Бамбук в снегу (сборник) - Кира Буренина

Вот что писала великая балерина в книге: «Травма многое изменила в жизни, изменила меня саму. Во мне появилось новое, незнакомое прежде чувство, что каждая секунда должна быть прожита – нельзя ждать! После травмы я осознала, что такое может произойти в любой момент. Я поняла, что завтра у меня нет, просто нет этого завтра – каждый вечер я могу лечь спать, а утром уже не встать».

Я подписываюсь под каждым словом. Те, кто побывал в тисках боли, ценят жизнь, каждое ее проявление. У нас немного иной фокус. Зачем тратить свой дар, каким бы маленьким он ни был, но дар есть в каждом человеке, на мелочь, пафос, обиды.

Обиделась – отойди и начни все заново. Интриги – вспомни древнюю индейскую поговорку: «Сядь на берег реки и жди, пока труп врага проплывет мимо». Вокруг серые тупоголовые выскочки, непрофессионалы – так пожалей их. Это им приходится выжимать из себя все, чтобы понять то, что профи делает играючи. Кажется, что тебя недооценивают? Ну так не дави на пафос. Начни в стороне свой проект, вложи в него свои лучшие качества, особенно из тех, что недооценивают.

Итак, возвращаемся к новогодней ели в центре реабилитации. До Нового года оставались три недели. У меня заканчивались назначенные процедуры. Завтра – выписка. Прогресс – 0,5 %. Врач качает головой: «К сожалению, ничего не вышло, я настоятельно рекомендую операцию». Через день после выписки я вышла на работу.

Близился Новый год. Сосед по квартире помог установить елку. Я, натужно улыбаясь, обматывала ее электрической гирляндой, делая вид, что у меня все прекрасно. Доставала из коробки хрупкие игрушки. Вспоминала, как год назад наряжала елку под звуки фильма «Ирония судьбы». Это наша традиция. Включать фильм и, практически зная все реплики из фильма наизусть, наряжать елку. А еще одна приятная традиция – 31 декабря вечером отправляться на спектакль «Щелкунчик» в Большой театр. Каждый Новый год, 31 декабря Николай Цискаридзе, принц, выводил Елену Андриенко – исполнительницу роли Маши, на сцену. (Последние два года Николай танцует со своей ученицей Ниной Воронцовой.) Но тогда мне было совсем не до «Щелкунчика». Я с любовью развесила старые милые игрушки. Каждый год мы покупаем одну новую игрушку ручной работы. В коробке хранятся игрушки времен детства моего дяди – с тридцать шестого года. Есть игрушки мамы, есть мои. Например, чудесные пуанты или серебряные коньки…

«Неужели я когда-нибудь встану на коньки», – думалось мне под перезвон хрупких шаров, ведь раньше по традиции я все новогодние каникулы проводила на катке.

Недавно в конце сезона Большого театра я рассказала пожилой американке, пианистке из Нью-Йорка, что для меня Новый год наступает не с боем курантов, а здесь, в театре. Американская дама понимающе кивнула, промолвив: «Ах! Я могу себе это представить! Это должно быть очень красиво!» А я подумала: «Нет, этого представить нельзя. Как можно описать суету московских улиц вечером 31 декабря? Приподнятое настроение, царящее над городом? Когда в театр дамы и господа одеваются во все самое нарядное и элегантное, иногда даже перебарщивают – перья, мех, высокие шпильки, шелк, атлас, бархат, платья в пол. Праздник начинается, как водится, с вешалки. Дамы и господа с блестящими от предвкушения праздника глазами, нарядные, как куклы, дети, звонкие голоса в буфете, смех в фойе. И везде – улыбки, улыбки, улыбки… Вот это – настоящий Новый год».

В ту новогоднюю ночь я смогла лишь поднять бокал за наступающий Новый год под скомороший визг с телеэкрана и сразу легла. С позиции «лежа» переключила телевизор на канал «Культура» и попала на давний концерт Элвиса Пресли. Когда певец запел известную «My way», меня проняло. Я выключила телевизор, достала диск Элвиса, запрограммировала эту песню на повтор и, прокручивая ее снова и снова, жалела себя. Мне было жаль впустую потраченных дней, меня мучила боль и ощущение беспомощности. В тот момент мне хотелось открыть окно и заглянуть в глубины бездны с высоты седьмого этажа – я уже не хотела жить. Ведь мне стало еще хуже – хуже, чем было до больницы, а если так, то зачем такое существование?

Новогодние каникулы слились в одно непрерывное ощущение боли. Пятого января в ЦЭЛТе принимала дежурный невропатолог. К ней я и рванула. Как мне с ней повезло! Нина Константиновна сразу же оценила ситуацию и мастерски сделала блокаду в область позвоночника, которая впервые помогла по-настоящему. Кроме того, от врача исходила такая волна позитива! Врач пообещала, что мы сможем обойтись без операции. И каждую неделю, как наркоман, я летела на другой конец Москвы в ЦЭЛТ, чтобы сделать блокаду. Врач каждый раз колдовала над составом «коктейля» из лекарств – что-то отменить, что-то докупить, гомеопатия, антидепрессанты… Нина Константиновна верила, что я выкарабкаюсь без операции. А я уже нет. Во мне что-то сломалось.

И когда мне сказали, что в одной уважаемой клинике, где лечатся спортсмены от тяжких травм, пробуют новый метод – вапоризацию – я срочно побежала к хирургу, которого мне рекомендовал наш хороший знакомый. На горизонте маячила Прага, куда я должна была попасть на обучение новой издательской программе. Наш журнал первым переводился на новую систему, поэтому в офис чешской «Лизы» (в Чехии она издается как Katka) мы собирались ехать группой – старший дизайнер, редактор и я. В клинике меня приняли быстро, назвали сумму, причем попросили привезти ее наличными. За день до операции я с трудом бегала по раскисшему снегу – наступила внезапная оттепель – и проклинала того, кто придумал разместить лаборатории в разных корпусах. В каждом корпусе нужно было натягивать бахилы, а это мне давалось с огромной болью. И вот наступил день «Ч». Я в палате, явно наспех переоборудованной из кладовки. Первым меня навестил анестезиолог, затем хирург, еще несколько дней назад эффектно демонстрировавший мне метод вапоризации в своем навороченном ноутбуке. Тогда он действовал и выглядел как фокусник, достающий из шляпы кролика. В этот раз хирург был строг и серьезен. Однако осведомился, бегло просматривая бумаги, не могли бы мы разместить его статью в журнале «Лиза». Ответив шаблонной фразой: «Если будет интересно и полезно для читателей, разместим», я улеглась на каталку, и меня повезли.

Лежа на спине и морщась от боли, я считала плафоны на потолке, пролетающие над головой. По крайней мере, мне так казалось, что они пролетали. Дальше – операционный стол с подогревом – наркоз – темнота.

Потом взрыв боли, с криком: «Больно!» я прихожу в себя – вокруг люди в белых халатах, масках и шапочках с зайчиками (отделение-то, куда я попала, – детское). Нахожу глазами хирурга и еще раз говорю: «Больно!» Он кивает анестезиологу, тот что-то добавляет в капельницу, и я снова проваливаюсь в темноту.

Окончательно в себя я пришла уже в больничной палате. Улыбаюсь – я лежу на спине, и она не болит! Хирурга я больше не видела. Забежал интерн, осведомился о состоянии после операции, вручил бумагу – выписку из больницы о проведенной операции, сообщил, что к вечеру я могу отправляться домой.

В качестве исключения кто-то из сестер позвонил на пост и попросил пропустить нашу машину, чтобы я могла выйти из корпуса и завалиться прямо на заднее сиденье. Одеваясь, сканировала себя и ликовала – спина не болела.

Итак, я дома. Лежу на спине! Читаю детектив. Звонки, звонки – как, как прошло, болит? Радостно кричу в ответ: «Все отлично, ничего не болит, завтра на работу!»

Неужели победа? Неужели я свободна? На следующий день привезли паспорт – стоит шенгенская виза, лечу в Прагу.

А вот и еще хорошие новости – журнал «Имена» поступил в продажу, и есть результаты. Раскупается хорошо, значит, приняли журнал! Позвонила тренер Вика – я подтверждаю, да, скоро встретимся, продолжим занятия. Настроение у меня отличное, мне так легко, так хорошо.

Прошла неделя. К этому времени боль не только вернулась, но стала еще сильнее, а на ногу я просто не могла наступать. Я с плачем приезжала домой и не могла даже снять сапоги. Однажды ночью я проснулась от дикой, просто нечеловеческой боли. Врач-невропатолог, к которой я обратилась за помощью, была недовольна – ведь я согласилась на операцию без ее «благословения», и теперь она не могла ничего сделать для меня.

Новый снимок показал, что тот самый хирург-новатор что-то «напортачил». Нужна новая операция. Причем срочно. Еще три дня я работала, на совещаниях стояла, потому что не могла сидеть. Удивительно, что выражение моего лица было спокойно, даже безмятежно. «Удивляюсь, как ты можешь? – спрашивала коллега. – Ты же говоришь, что болит, а лицо как у Будды». А меня волновал вопрос: «Как же я в Прагу полечу, новую издательскую систему как буду осваивать?» Удивляюсь до сих пор – позвоночник разваливался, а я переживала о такой ерунде. Может, это была защитная реакция?

Или я просто сумела хотя бы немного возвыситься над отчаянием? Виктор Франкл, узник фашистского концлагеря, описал, как он и другие смогли найти смысл жизни, проживая каждый день в невероятных мучениях. И если Виктору Франклу это удалось и он смог даже испытать любовь в самых ужасных условиях, то я просто была обязана поверить в то, что смогу найти мужество пройти через свои страдания.