Три подруги и разбитое зеркало - Анастасия Солнцева

пары. Бал по традиции открывали дебютанты, молодые парни в черных фраках и девушки в корсетных платьях в пол нежно-персикового цвета. Все они были из богатых и знатных семей, которые внесли значительную сумму за возможность представить своё драгоценное чадо высшему обществу.

Ступив на отполированный до блеска паркет, пары выстроились в ряд друг за другом, чтобы станцевать полонез.

Руки девушек были украшены перчатками выше локтей. Парни, едва касаясь затянутых в шелк тонких пальчиков, вели их в танце. Так предписывал этикет. Мужчина ни в коем случае не должен был коснуться обнаженной кожи своей партнерши, это считалось не комильфо и сразу же выдавало невоспитанного человека. А все они старались показать себя очень воспитанными, смущенно отводя глаза и трогательно краснея. Это потом, в кулуарах, прячась за полотнами, коими традиционно драпировались стены, они будут не только касаться друг друга, но и делать вещи куда поинтереснее танцев, но сейчас, у всех на глазах, необходимо было показать свою образованность и рафинированность. Ведь именно манеры, их наличие или отсутствие, были той лакмусовой бумажкой, с помощью которой на Балу считывали «свой» или «чужой».

После полонеза зазвучали звуки гросфатера и следующим танцем был объявлен вальс.

Прозвучала фраза распорядителя:

– Alles Walzer!

То есть, «Вальсируют все!».

И к дебютантам начали присоединяться остальные участники мероприятия. Уже не такие молодые, и не такие задорные, как дебютанты, но еще помнящие свой первый выход в свет. В зал вновь вернулись официанты, которые начали разносить не только напитки, но и легкие закуски. Теперь они двигались не сквозь толпу, а по периметру зала, старательно пытаясь избежать столкновения с танцующими. Для присутствующих на балу вампиров были предусмотрены высокие бокалы из черного стекла, но их официанты не разносили, эти бокалы стояли на отдельном столике недалеко от диванчиков, где сидел Ян.

Танцы длились долго. После вальса была объявлена мазурка, потом галоп, следом за ним полька, затем фокстрот и снова вальс. Когда пришла очередь кадрили с её огромным количеством замысловатых фигур и переходов, Ян решил, что необходимое по этикету время он уже отприсутствовал, а значит, можно уходить.

За то время, что он охранял диван, ни разу даже не поднявшись с него, поблизости часто замирали девушки, по одиночке или в компании. Молодые, раскрасневшиеся от танцев, с призывно бьющимися жилками на раскрепощенно раскрытых шеях. Они бросали на Князя призывные взгляды и томно вздыхали. Некоторые, кто посмелее присаживались рядом, двое даже попытались завести разговор.

Всё происходящее напоминало Князю распродажу животных на сельской ярмарке, разве что только овцы не носили кринолин. Малышек, так рьяно пытавшихся завладеть его вниманием, он игнорировал. Во время непродолжительных бесед отвечал кратко и холодно, всем своим видом демонстрируя нежелание общаться.

Они его раздражали. Они были скучными и предсказуемыми. Завтра он даже не сможет вспомнить их лица. Просто парад облаченных в платья безликих тел.

Еще до того, как они появлялись рядом, он уже знал, что они попытаются сделать, что скажут, как посмотрят и как будут себя вести. Он даже знал, что уходить они будут с надутыми розовыми губками и злыми взглядами, старательно скрытыми за ажурными веерами, которыми барышни обмахивались между танцами.

Некоторых девушек он видел еще до попытки вынудить его пригласить их на танец. В обществе своей матери.

Мысленно простонав после очередной такой, перекочевавшей от его матушки к нему самому мадмуазели, Князь заключил – родительница закусила удила и теперь полна решимости его женить. Эта мысль добавила к скуке глухую злость.

Жениться Князь не хотел и, более того, даже не планировал. Ему было много лет по человеческим меркам и достаточно мало по вампирским, но как бы там ни было, прожитого времени ему хватило, чтобы понять – в его жизни никогда не было женщины, которую он захотел бы сделать своей. Своей женой, своей спутницей, хозяйкой своего замка, матерью своих детей.

Её не было, нет и скорее всего уже никогда не будет. Нет, он не жил монахом, в его постели всегда были дамы, много дам, но ни одна из них не тронула его сердце настолько сильно, чтобы он подумал: «Я останусь с ней навсегда».

А по его мнению, именно такой и должна была быть настоящая любовь. Сильной и отчаянной, грубой и нежной, страстной и согревающей, ломающей и возрождающей. Вечной. И непререкаемой. Любовь должна была быть чувством, в котором сосредоточены все краски мира, вся его боль, и вся его радость.

Вампир знал, понимал, что такое любовь. По крайней мере, конкретно для себя самого он давно определился с восприятием этого понятия, но испытать всё то, что он вкладывал в это слово «любовь»… ему не довелось. А потому и смысла жениться он не видел, ведь, по его мнению, связывать себя узами брака следовало лишь в том случае, когда в твоей жизни появлялась именно «та» женщина. Такая женщина, с которой ты готов пойти до конца.

Он поднес ко рту черный бокал и замер. В разодетой, нарядной, веселой толпе промелькнуло нечто красное. Промелькнуло – и исчезло. Но Князь был готов руку отдать на отсечение, что это была она.

Розабель.

Они познакомились очень давно, еще в те времена, когда она была ребенком. Худым, угловатым, неуклюжим подростком, угрюмо глядящим на мир сквозь окна интерната. Он, как попечитель и благотворитель, явился в спецучреждение, желая убедиться, что выделенные им средства пошли на благо детей, а не в карманы сотрудников, потому как после нескольких скандалов появились у него такие подозрения.

Она стояла недалеко от двери, неловко прижимая руки со стиснутыми кулаками к нескладному телу. И с презрением глядела на него и его сопровождающих – дорого одетых мужчин и женщин, благоухающих парфюмами и свежестью сытой жизни. Такие чужие для дома-интерната ароматы, где витали лишь тоска и уныние. В тот миг Князь вдруг ясно осознал, насколько неуместными они здесь выглядят. Он взглянул на мир глазами этой девочки, бледной, с копной волнистых спутанных волос, в сером поношенном платье, которое было ей размера на три велико. И ему стало так тошно, что словами не описать.

Заметив интерес благотворителя к одиноко стоящему в углу ребенку, директриса засуетилась и поспешила увести их в свой кабинет, торопясь и нервничая.

Тогда он не придал этому значения, но после задумался. И думал об этой девочке несколько дней, в конце концов сообразив, что уже не может выкинуть её из головы.

Князь поехал обратно в интернат. Позже, размышляя над природой своего поступка, он решил, что этот его разовый