Большой свет - Владимир Соллогуб

- Неправда. Это пустые толки. Он и не думает о том:

- Кстати, - сказал Щетинин, - поздравляю вас с новой победой.

- Кто такой?

- Приятель мой, Леонин, который, кажется, с ума сходит... Вы помните, тот самый армейский, к нам прикомандированный, о котором вы намедни спрашивали с таким любопытством. Он не дает мне покоя, все упрашивает, чтоб я его втолкнул в свет и в знать. Коломенская страсть забыта, TL при вашем имени он смущается и краснеет, как школьник.

"Леонин... - говорила про себя графиня. - Леонин.

Так это точно он... внук Свербиной..."

Она вынула из черного ларчика несколько писем старинного и вовсе не щегольского почерка и, разбирая их, вздохнула глубоко.

- Что это за нежная переписка? - спросил Щетинин. - Неосторожно такие вещи читать при свидетелях.

- Это письма покойной матушки, - отвечала печально графиня, - это последняя ее воля.

Щетинин опустил голову и замолчал, но светская его веселость вскоре опять взяла верх.

- Что же прикажете мне делать с Леониным? - спросил он.

- Привезите его непременно на бал в пятницу и представьте мне. Мне нужно узнать его покороче...

- О-о-о! - сказал Щетинин. - Куда девать вам их всех? И без того у вас целое стадо безнадежных вздыхателей.

- Полноте шутить! Я прошу вас о том не в шутку.

- Слушаю, очаровательная кузина! Вы знаете, что для вас я готов все сделать. Хотите, я поеду обедать к Ф. и буду разбирать с ним каждое блюдо поодиночке?

Хотите, я целый день проведу с устаревшими поклонниками вашими, из которых один открыл Англию, а другой Италию? Хотите, я поеду в русский театр? Хотите, я буду играть в вист с вашей глухой тетушкой, а потом поеду слушать стихи Л... и повести С-ба?.. Все жертвы готов я вам принесть. Прикажите только - и я буду танцевать... что я говорю, танцевать! я буду влюбляться во всех уродов, которыми так расточительно изобилует наш прекрасный Петербург...

Щетинин вдруг остановился в порыве своего светского злоречия...

Малиновая занавес двери тихонько приподнялась, а за нею показалась прелестная головка Наденьки, которая боязливо озиралась вокруг. Щетинин вскочил с своего места. Все мишурное его красноречие исчезло; он смутился и молчал.

Графиня с неудовольствием взглянула на сестру. Появление Наденьки рушило одно из ее заблуждений.

Чтоб это вполне истолковать, надо сперва вникнуть в сущность жизни светской красавицы. Тесный круг, в котором она сияет, - ее царство, красота ее - венец, толпа обожателей - ее подданные. Потому все другие женщины ей - соперницы, а другие красавицы - природные враги, которые силою прелестей грозят отнять у нее и царство и подданных.

Графиня не любила Щетинина и, как всем и всякому было известно, явно кокетничала с князем Чудиным, но не менее того князь Щетинин, как мы видели выше, был лестным достоянием для модной женщины. Графиня видела его у ног своих с чувством особого удовлетворенного самолюбия - и вдруг истина обнаружилась; при первом движении Щетинина, с этим инстинктом, котдрым одарены одни женщины, она разом отгадала его тайну, а притом заметила, в первый раз, что сестра ее уже не ребенок и что скоро, очень скоро, Наденька затмит ее своей красотой.

- Надина, madame Pointue уехала?

- Уехала, маменька.

Наденька называла сестру свою маменькой.

- Поди-ка сюда да сядь с нами. Вы, князь, сестры моей не знаете? Позвольте мне вам ее представить.

Щетинин неловко поклонился.

- Я имел уже честь...

- И, полноте!.. Она еще ребенок... Я думала, что вы еще ее не видали.

Графиня пристально взглянула на Щетинина. Щетинин покраснел.

"Черт побери эту женщину! - подумал он. - От нее ничего не скроешь!"

Наденька простодушно глядела на офицера и припоминала, как она встретила его однажды, в одно прекрасное утро, на даче, где ей привелось побегать еще попрежнему.

Графине было чрезвычайно досадно.

- Вы удивительно расположены нынче, - сказала она, - всем досаждать. Ваша шутка уничтожает, как ножик; против нее нет защиты. Недаром прослыли вы таким злым человеком! Осмеять друзей своих, родных - для вас ничего не значит! Да и то правда, вы никого не любите?..

- Я люблю друзей своих, - отвечал вспыльчиво Щетинин, - вот хоть князя Чудина, например. Поверьтс, что все советы мои могут только клониться к его пользе.

- Надина, прикажи, чтоб закладывали карету, да ступай одеваться: я возьму тебя нынче с собой.

Наденька вышла.

- Не правда ли, что она очень хороша? - спросила с улыбкой графиня.

Щетинин, в знак согласия, кивнул головой.

- Еще дитя, кажется, а вообразите, уж помолвлена...

- Помолвлена! - воскликнул Щетинин.

- Да. Это тайна, разумеется; но вам, как родному, ее можно поверить. Не говорите только о том никому...

А что, Тальони танцует сегодня?..

- Танцует... кажется...

- Приходите ко мне в ложу...

Оба встали.

В это время Наденька тихо возвращалась в свою комнату.

- Няня! - спросила она. - Ты знаешь князя Щетинина, который бывает у сестры?

- Видала, кажется, чернобровый такой.

- Няня, говорят, что он злой человек.

- Быть может; да какое нам, матушка, до них дело?

- Жалко, няня!

- И, матушка, Христос с ними!

VI

Ах, ma cherc [Моя дорогая (фр.)], какая она жантильная!

(Институтский Словарь)

M-lle Armidine, первая красавица целой Коломенской части, была точно очень недурна собой. Влюбчивые флотские капитан-лейтенанты рассказывали о ней в Кронштадте товарищам с удивительным жаром; многие столоначальники, даже несколько начальников отделения нередко задумывались о ней, согнувшись над делом и забывая нужную для доклада справку. О ней и в Измайловском полку поговаривали с удивлением; о ней и на Васильевском Острову упоминали с завистью. Она точно была очень недурна собою, но, сказать по секрету, красоте ее вредила какая-то странная жеманность и принужденность в обращении. Она говорила с ужимками, делала маленький ротик, щурила глаза, притворялась слабонервною и чувствительною, одним словом, всячески старалась подражать обветшалым манерам, которые она предполагала в дамах высшего круга.

Мать ее, Нимфодора Терентьевна, вдова промотавшегося откупщика, была добрая, толстая женщина, созданная гораздо более для Москвы, чем для Петербурга.

Верная старине своей, она не изменила костромского образа жизни и не заразилась заморскими причудами:

ела за обедом огромные кулебяки, пила после обеда квас, бранилась за картами и, по преданию всех матерей, имеющих товар, готовый для сбыта, давала каждое воскресенье вечеринки для сбора женихов - хитрость старинная, не всегда удачная, но в большом употреблении в Коломне и в Москве.

В Петербурге, как, может быть, известно вам, образованный класс (я разумею людей чиновных, дворян, служащих и отставных, одним словом, сословие более или менее классное) разделяется на различные слои. Высший присвоил себе название хорошего общества, а прочие гнездятся около него и всячески, как m-lle Armidine, стараются ему подражать. Эти второстепенные общества как будто карикатуры первого: они тоже имеют своих красавиц, своих франтов - все то же, только в другом размере. Малодушное тщеславие, которое в высшем обществе прячется под золото одежды и мишуру разговора, тут явственнее и досадней: тут только и речи, что о знати да о чинах, да о знатном родстве, да о будущих милостях; о том, кто получит ленту, о той, кто будет к празднику фрейлиной, да о платье такой-то графини, о парике такого-то князя; одним словом: все хочет казаться значительнее того, чем бог создал. Со всем тем вы тут найдете ту же зависть, те же расчеты, которые господствуют в первом обществе, но не найдете того лоска образованности, той непринужденности de bon ton [Хорошего тона (фр.)] извините за слово, - которые исключительно отличают избранных высшего круга.

Леонин, проведший детство свое под крылышком бабушки, а потом в губернской гимназии, не имел понятия о подобных подразделениях. Быв, при самом приезде в Петербург, представлен в дом Нимфодоры Терентьевны одним из своих товарищей, он был чрезвычайно счастлив, что мог влюбиться в существо столь отличительное, столь идеальное, как m-lle Armidine. Она была такая очаровательная, она так мило выговаривала monsieur... Leonine, она так мило рисовалась поэтической, воздушной, неземной... Корнетское воображение разгорелось, и Леонин каждое воскресенье выпрашивал себе мазурку и, облокачиваясь на стул коломенской Сильфиды, тихо шептал ей о счастье супружества, о рае взаимной любви. Тогда речь его была восторженна, мечты пылкого сердца изливались звучными словами, и он яркими красками изображал, как сладко любить в жизни и как сладко жить вдвоем.

Но был ли он влюблен точно?

Я, по известным причинам обязанный знать все его тайны, должен откровенно сознаться, что нет. Чувство его было какое-то тревожное, полуребяческое, девятнадцатилетнее, которое в каждой хорошенькой женщине ищет осуществления своей мечты; к тому же вкрадывалось и лестное очарование удовлетворенного самолюбия.