В поэты настоящие еще не вышел, а цену набиваешь.

— Раз хотите… — согласился Хворостов. — Тоже о нас. Так и называется: «Кирпичи».

— Хорошо! — одобрил Петрович. — Тематика рабочая. Кто о нас напишет, как не свой же брат трудяга. Душу рабочего человека надо знать, а не просто чирикать, как воробьи на базарной площади.

Теперь Алексей читал по бумажке, — видно, и впрямь только написал. Прежней напевности не было, но получалось, пожалуй, еще лучше:

Нашу яму все зовут зароем!Каждый день с семи до четырехГлины пласт лопатами мы роем,Что змеею вкруг завода лег.

К полудню крутые наши спиныСолнце лапой гладит горячо.Солнце кажется нам слепленным из глиныКрасным обожженным кирпичом.

— Здорово! — не выдержал Сергей Полуяров, влюбленно глядя на друга. — Такие стихи и в Москве напечатают.

Ободренный похвалой, Алексей принялся читать с еще большим чувством:

Рукавом, засученным по локоть,Вытри лоб, где пота села сыпь,И опять спокойно, не с наскокаВагонетку полную насыпь.

Мышцы крепки, и движенья метки,Знают руки, что такое труд.И без перерыва вагонеткиТушами раздутыми ползут.

— От дает! — вставил свое слово и Назар Шугаев. — Как Демьян Бедный!

Алексей продолжал:

Там у пресса глину рвут на частиИ, вдобавок посолив песком,В зев зубастой, чавкающей пастиШлепают за комом ком.

В трех шагах от нашего зароя,Где был раньше свален сор и лом,Плотники и каменщики строятНовый окноглазый дом.

— Стоп, машина! — рявкнул Карайбог. — Где ты дом увидел?

— Будет дом! — горячо вступился за друга Полуяров. — Не в этом году, так в будущем. Построят! Надо вперед смотреть. Читай дальше, Алексей!

И Хворостов читал:

Дни идут. Свою простую дань имМы несем, движенья заучив.Для растущих вкруг завода зданийМы приготовляем кирпичи.

Где пустырь был кинутый и голый,Где не слышно было голосов,Там теперь постройки шум веселыйПокрывает высоту лесов.

Пусть ноябрь багрец листвы полощет,День придет, как долгожданный друг,Мы получим новую жилплощадьС окнами высокими на юг.

На руках тогда качая сына,В песне расскажу ему о том,Как с песком замешанная глинаПревратилась в этот новый дом.

Назар и тот разволновался, что с ним редко бывало:

— Сильно! Ей-ей, не хуже Демьяна Бедного! Талант у тебя, Лешка!

Петрович поддержал:

— Только в землю не зарывай!

— Вернее сказать — в глину! — уточнил Карайбог.

Прошло всего несколько дней после литературного утренника, как на зарой явился Семен Карайбог в мрачнейшем настроении, словно после пасхального перепоя.

— Ты что, яп-понский бог, сочиняешь? — с ходу набросился он на Хворостова. — На кого клепаешь?

Оробевший Алексей залепетал нечто невразумительное. Даже мерин Чемберлен прижал уши: как бы не огрели лопатой под горячую руку.

— Полюбуйтесь, что сочиняет новый Демьян Бедный! — Карайбог вытащил из кармана помятую газету. — По своим товарищам бьет.

В газете на четвертой странице под рубрикой «Маленький фельетон» были напечатаны стихи рабкора Алексея Хворостова под названием «Тетя Мотя».

— Что такое? — заинтересовался Петрович.

— Давайте я прочту! — поспешно предложил свои услуги Сергей. Семен с подозрением посмотрел на Полуярова, но газету дал:

— Читай!

В фельетоне говорилось о том, что против проходной кирпичного завода живет некая шинкарка тетя Мотя, тайно торгующая самогоном. В дни получек к ней тянутся рабочие. И Сергей Полуяров прочел со смаком:

У шинкарки тети МотиСамогон достать легко.И живет она напротив,Ну, совсем недалеко.Там и пиво, там и водка,Закружится голова.И сама она красотка,Расторопная вдова.На работе лица хмуры,Вниз опущены усы,Разговоры, перекуры,Кое-как идут часы.

Красочно описал автор сам процесс возлияний:

В час обеда мчится всяк к ней,Точно в свой родимый дом,Выпьет стопку, крепко крякнетИ закусит огурцом.

Сергей Полуяров стишки прочел с чувством, со значительными паузами, без единой запинки. Похоже было, что читает он их не в первый раз. Хотя фамилий посетителей шинкарки автор фельетона не назвал, Карайбог сердился не зря. Заройщики догадывались, что среди клиентуры тети Моти Сема был не последним.