Вход в лабиринт - Андрей Молчанов

– Начнем так: свое личное дело из кадров в конверте я выдерну, дабы лично в кадры министерства его перевезти. У нас там одна баба, старший инспектор, я с ней пару раз переспал, она уговорится. Фото в деле мы переклеим в момент. То же и паспортов касается. Есть у меня умелец из подучетного контингента. Агент-фальшивомонетчик… Я у него год в обучении был, страшно интересное ремесло, доложу тебе. Решил приобрести гражданскую специальность. А вдруг сгодится? В той же Америке? Так вот. Далее остаются семечки: продажа твоей квартиры, ибо мне понадобятся подъемные, представление тебя соседям… А родителей я редко вижу, отоврусь занятостью по службе, долгосрочными командировками, а как документы в Штатах выправлю, навещу стариков. Звонить им буду, интересоваться… Не проблема, забудь.

– Ну ты и фрукт!

– Зато не овощ…

– Комбинация, конечно, интересная… – промолвил я задумчиво, и в самом деле захваченный внезапностью и изыском предложенного жизненного обмена, но еще ничего для себя не решивший.

– Есть один скользкий момент, – неожиданно серьезным и вдумчивым голосом произнес Юра. – Мои прошлые связи. Я их отрежу. Скажу, переехал служить в другой город, и на том потеряюсь. Остаются лишь дружки-менты. Но практически все они рассосались в гражданской массе. А устойчивых отношений у меня ни с кем не было. Тут на нас играет время разброда. При советской власти, трудясь в стабильном коллективе, я бы незамедлительно оброс кучей сослуживцев во всех конторах и, сев в министерское кресло, целый месяц бы выслушивал поздравления. А сейчас? Всучат личное дело, как спасательный круг на палубе тонущего корабля, и – привет! Кстати, кадровик наш тоже о пенсии рапорток начертал, что весьма кстати.

– Я – и в ментовке! – продолжал недоумевать я. – Лжедмитрий-четветый! Попадья в доме терпимости!

– Расширишь свой кругозор, – вздернув картинно бровь, отозвался Юра, в очередной раз наливая водку по рюмкам. – И снова тебе повторю: покантуешься там пару месяцев и – на свободу. Чего ты переживаешь, в самом деле?.. Да и не единственный это прецедент в своем роде. Вспомни хоть пресловутого Леньку Пантелеева. Ведь служил же он в ЧК… Вообще замечено, что уголовники, попадавшие в органы, работали там очень эффективно. Вот только как информировать твою родительницу?..

– Какой я еще уголовник?.. – насупился я.

– В настоящий момент – самый натуральный, – урезонил меня Юра.

Ах, да…

– С маман надо работать по факту, – сказал я, все больше и больше проникаясь сомнительной идеей. – Предварительный шум ни к чему. Да, вот еще. Встретил я в Штатах одного парня. Набедовался тут донельзя и рвался туда что есть мочи. Ну и дорвался. И сказал он мне так: представь, ты заблудился в тайге, голодал, измерз и вдруг оказался в тепле и уюте, но там, где ты оказался, – это морг. В нем ты в качестве, например, санитара, а не покойника, но в какой-то момент тайга видится милее…

– И тебя понял, и того парня, – сказал Юра. – Лентяи вы и миросозерцатели. Никакой внутренней и внешней динамики. Отсюда интеллигентские штучки. Время на раздумья у тебя до утра. Приеду рано. Возьму фотоаппарат с черно-белой пленкой и мундир. Встанешь к стенке, сделаем фото к моему бывшему, надеюсь, личному делу. К обеду фото будет готово. После обеда поедешь в кадры. А вечером я проставляюсь солидно и обстоятельно на твоей новой квартире.

– Э-э, я еще ничего не решил!

– Ты уже решил все, дружок. Я – хороший опер, я все просек. Жаль, что Родина реально теряет в моем лице квалифицированного бойца.

– А что приобретет Америка?

– Живой, подвижный ум, – сказал Юра. – А вот куда он будет приложен – пока загадка.

– А если тебя, то есть меня, все-таки объявят в международный розыск?

Юра покровительственно покривился:

– Повторяю… На сегодняшний день статейкой ты не вышел для этакой чести. Вот если бы твой Брюхосливов или Сливобрюхов коньки откинул… Тогда бы – привет! А вот на розыск федеральный можешь рассчитывать, как на мою дружбу. Ну, на посошок, и – до скорого!

Уснул я на удивление быстро и спал отдохновенно и всласть, а на утренний телефонный звонок товарища и на его контрольный настороженный вопрос: дескать, вклеивать ли в дело мое фото, или я передумал? – буркнул почти механически:

– Ну, давай… Приезжай на фотосессию…

А в середине рабочего дня, получив на проходной министерства пропуск, я шагнул на зарешеченную территорию страшного милицейского учреждения, неся под мышкой запечатанное в бурую казенную бумагу подметное личное дело.

В голове витала и свистела оглушительная пустота. Но никакого страха я не испытывал. Правда, встретившего меня в кадрах подполковника едва не назвал «гражданином начальником», но мысль об оплошности вовремя опередила оплошное слово.

– Сегодня тяжелый день, – сказал подполковник. – Указания насчет вас получены, но к работе приступите послезавтра, ваш непосредственный начальник в командировке. Пока обойдетесь пропуском, с ксивой торопиться не будем: представление на майора уже распечатано, но, когда погоны вручат, тогда разом все и обтяпаем. Потерпим?

«Всю жизнь терпел», – хотелось брякнуть мне, но сподобился я лишь на короткий кивок, слегка удрученный его определением служебного удостоверения как «ксивы», причем произнесенным безыскусно и делово, как само собой разумеющееся. Видимо, уголовный жаргон в милицейской среде прижился не вчера и на благодатной почве.

Через час я был у нотариуса, где выписал какому-то Юркиному дельцу доверенности на продажу своей квартиры и машины, после чего последовал на новое место своего обитания.

Реинкарнация при жизни. Старт с середины чужой дистанции. Прыжок на встречную крышу другого поезда. А всех эмоций – одна бесконечная усталость… Хватило бы завтра сил вещички перевезти.

Глава 2

Как в бреду пролетел первый месяц моего пребывания на государственной службе.

Министерство, казавшееся мне из своего обывательского мирка зловещей и всеведущей организацией, на деле оказалось той же конторой, что и всякая: сейфы, столы и клерки, единственное – каждый имел в домашнем или в служебном шкафу униформу с погонами. Но практически ничем от иного чиновного люда местные обитатели не отличались. Большой писчебумажный механизм. Были в нем, естественно, оперативные структуры, но функции надзора, назначений и указаний преобладали над непосредственной милицейской работой. Работа шла в подразделениях низовых, а здесь квасилась, как сельдь в бочке, бюрократическая служивая масса. И что странно, производила она впечатление толпы сугубо гражданских изнеженных обывателей, и любой патрульный сержант казался мне куда более убедительным и грозным в своем милицейском статусе, чем десяток здешних паркетных полковников.

В секретариате заместителя министра мне были выделены стол и стул, канцелярские причиндалы и служебный телефон. Секретариат состоял из нескольких кабинетов, смежных с просторной приемной генерал-полковника, где в ожидании рандеву томились генералы рангом помельче, познавая, возможно, глубину долготерпения тех, кого они сами мурыжили в своих предбанниках.

Мое же личное общение с высоким руководителем свелось к сдержанному кивку, которым он меня удостоил по пути в хоромы своего кабинета.

Далее началась работа. Заключалась она в приеме поступающих бумаг, их обработке, разносе документов с резолюциями по кабинетам начальников управлений, телефонных согласованиях различного рода проволочек и нестыковок. Через неделю моего хождения в должность я с недоумением начал понимать, что с моими обязанностями без особенного труда могла справиться более-менее толковая восьмиклассница, научи ее двум заветным формулировкам в общении с начальством: «Слушаюсь» и «Разрешите идти». Более того: окажись на моем месте какой-нибудь слабо говорящий по-русски шпион, и он бы продержался в подобного рода коллективе.

Я и в самом деле чувствовал себя шпионом в глубоком тылу врага. И боялся слова лишнего ляпнуть, хотя перед вступлением на скользкий путь Юра прочел мне не одну лекцию о милицейских структурах, их работе и пару раз устроил мне дотошную экзаменовку. Однако я понимал, что проколоться можно на мелочи, а потому и в курилке с сослуживцами предпочитал в отношении своего прошлого, а вернее прошлого моего дружка, давать ответы односложные и неопределенные. Но суть их сводилась к тому, что здесь, в министерских кущах, я остро скучаю по былой живой работе «на земле», о которой и ведать не ведал. Мне с пониманием сочувствовали. Я держал язык за зубами, ежечасно впитывая кучу различной информации, и ни к какой самодеятельности не стремился. Рассуждать о чем-то, опираясь на свои знания о милиции, почерпнутые из газет, кино и детективов, а также из опыта своих личных задержаний и отсидок в «обезьянниках», я справедливо опасался. Увы, с милицией мне приходилось сталкиваться по другую сторону приложения ее усердий. И эти мои знания о той, другой, стороне также не стоило афишировать.