Ставка больше, чем мир - Чернов Александр Борисович

– Дорогой, ну, не накручивай себя. И не поминай Марию Павловну всуе, пожалуйста. Хочешь и мне настроение испортить? Ники спровадил из города всех самых голосистых, дядюшки никак не помешают. Бал у Алексея Александровича послезавтра вечером. Он и Николаевичи из Финляндии второго числа утром вернутся, а раньше – вряд ли. Матушка с Ксенией у Сергея Александровича и Эллы сейчас в Москве, осматривают два своих новых госпиталя и приют. Сергей Михайлович в Перми с англичанами Захарова. А наш главный ловец бабочек, первый болтун и самый прожженный интриган Яхт-клуба[5] уже месяц, как скачет с сачком по Мадагаскару. Владимир Александрович с адъютантами два дня как в Грузии. А с теткой Михень, если что, брат и разговаривать не станет. И уж тем более на тему политики. Вообще-то, ее дело тюки-чемоданы паковать. И надеяться, что муженек выберет Варшаву, а не Тифлис. Пусть теперь там воду мутит и сплетни распускает. Так что, как ты сам сказал вчера вечером, у нас «все прихвачено».

– Так-то оно так, умница моя. Теоретически. Но все равно, давай-ка далеко в парк не пойдем. Мало ли что…

В августе 1874 года Мария Александрина Элизабета Элеонора, дочь герцога Мекленбург-Шверинского, вышла замуж за великого князя Владимира Александровича, третьего сына Александра II. Свадьбу сыграли через три года после знакомства: лютеранка, Мария не хотела принимать православие. В итоге император дозволил-таки сыну жениться на иноверке. Но лишь после длительных уговоров многочисленной родни. При замужестве она стала великой княгиней Марией Павловной.

Двор Владимира Александровича и Марии Павловны был очень влиятелен и активно формировал общественное мнение высшего света. Кроме того, Мария Павловна широко привлекала на свои приемы банкиров, торговцев и промышленников, из-за своего неаристократического происхождения не имевших возможности попадать к Большому Двору. С появлением в Петербурге молодой императрицы – гессенской принцессы – она попыталась было «взять над нею шефство в делах Двора и постижения новой Родины». Или попросту – подчинить себе. Но коса нашла на камень. Александра по воспитанию и мировосприятию была куда больше чопорной англичанкой, нежели – ухватисто-энергичной немкой…

Когда попытки «дружбы» со стороны Марии Павловны были царицей холодно отвергнуты, та, будучи женщиной властной и вспыльчивой, дала волю своему язвительному языку, комментируя все, что делала племянница. И ее Двор следовал установленному ею примеру. Наиболее обидные для императрицы слухи исходили из непосредственного окружения Марии Павловны. Не удивительно, что на плохо скрываемую вражду со стороны великой княгини Александра ответила взаимностью. Отсюда обидное прозвище, данное супруге Владимира Александровича в ближнем круге царицы – «тетка Михень».

Ситуация усугублялась тем, что по мере рождения в семье царя девочек, смерти одного брата Николая и ясно видимого нежелания претендовать на корону со стороны второго – Михаила, появлялся шанс перехода трона к ветви Владимира Александровича. Сказать, что такой поворот событий имевшую троих сыновей Марию Павловну весьма заинтересовал, значит ничего не сказать.

Предчувствие не обмануло. Не прошло и четверти часа, как появление на крыльце местного заменителя мобильного телефона – фигуры скорохода с фонарем – убедило их, что нужно срочно возвращаться.

Поднявшись по ступенькам, Банщиков и Ольга нос к носу столкнулись у дверей с возбужденными и раскрасневшимися черногорками. Увидев великую княгиню, сестры после формального книксена на несколько секунд увлекли ее прочь от подъезда, что-то возбужденно тараторя. Но много времени торопившаяся к брату Ольга им не дала, быстро обняв обеих и дав этим понять, что разговор окончен. Лишь последняя звонкая реплика Станы долетела до уха Банщикова: «И представляешь! Он нас прогнал! Выгнал!!!»

– Что случилось, Оленька? – шепнул Вадим на ухо любимой.

– Эти две мерзавки привезли Аликс «конституционный» Манифест. Кто же подослал их, идиоток?! Она прочла. Рухнула в обморок. Тут же примчался Ники, и началось…

– Бли-и-н… Эпик фэйл. Не просчитали! Ладно, потом разберемся, откуда ноги растут, душа моя. А сейчас бежим к ним скорее. Чуяло мое сердце, денек задается веселый.

В Сиреневом будуаре императрицы они застали немую сцену. У окна, повернувшись спиной к сидящей на диване супруге, стоял Николай, отрешенно глядя сквозь стекло на подкрашенные лучами угасающего заката облака, едва различимые на темном, иссиня-фиолетовом фоне неба. Последняя зимняя ночь вступала в свои права. Придав всей сцене налет вагнеровского драматизма, желтоватый свет электричества неровно подрагивал, подчеркивая мертвенную бледность неподвижной, будто каменное изваяние, Александры. На ковре, позади императора, белели мелкие смятые клочки бумаги.

«Похоже, что это Манифест. Был…» – промелькнуло в голове у Вадика.

Первой тягостное молчание нарушила Александра Федоровна. Голос ее, тихий, чуть с хрипотцой, казалось, был лишен всяческих эмоций:

– Михаил Лаврентьевич… Государь только что пояснил мне, что ваша поразительная медицинская гениальность имеет за собою промысел Небесный. И обстоятельства вашего появления здесь поистине чудесны… Я не вправе и на секунду усомниться в правдивости слов Николая Александровича, моего царственного супруга. Но, согласитесь, следовало бы мне, как матери наследника-цесаревича, знать о причинах, побудивших вас столь долго оставлять меня в неведении, как о самих этих обстоятельствах, так и об известных вам, грядущих для нас и державы нашей ужасах. И желанием предупредить таковые объясняется нынешнее отвращение государя от трехвековой российской самодержавности, осененной благодатью Божией… Прошу вас объясниться. Только не надо спешить, пожалуйста. Я должна все понять совершенно точно. Если что-то не будет ясно, я буду вас тотчас переспрашивать.

Терять Вадику было нечего, ситуация определилась: Николай, не выдержав истерики императрицы, не стал таиться, вилять. И просто откровенно рассказал ей всё. Ясное дело, для Александры Федоровны это стало шоком не меньшим, чем первоначальный эффект от прочтения привезенного черногорками Манифеста.

Конечно, она знала, что ее Ники мог что-то сделать под чужим влиянием, мог даже насамодурничать по мелочи. Однако ни сам текст этого, явно тщательно продуманного и подготовленного втайне от нее документа, ни краткое изложение супругом первопричин его появления для простых объяснений места не оставляли.

Однако удивительное дело! Со сверхъестественной природой талантов Банщикова и, по-видимому, стоящим за этим Божьим промыслом она смирилась практически сразу. В понимании императрицы сам факт рождения сына стал плодом ее многолетнего поиска помощи у высших сил. И ее истовую веру в заступничество свыше чудесное явление ко Двору избавителя малыша Алексея от мук «королевской болезни» только укрепило.

Однако то, что ее, царицу, целый год продержали обо всем этом в полном неведении, вызвало жгучую обиду у государыни. Очень хотелось понять: почему же Ники молчал? За что ей, преданной и любящей жене, самоотверженной матери его детей выказано такое унизительное недоверие? Ведь даже сестра Николая, Ольга, как оказалось, была в курсе! Пожалуй, супружескую измену она восприняла бы менее болезненно…

Секрет того, почему муж старался охранить ее от откровений Вадима про будущее, окончательно прояснился, когда несчастная женщина во всей полноте картины осознала наконец мрачную глубину той, кишевшей кровожадными монстрами пропасти, на краю которой балансировала глыба императорской России. Глыба, на самой вершине которой она дерзко отважилась свить уютное семейное гнездышко.

Когда долгий рассказ Банщикова перешел от низкого предательства их английского «кузена Жоржи» к описанию кровавой развязки в подвале Ипатьевского дома, Александра не выдержала. И сотрясаемая рыданиями, безвольно ткнулась в плечо Николая, тихонько подсевшего к ней, дабы поддержать в последние, самые страшные минуты Вадиковой исповеди о событиях, пока не свершившихся, но еще способных явиться, чтобы обрушить их мир.