Ставка больше, чем мир - Чернов Александр Борисович

Вадиму было от чего взвыть волком и схватиться за голову. До осознания того, что вся их высоко патриотичная миссия прогрессоров может лопнуть, как мыльный пузырь, в такой, с позволения сказать, занятной «системе координат», оставался буквально шаг. Давлением, логикой, страшилками и историческими примерами эту броню убежденности быстро проломить было почти невозможно. Николай парил в облаках между Богом и грешной русской землей, с не менее грешным народом, на ней живущим. И он искренне считал все свои решения одобренными свыше. А если в итоге что-то «получалось не очень», значит, на то была воля Божья…

И вдобавок, для понимания царского «потенциала пугливости»: государь отличался удивительной способностью напрочь игнорировать любую опасность, едва та отдалялась от порога его кабинета. Ведь «в будущем – все во власти Господа». Такой вот нюансик…

Во время подготовки к выходу на Дальний Восток двух черноморских броненосцев наступил час, когда Вадик, в очередной раз столкнувшись с упертостью царя, запаниковал и почти опустил руки. Но ощутив проблему женским чутьем или уяснив ясным, цепким умом, положение спасла сестра Николая. Его дорогая, обожаемая Оленька.

Оставшись после вечерних дебатов с братом с глазу на глаз, она выдала ему: «Ники! Разве ты не понял, что Миша и его друзья ниспосланы нам всем свыше, на помощь стране и народу? Нам! Всем русским людям. А не тебе одному, исключительно? Веришь в это? Значит, ты должен с пониманием и уважением относиться к тому, что тебе через них подсказывает Всевышний. И не о том ли говорил тебе преподобный отец Иоанн? Или ты в его пастырском слове сомневаешься?

Нет? Раз так, то каждое их предложение и просьба должны рассматриваться тобой как направленные к общему благу и пользе! В данном случае, с черноморцами, это тоже не тактические мелочи. Идет война, брат. Я хоть и женщина, но понимаю, что победа дается только напряжением всех возможных сил. Кроме того, разве на войне бывают мелочи? Нет. Вот и Миша, и те, кто пришел вместе с ним, это очень хорошо понимают. Так что причины их настойчивости вполне объяснимы.

Вспомни, как ты уверял всех нас, что ”макаки не посмеют”? И итогом этой твоей уверенности стала наша вполне очевидная неподготовленность к схватке с ними. А уж не тебе ли было знать все про их коварство и вероломство? Вспомни, каким шоком для нас с тобой стал Мишин рассказ о том, чем бы закончилась и к чему бы в итоге привела эта война, при естественном течении событий?

Спустись. Поскорее спустись на грешную землю, брат! Ибо место государя, вождя, во главе своего народа. Ведь долг суверена – вести его, беречь, а не пострадать за него в будущем. Или пытаться телеграфировать всем волю Всевышнего. Да и можно ли о ней утверждать с такой чистосердечной уверенностью, если в конечном результате нас ждут миллионы смертей? Я не уверена в этом. Но одно знаю точно, я лично всегда готова быть для тебя опорой. И буду ею в самую трудную годину. Выше голову, братишка…

И, кстати, не о сегодняшнем частном вопросе говоря: да, я понимаю, что наш милый папа не согласился бы с чем-то из того, что Миша предлагает. А кое-что тотчас гневно отверг бы. Но, во-первых, он не знал ничего из того, что сейчас открылось тебе, нам. А во-вторых, вспомни: разве он хоть раз сказал или хоть намекнул, что его решения – не его личные? Или, что ответственность за них лежит не на нем, ибо они есть результат некоего промысла высших сил?

Так что, мой дорогой, возлюбленный братик, или найди в себе силы делать то, что повелевает долг государя великой державы и что подсказывает тебе чудесным образом дарованная свыше помощь, или… ну, я даже не знаю, право. Возможно, что та твоя идея с патриаршеством не такая уж фантастическая?»

Снег. Мягкий, пушистый, податливый. Но как же устают ноги в тяжелых валенках, тонущие в твоей тягучей, вязко сопротивляющейся движению вперед, глубине. Один шаг сам по себе не труден. Ну, а сотни? А многие тысячи таких шагов?

На ум Николаю невольно пришло такое живое сравнение, когда он, в который уже раз, мысленно окинул взглядом прожитый год. И вновь вынужден был согласиться, что если бы не чудесная, предопределенная свыше встреча с Банщиковым, не удивительная настойчивость и убежденность сестры, то во многом, слишком во многом, к сожалению, он поступал бы иначе, чем делает это сейчас. Не пошли ему Господь поддержку в тяжкую годину в лице Михаила и его друзей, он, скорее всего, действительно привел бы и себя, и свою семью, и всю Россию к тому ужасному семнадцатому году, о котором Банщиков поведал им с сестрой в леденящих душу подробностях.

Сказать, что он сразу, с первой встречи, поверил в слова внезапно свалившегося, аки снег на его голову, лекаря с «Варяга», значит изрядно погрешить против истины. Слава богу, что первое удивление и интерес, подкрепленный затем объясненными или прямо предсказанными Банщиковым фактами, подтолкнули Николая удержать его подле себя.

Памятный взрыв бешенства Михаила, заставивший его рассказать всё, поколебал в голове царя не только устоявшееся мировосприятие, но и понимание собственной роли в системе координат «Бог – государь – народ». Он впервые задумался об истинной ценности людей, искренне готовых служить России и ему, не просчитав сперва собственного с того навара. Причем именно в таком порядке: сначала – служить России, а лишь затем ему – императору и самодержцу.

Когда Помазанник Божий осознал, что для Михаила он лишь обычный человек, пусть волею судеб и самый главный начальник, ему стоило большого труда не дать внешне проявиться неприятному удивлению от такого алогизма. Ибо тогда в собственном сознании Николая место государя находилось не во главе народа, а где-то там, гораздо выше, – между народом и Богом. В этом Ники был уверен с младых ногтей. И за десять лет на троне, чем дольше он царствовал, тем самоувереннее чувствовал себя все ближе и ближе к Небу.

К началу войны он был уже не тем робким молодым человеком, после кончины отца страшащимся престола. Ищущим поддержки друзей и невесты, по-человечески пока мало знакомой девушки. Ведь влечение страсти, пылкая влюбленность туманят разум идеалом, но не заменяют прожитых вместе лет, пройденных дорог и выстраданных бед…

Но чем выше возлетишь, тем жестче падать. Когда «хозяин земли Русской» осознал весь ужас мрачной бездны, разверзшейся перед ним благодаря его собственной гордыне, Николая обуяла паника куда большая, чем тогда, в Ливадии, у гроба почившего родителя. Проводя в поисках выхода ночи в молитвах и смятенных думах, он то цеплялся за мысли о новой деспотии, то готовился искупать грехи отречением и монашеством. Но, в конце концов, сумел-таки взять себя в руки и свыкся с неизбежностью упорной, кропотливой работы над ошибками, предложенной ему Вадиком и его друзьями.

Господь наставил его на путь истинный? Но и тугодумом Николай не был. Отринув мистику, разум также стоял за то, что алгоритм выживания России и его семьи, предложенный иновремянами, вполне реализуем. Теоретически. Если бы не одна малая малость…

Их логика и знания беспощадно убеждали, что догмат незыблемости самодержавных порядков сыплется карточным домиком из-за невозможности промышленного подъема при малограмотном народе. Без всеобщего начального, а затем и среднего образования двигать страну вперед уже немыслимо. Только вот правление грамотными людьми по лекалам средневековья, это путь революций и бунтов. А из эволюционного тупика есть лишь один выход: власть, по форме и методам соответствующая состоянию общества…

С огромным трудом смирившись с необходимостью «революции сверху», Николай осознал, что его ждет бешеное сопротивление со стороны российских элит. Дворянства, Двора, Фамилии. В первую очередь, со стороны многочисленных дядюшек. Отдельная песня – Сенат. А есть еще генералитет, Победоносцев, Синод, церковные иерархи… С кем-то он предполагал управиться быстро, но кто-то вполне может встать на путь составления заговоров с покушением на цареубийство. И не в отдаленном восемнадцатом году, а гораздо раньше.