Опасная граница: Повести - Франтишек Фрида

— Наверное, это наши отступают и столкнулись с орднерами! Это недалеко. Значит, они придут сюда, к нам. Так что приготовьтесь к дороге, чтобы потом не задерживаться. Маковеца мы понесем на носилках.

— Да мы давно готовы, — заверила его Стейскалова и снова посмотрела на чемоданы. Их было слишком много, С таким багажом вряд ли дойдешь до Красна-Липы. Правда, у них есть маленькая тележка, можно будет погрузить все в нее. Но как везти ее по бездорожью? По шоссе ведь наверняка сейчас не пройдешь.

— Ты думаешь, они пойдут мимо нас? — спросил Маковец.

— Через Вальдек проходит маршрут нашего отхода. Не забывай, что к укреплениям пойдут и другие отряды — из Шлукнова, из Фукова... Если мятеж вспыхнул во всем районе, они будут отступать так же, как и мы. Просто нужно следить за дорогой и опушкой леса, чтобы они не обошли станцию.

Стрельба утихла. Юречка опять вышел и стал ходить по платформе. Крупный песок скрипел под его ботинками. Маковец немного приподнялся, хотел посмотреть в окно, но Стейскалова мягко прижала его к подушке:

— Лежите спокойно, прошу вас.

— Я не так плох, я бы мог... — заговорил он, но неожиданно накатившийся приступ боли заставил его замолчать и плотно сжать губы. Он едва сдержал стон.

Однако Стейскалова и так все поняла.

— Вот видите! — сказала она укоризненно. — Вам нужно лежать спокойно.

— Если придется туго... — начал было он. Пот выступил у него на лбу. Он ощущал безмерную усталость. Но он же все-таки мужчина и простреленный бок ему не помеха. Он не трус, у которого душа ушла в пятки. Он еще может стрелять из парабеллума. Только бы его удержать!

— Нужно немного подождать... — сказала Стейскалова.

— Чего? — выдохнул он.

— Может, кто-нибудь придет нам на помощь. Солдаты, жандармы, кто-нибудь... А потом мы отвезем вас в больницу.

Она говорила спокойным тихим голосом, будто рассказывала ему сказку перед сном. Если бы не боль, он бы закрыл глаза и слушал, слушал... Ему было хорошо подле этой женщины, к которой он всегда испытывал какое-то особое чувство.

Юречка что-то доказывал Стейскалу, и голос его проникал даже в комнату. Маковец представил, как он, должно быть, жестикулирует сейчас, то и дело проводит рукой по непослушным волосам. Лучше бы уж они спрятались, не подвергали себя опасности.

Юречка сожалел, что не был на холме с остальными, что ему не пришлось пострелять. Голос его прерывался от волнения. И все же Маковец уловил в его тоне тревожные нотки. Наверное, волнуется за девушку.

Стейскалова суетилась у печи, готовя ужин. Стемнело. В печи потрескивал огонь, на стене тикали ходики. Все это напомнило Маковецу дом. Мама ходила так же бесшумно, чтобы не потревожить его, особенно когда он поздно возвращался...

Однако сейчас не время для воспоминаний. Мама, дом — все это страшно далеко. Убит Пивонька, похожий на грибок с каской на голове, с носом-пуговкой на широком добродушном лице, с вечно удивленным взглядом. А правда ли, что в каждом человеке есть что-то от далеких предков? Может, поэтому к людям иногда приходят мысли, совершенно им не свойственные? Голос предков, так сказать. А что останется после него? Горькая правда состояла в том, что, несмотря на свои многочисленные любовные приключения, он так и остался одиноким. Через двадцать-тридцать лет никто и не вспомнит, что в этом домике умер Мирослав Маковец. Ни памятника, ни мемориальной доски ему не поставят, ведь памятники ставят героям...

Юречка снова вбежал в комнату. Беспокойство не покидало его. Обстановка оказалась сложнее, чем он предполагал. Подразделения местной охраны, очевидно, окружены или взяты в плен. Вечерний сумрак опускался на землю. Скоро совсем стемнеет. Их никто не увидит, даже если пройдет совсем рядом. Где же встать, чтобы его заметили? И как узнать, что идут свои?

— Вот влипли, черт возьми! — произнес он вслух.

Ему никто не ответил. Он повернулся к Ганке и долго смотрел на нее, но было темно и она на это никак не отреагировала.

— Все лето мы хвастались, что нам никто не страшен, — начал тихо Маковец. — И вдруг приходит какой-то грязный сапожник, с ним пара бездельников и горлопанов, и мы готовы. А я даже не сумел поджечь этот бикфордов шнур. Хотел подождать, когда они подойдут поближе, чтобы и их хорошенько тряхнуло, и надо же... У меня не оказалось спичек. Проклятие!

Комната потонула во тьме, только пламя из печи отбрасывало на потолок и стены яркие отблески. Юречка не переставал вертеться на стуле. Ему хотелось успокоить Ганку, как-то утешить ее. Он сознавал, что она ужасно испугана, недаром так нервно ходит от окна к окну, и страх се передавался и ему. Но он так и не смог выжать из себя ни одного подходящего слова.

Потом он неожиданно вскочил и через мгновение уже разговаривал на улице со Стейскалом. Они стояли под навесом, откуда хорошо просматривалось шоссе. Их самих скрывала темнота, однако каждое их слово Маковец слышал довольно отчетливо.

— Сколько из-за нас неприятностей! — вздохнул Юречка.

— Неприятности начались до вас. Ваш приход ничего не изменил. Нам следовало уехать гораздо раньше.

— Знаете что? Берите все необходимое и уходите. Утром вы уже будете в безопасности.

— Ты думаешь, я оставлю тебя здесь?

— У вас семья, подумайте о ней. А к нам пришлете солдат.

— Ты говорил, что мимо станции пройдут ваши отряды. Мы подождем еще немного. Может, кто-нибудь здесь и объявится. А если нас станет больше...

— Может, они уже прошли, а нас не заметили или просто обошли станцию стороной. Они же не знают, что мы их ждем.

— И все-таки я верю...

— Во что?

— Что завтра все изменится. Сюда должны прийти войска и навести порядок.

— А я уже ни во что не верю, — грустно проговорил Юречка.

— Подождем все-таки.

— Скоро совсем стемнеет. А если придут не наши, а немцы?

Стейскал промолчал. Его тоже мучила мысль о том, что будет, если придут немцы. Маковец понимал, что за внешним спокойствием железнодорожника скрывается страх. Господи, какие же они оба глупые! Зачем-то притворяются друг перед другом, что не боятся. А еще Юречка думает о девушке — как бы ее спасти.

— Пан Стейскал, я дам вам две гранаты. Умеете с ними обращаться?

— Еще бы! Я когда-то тоже служил в армии.

— Мы должны охранять станцию с двух сторон. Черт, почему сегодня так темно?

— В это время я обычно зажигаю на платформе два фонаря.

— А почему сегодня не зажгли?

— Думаешь, они не будут стрелять?

— Может, они ушли. Наверное, станция их не очень интересует.

Маковец хотел крикнуть, чтобы они не сходили с ума, что зажигать свет на платформе равносильно самоубийству, но в сенях уже раздался звон металлической канистры, скрип половиц и голос Юречки:

— Зажгите фонари, а я их повешу.

— Возьми лестницу, столбы очень высокие.

— Где она?

— Возле сарая.

Под их сапогами заскрипел песок. Стейскал учил парня, как вытягивать фитиль, чтобы фонарь хорошо горел и не чадил. Комнату залил желтый свет.

— Сумасшедшие! — проговорил Маковец.

— Вот видите, никто не стреляет. Они, наверное, и правда ушли, — сказал Юречка,

— Тогда зажжем и второй.

Ганка подошла к окну и выглянула наружу. Маковец закрыл глаза, им овладела страшная усталость. Он в отчаянии думал, что все их усилия напрасны, что это конец. Он умрет здесь. Никто не придет им на помощь, никто их не освободит, никто... От жалости к самому себе на глаза навернулись слезы, и одновременно его охватила злость. Ведь районным властям известно, что Стейскал чех, что у него семья. Неужели нельзя было оказать помощь? Господи, где же войска?

— Вам что-нибудь нужно? — спросила Стейскалова, услышав, как раненый тяжело вздохнул.

Она склонилась над Маковецем. Он смотрел на нее снизу. Лица ее почти не было видно, только глаза блестели, отражая свет, большие карие глаза, которые так ему нравились.

— Нет, ничего... — еле слышно проговорил он и подумал, что если бы был здоров, то непременно протянул бы руки и прижал к себе эту женщину, склонившуюся над ним. Хоть на миг. Он так давно мечтал об этом, теперь же, когда она была рядом, он боялся сделать это. Может, она и простила бы его, поняла бы, что в его объятии говорит по столько страсть, сколько страх. Как ему хотелось, чтобы рядом кто-нибудь был, шептал слова утешения, облегчал его страдания! И он решился: — Посидите со мной.

Она послушно села, положив руки на колени. Сколько ей лет? Сорок? Ганке восемнадцатый, значит, она вышла замуж совсем молодой.

— Несколько дней назад мимо нас шли танки, — тихо начала она. — Так ревели, что станция дрожала. И жандармы то и дело проезжали. А сегодня — никого. За целый день ни одной машины. Как будто о нас совсем забыли.

В ее тихом голосе звучала усталость. День выдался беспокойный. Сначала приготовления к отъезду, потом эти страшные события, мгновенно все изменившие,