Царь-девица - Марина Цветаева

Растерялась Дева-Царь,

Что сказать – не знает.

В грудь, прямую как доска,

Втиснула два кулачка:

Усмиряет смуту.

– Ох, лентяй ты наш, лентяй!

И от пушечного, чай,

Не вздрогнет – салюту! —

Как бы листвой

Затрёсся дуб.

Как пес цепной

Смех – с дерзких губ.

“Агу, агу, младенец!”

Хохочет, подбоченясь.

Всё – как метлою замела!

Всё – как водою залила!

Гляди: сейчас – грудь лопнет!

Все корабли потопнут!

– и —

Молча, молча,

Как сквозь толщу

Каменной коры древесной,

Из очей ее разверстых —

Слезы крупные, янтарные,

Непарные.

Не бывало, чтоб смолою

Плакал дуб!

Так, слезища за слезою,

Золотые три дороги

От истока глаз широких

К устью губ.

Не дрожат ресницы длинные,

Личико недвижное.

Словно кто на лоб ей выжал

Персик апельсинный.

Апельсинный, абрикосный,

Лейся, сок души роскошный,

Лейся вдоль щек —

Сок преценный, янтарёвый,

Дар души ее суровой,

Лейся в песок!

На кафтан его причастный,

Лик безгласный – кровью красной

Капай, смола!

Кровью на немую льдину...

– Растопись слезой, гордыня,

Камень-скала!

А уж под сталью-латами

Спор беспардонный начат:

– Что: над конем не плакала,

А над мальчишкой – плачешь?

Вихрь-жар-град-гром была, —

За всё наказана!

Войска в полон брала, —

Былинкой связана!

Войска в полон брала,

Суда вверх дном клала,

А сама в топь брела —

Да невылазную!

Кулаком славным, смуглым

Лик утирает круглый —

Наводит красоту.

Лик опрокинула вверх дном,

Чтоб солнце ей своим огнем

Всю выжгло – срамоту.

“Его Высочеству приказ:

Что в третий и в последний раз

Зарей в морскую гладь

На гусельный прибудем зов.

Прощай, Гусляр! До трех разов

У нас закон – прощать”.

Всей крепостью неженских уст

Уста прижгла. (От шейных бус

На латах – след двойной.)

От сласти отвалилась в срок,

И – сапожок через борток —

В дом свой морской – домой.

Еще сталь-змея вороток дерёт,

А целованный уже вздрогнул рот:

Не то вздох, не то так, зевота,

А всё, может, зовет кого-то...

Допрежь синих глаз приоткрыл уста:

– Эх, и чтоб тебе подождать, краса!

И не слышал бы ветер жалоб:

Целовала б и целовала б!

Оттого что бабам в любовный час

Рот горячий-алый – дороже глаз,

Все мы к райским плодам ревнивы,

А гордячки-то – особливо!

Потягивается, подрагивает,

Перстами уста потрагивает...

Напрасно! И не оглянется!

Твое за сто верст – свиданьице!

А дядька-то шепчет, козлом пляша:

“Должно быть, на всех парусах пошла!

Не всё целовать в роточек...

Давай-ка свой вороточек!”

Синей василёчков,

Синей конопли

На заспанных щечках

Глаза расцвели.

“Эй, старый, послушь-ка:

Вот сон-то приспел!

Как будто кукушку

Я взял на прицел!

Пусть зря не тоскует!

Зажмурил глазок...

И слышу – кукует:

До трех до разов”.

– То не пташечка-кукушка

Куковала,

То твоя подружка

Тосковала.

Как под бурею ночной стонут снасти...

Да уж спать-то ты у нас больно мастер! —

“И вижу еще я, —

Речет сам не свой, —

Что плачет смолою

Дубок молодой.

Ветвями облапит

Как грудку-мне-стан,

И капит, и капит

Слезой на кафтан”.

– Нет, Царь Лебединый,

Не дуб, не смола:

То спесь-ее-льдина

Слезой изошла. —

“И снится мне, – молвит

(Сам губочки трет), —

Что красное солнце

Мне – яблочком в рот.

Да так вот, с поклоном:

Испробуй, лентяй!”

– Царя Соломона

На сон почитай. —

Тот вздохом туманным:

“Дай сон доскажу!

За перст безымянный

Прикован – лежу.

Ай к смерти? Ай к свадьбе?

Скажи, не мытарь!”

– Эй, спать бы и спать бы

Тебе, государь!

От бабы Иосиф-то

Нагишом, – берегись!

На женском волосике

Не один уж повис! —

Не внемлет Царевич дурной ворожбе,

Сам нежную руку целует себе.

“Гадай хошь на картах,

А хошь – на бобах!

Хошь вороном каркай, —

Всё сласть на губах!”

Ты бренчи, Гусляр, задай нам пиру-звону!

Синь-то водная – что синькой подсинёна!

Исполать тебе, Царь-Буря, будь здорова!

Рот у мальчика – что розан пурпуровый!

Ночь третья

– Веселитесь, наши верные народы!

Белогривый я ваш Царь, белобородый.

Круговой поднос, кумачовый нос,

Мне сам черт сегодня чарочку поднес!

Веселитесь, наши руки даровые!

Все хлеба ваши я пропил яровые!

Коли хлеба нет, будем есть овес:

Напитаемся – и личиком в навоз!

Выпивайте, брови черные, до донышка!

Всех-то телок ваших пропил я, буренушек!

А коль тошно вам от ребячьих слез, —

Помолитесь, чтоб их черт скорей унес!

Задирайте, попы-дьяконы, подрясники!

Не то в пляске-то носами об пол хрястнетесь!

Чем крысиный хвост, да великий пост —

Лучше с чарочкой-сударочкой взасос!

Подымайтесь, воры-коршуны-мятежники!

Для костра сваво я сам припас валежнику.

Двери – настежь – все. В клети заперт – пес!

Частоколы сам по колышку разнес!

Рухай-рухай, наше царство развалённое!

Красный грянь, петух, над щами несолеными!

Красный грянь, петух: “Царь-Кумашный нос

Всё, как есть, свое именьице растрёс!”

– Эй, холопы, гусляра за бока!

Чтоб Камаринскую мне, трепака!

То не дым-туман, турецкое куреньице —

То Царевича перед Царем виденьице.

То не птицы две за сеткою тюремною —

То ресницы его низкие, смиренные.

Ох, ресницы, две в снегу полуподковочки!

Розан-рот твой, куполок-льняной-маковочка!

В кулачок свой кашлянувши для приличества:

“Какой песней услужу тваму Величеству?”

– Птица в небе – выше нас родилась!

Над тобою наш не властен приказ!

“Часто я слыхал сквозь дрему

Бабий шепот-шепотеж:

– Плохой сын Царю земному, —

Знать, Небесному хорош!

Черным словом, буйным скоком

Не грешил я на пиру.

На крыльце своем высоком

Дай ступеньку гусляру!

Никогда, сойдясь межою,

Навзничь девки не бросал,

Да не то что там с чужою —

Вовсе с бабами не спал!

Не плясал в зазорном платье,

Как ударят ввечеру.

Широки твои полаты, —

Дай местечко гусляру!

Хошь плохой я был наследник —

Гуслярок зато лихой!

Паренек-то из последних —

Может, ангел не плохой...

Хошь и неуч я в молебнах,

Наверстаю – как помру!

Между труб твоих хвалебных

Дай местечко гусляру!”

Взял лучину Царь: “Нагнись-ка, дружок!”

(Чуть-что всей ему копны не поджег!)

“Видно, воду пьешь да постное ешь?

Что тебя-то не видал я допрежь?”

Сын ли с батюшкой, аль с львом красным – лань?

Вся-то глотка-пересохла-гортань!

Вспыхнул пуще корольков-своих-бус:

“Я вам, батюшка, сынком довожусь!”

Как толкнет его тут Царь сгоряча:

“Врешь, молочная лапша! каланча!

Прынц заморский либо беглый монах, —

Ни в каких я не повинен сынах!”

Подивился тут Царевич бровьми:

“Хоть убей меня, а зря не страми!

Не монах и не заморский мужик, —

Я в супружестве законном прижит!”

Помянул тут Царь с десяток шутов:

“Знать, косушку породил полуштоф!

Да иная нам тут малость важна:

Коли сын, так твоя мать мне – жена?!”

И как взвоет – инда стекла дрожат:

“Ох пропал-пропал, пропал-пропал, – женат!

Коль жена, так значит – дочь, значит – зять?

Где ж убивица моя, – твоя мать?!”

В землю пальчиком гусляр: “Вечный дом! —

Ты в супружестве живешь во втором”.

Разом хмель пропал от этого сказу,

Растаращился, что сом пучеглазый,

Вздоху нету, – гляди лопнет шаром.

“Так в супружестве живем во втором!..”

Дрожит сын, шепочет,

Вином виски мочит,

Хлопочет вокруг той горы кумачовой:

Лик – шар сургучовый, краснее клопа.

“Ох, батюшки, – так и ушел без попа!”

Льет в рот вино, назад – вино,

К груди припал, – бревном-бревно.

“Одно бы знать: что дышишь.

Да сердца не прослышишь!”

“Коли вино не хочет в рот, —

Сам в руки гусельки берет, —

Быть может, Царь-отец мой,

Мое – поможет средство!”

Пробежался по струнам ветерком,

Слышит: кто-то ровно – щелк! – языком.