Третья истина - Лина ТриЭС

— Ах, Александра, — произнесла она со всей доступной ей задушевностью, — когда твое французское с тебя слетает, так любо-дорого посмотреть, даром, что худенькая. И лицо — очень недурное… кабы только еще и мальчишку из себя не корчила, а, как подобает девице, себя всегда вела. Так, гляди, еще и хорошую партию сделаешь! Ты не бойся, как время выйдет, я об этом подумаю… А что делать станешь? Вроде сироты — при живой матери. Ой, что это я, про сирот-то? Еще накличу, не дай Бог! Виктору возвращаться, а я про сирот завела.

Лулу, не задумываясь о «партиях» и другом, мало ее интересующем, спросила, нельзя ли тетке не ездить к Любе? Но, оказалось, это дело решенное: «как Виктор приедет, чтобы, значит, хоть повидаться». Что и говорить, для Лулу замена была неравной. Разлучаться с теткой, тем более, неизвестно насколько, может быть, и навсегда, было для нее весьма и весьма грустно, а по отцу она абсолютно не скучала и даже угрызений совести не испытывала по этому поводу.

Потом она позанималась — попробовала самостоятельно разобраться в Ваниной брошюрке. Ваня все же, тайком от остальных, дал секретную книжечку, напечатанную на газетной бумаге. Он шепнул, что считает ее товарищем, оказавшимся по недоразумению в стане врагов. И еще долго горячился, прибавляя что-то насчет пропаганды. Он сказал, что, конечно, «придется попотеть — это тебе не слезливый романчик». Вот Лулу и устроилась возле стола, положив на всякий случай рядом книгу потолще, чтобы прикрыть в случае чего желтоватые листы. Старое кресло, которое по ее просьбе недавно притащили из библиотеки, делало привычную розовую комнату более солидной. Забравшись в него с ногами, Лулу почувствовала себя настоящей конспираторшей. Она честно «потела», но налоги, земельная реформа, прибавочная стоимость остались для нее туманностями, непонятно как связанными с сегодняшними событиями. На всякий случай она выписала вопросы, чтобы задать их Ване в удобный момент. И не просто выписала, а шифром, который они забавы ради придумали как-то с Виконтом. Если кто-нибудь узнает…Глубоко запрятанная, все же теплилась и другая мысль — вдруг Виконт по старой памяти постучит к ней. Она тогда сделает вид, что случайно сказала «да-да» и не успела спрятать книжку. Они бы поговорили, и жизнь бы стала понятнее и надежнее.

После не особенно плодотворных «занятий» встретила на лестнице направляющуюся в розовую комнату Доминик и вынуждена была вместе с ней вернуться. Мать приказала переодеться, сама выбрав одежду. Лулу влезла в светло-сиреневое с кружевными вставками платье неохотно, она предполагала до обеда пробежаться до хутора — интересно было послушать, что говорят собирающиеся на лужке люди. Теперь это невозможно — платье нежное-нежное, как пена, высоко поднятые на ленте волосы дочери Доминик тоже сама выложила длинными локонами и повесила ей на шею тонкие бусы из аметистовых квадратиков. Ну, куда в таком виде на хутор, еще и в сиреневых тканых туфельках на каблучках? Это не близко.

Селяне говорили о войне не совсем так, как дядя Гриша и его друзья, более растерянно, но Лулу жадно прислушивалась: вдруг среди этих противоречивых, корявых суждений блеснет что-то понятное. Ей разрешалось ходить на хутор вместе с Тоней, которая регулярно совершала туда походы за козьим молоком для нее же, для Лулу. Тетка считала, что при такой худобе ее необходимо отпаивать молоком и, предпочтительно, козьим. Горячо и настойчиво развивала эту мысль. Маман особо не заинтересовалась, как и всем, что исходило от «Эвдокси», даже сказала, что она в годы Лулу была гораздо тоньше и стройнее. А вот Виконт почему-то потом несколько раз спрашивал и ее и, тетку про это самое козье молоко — нашли ли, и расхваливал его вкус.

К Лулу хуторяне присмотрелись и, не стесняясь, высказывали в ее присутствии свои мнения. Бывая с Тоней в компании загорелых хуторских девушек, она, случалось, рассказывала о Франции, о которой у нее самой остались только смутные, но волнующие воспоминания, легкая картавость и неистребимая привычка думать о себе: «Лулу». Рассказывала подробно, добавляя к собственным воспоминаниям услышанное и прочитанное. Пользовалась большим успехом. Она знала, что говорить ей вообще-то надо о другом. Недаром, Ваня все твердит о пропаганде. Но другое так ладно с языка не лилось, она однажды попробовала, но сама показалась себе какой-то маленькой и неубедительной. С хуторскими записными говорунами о текущем положении ей было не тягаться.

Доминик сама была одета, как для визита, причесана и припудрена. Раз так, значит, заставит сидеть в гостиной с «дорогим гостем». Когда они вошли, Петр разом прекратил какие-то веселые разговоры с Дмитрием и Виктором, они втроем фыркнули и Петр, поиграв бровями, сказал:

— Домночка, какое великолепие, мы еле вас дождались, кавалеры без дам вянут и отчаиваются… не нальете ли чаю? — он раскатисто рассмеялся своему каламбуру и, встав, поцеловал Доминик в щеку.

— Это будет скоро-скоро, Пьер, я навсегда узналь, что русски не могу без чай, я повелю самовар, чтоб податься за стол. Сама распорядиться — кое-что, закуска. О! Хозяйка, это столько заботи…

Когда Доминик вышла, Пьер подмигнул братьям:

— Русские не могут без чего-нибудь покрепче. Употребляете, юнкера? — он ткнул пальцем в сторону буфета, где за стеклом отсвечивали бутылки.

Юнкера посмотрели на безмолвно сидящую Лулу. В ее присутствии они предпочитали в подобном не признаваться. Но она и без того знала, что они, бывало, составляли компанию Пузыреву, правда, только в отсутствие Виконта. Петр понял их по-своему:

— Ха, вы всегда такие застенчивые? Наша куколка, что, может разгласить? Что же вы ее не приручите никак? Смотрите, какая она хрупкая, как веточка, миленькая — хорошенькая, хотя женским обхождением здесь пока и не пахнет. Но со временем… Что ты смотришь сердито, киска, подойди и поцелуй своего дядю. Надо же помириться, наконец.

Что делать? Она и других-то никогда не целует, разве что Тоню или тетю, а подойти с таким к врагу???

— Я не киска… — вырвалось у нее, пока она обдумывала положение, — и не говорите мне так!

— А мне кажется, что именно киска-царапучка! — Дядя опять засмеялся.

Дмитрий одобрил со знанием дела:

— Что да, то да!

— Так подрезать коготки! Вот сейчас, сам подойду и… поймаю. — Петр встал, ловко выбросив свое длинное тело из кресла, и сделал полу-выпад в направлении Лулу. Та буквально взлетела над стулом, ей показалось, что тонкий материал платья помог ей двигаться легче, и отбежала за стол:

— Я не хочу разговаривать! И чтоб вы меня ловили, не хочу! Я тогда задам хорошенько! Или кину что-нибудь! Что за бессмысленные игры — беготня вокруг стола!

Дядя засмеялся:

— Форменная дикарка! Сестрица-казачка, что ли к воспитанию руку приложила? Мы же с ней, так сказать, обожаем друг друга!

Братья предпочли и о тетке не распространяться. А Лулу буркнула:

— Тетя все правильно делает!

Дядя продолжал, все еще улыбаясь, но уже с ноткой раздражения:

— А вот просто взять — и ушки надрать: не груби дяде! Моя дочь мне пикнуть не смеет!

Лулу решительно повернула к двери и через плечо гневно выпалила:

— Солдат-дезертиров хватают, наказывают. А Вы всех бросили, с фронта сбежали — (тетка ей и это успела сообщить!) — и смеетесь тут, теперь, забавно вам что-то! Вокруг стола бегаете!

— Что-о? — взревел Петр, и ухмылка неправдоподобно быстро сменилась у него на лице свирепым оскалом, он рванул к ней уже по-настоящему. Она сильно испугалась и вылетела из комнаты…

— Дура — девчонка! Не хочешь по-хорошему, будешь научена! — услышала она позади себя вместе с перестуком каблуков. Бегала Лулу всегда очень хорошо и, когда она неслась наверх, дядя заметно приотстал. До своей комнаты не добежать, и она свернула в гимнастический зал — там две двери, если закроет перед ним первую, успеет выбежать во вторую. Она влетела туда такая запыхавшаяся, что не заметила Виконта, который, сидя на полу, между спортивными снарядами, что-то подкручивал на одном из них.

— Александрин, я — тут, если ты…

Фокус с дверью не прошел, и тихий голос Виконта потонул в потоке бессвязных ругательств, обрушенном дядей на голову Лулу. Лощенный офицер не гнушался солдатскими оборотами. Но Лулу теперь молчала, словно проглотила язык, она только подбежала к противоположной стене и вскочила на подоконник в тот момент, когда дядя докрикивал:

— Я солдат вышкаливал, тряслись передо мною, по струнке ходить будешь, руки целовать заставлю!

Как это ужасно — при Виконте! Пусть замолчит, пусть замолчит этот Петр, пусть лучше потом накричит на нее…

— Мерзость какая, — будто с удивлением произнес Виконт, поднялся с пола и подошел к Лулу:

— Почему ты так одета, Саша, куда-то собралась? Спустись с подоконника, пойди, пожалуйста, в свою комнату. Побудь там немного, если не затруднит.