Красное золото - Виталий Олейниченко

— А ты попробуй, прорвись в этот шоу-бизнес! — фыркнув, ответил наш литератор. — Это ведь те же «синие», только внешне более благообразные, без наколок и «фени». То есть, по большей части они, конечно, не «синие», а «голубые» — в самом что ни на есть приземленном смысле. И чужаков в свои богемные сферы не пускают… А то, что от их, с позволения сказать — текстов и псевдомузыки даже тараканы в тундру убегают, так это шоу-деятелей заботит, поверь мне, менее всего. Это же — бизнес, хоть и «шоу»…

Болек закрыл блокнот и закурил.

— Вот представь: хочет какой-нибудь Карабас-Барабас деньгу с умом вложить. Что он делает? Он находит себе Мальвину посопливее, создает под нее попсовую группку из безголосых, но смазливых Пьеро, обзывает ее как-нибудь позвончее — ну, скажем, «Карло и Буратины» — и с годик катает по всяким тинэйждеровским тусовкам. Потому что тинэйджеры, не в обиду им будь сказано, в следствие своего нежного возраста ни вкуса, ни собственного мнения, как правило, не имеют, им любую галиматью можно за супер-хит пропихнуть, — разгорячась, продолжал Болек свой страстный монолог. — И у них ведь не только текстовки никакие, у них и музыки нет. Музыковка одна…

— Ну да, нот-то всего семь… — хихикнул Лелек.

— И голосов нет. Это, знаете, как в латиноамериканских сериалах: смысла нет, актерской игры нет, собственно, и актеров-то нет как таковых, но — сопли, слезы, субтильные девицы с воткнутой в парик камелией… И все. Больше ничего не надо. «Любовь моя! Злые люди разлучили нас, но я буду вечно любить тебя до следующей пятницы!» — противным, но очень похожим на пародируемое голосом прохныкал Болек; мы засмеялись. — И готово. Домохозяйки льют слезы, бабушки у подъездов бьются в истерике… Вот и здесь то же самое: сопли, вопли, дуры истеричные лифчики на своих прыщах рвут… А через год эти «Буратины» уже никому, естественно, даром не нужны, и тогда Барабас находит новую Мальвину. Или старой имидж меняет: если брюнетка — сует в ведро с гидропиритом, если блондинка — в ведро с басмой и — ап! — готов новый хитовый группешник под названием «Руки куда-нибудь» или, к примеру, «Во, блин!» — и еще на год. Так все и крутится. Круговорот дерьма в природе… И ведь этим Карабасам по барабану, что они своей бурной деятельностью проводят тотальную дебилизацию молодняка. Того самого, который выбирает «Пепси». Чтобы не засохнуть от жажды. Вернее, уже давно не «Пепси», а «продвинуто-правильное» пиво…

— Ну, положим, пивка ты и сам выпить совсем не прочь, — подколол оратора Миша.

— Да. Но я-то хоть пить умею. А четырнадцатилетняя ребятня — не умеет. Но хлещет вовсю. Представляете, что с ними будет годам к тридцати? В итоге мы имеем кроме дебилизации еще и спаивание. В промышленных масштабах и на государственном уровне, потому что иначе эту идиотскую, но действующую на неокрепшие мозги рекламу давно запретили бы. На государственном уровне…

— Как же, дождешься… А лобби тогда на что кушать будет?

— Вот в том-то все и дело. Барабасы всех мастей просто «бабки» крутят и на свои деяния как на катализатор национальной деградации не смотрят. Как большевики, наверное, совсем не думали, что своей деятельностью помогают родиться нации имбицилов с безусловным рефлексом стукачества — они ее просто производили…

Ай да Болек! Ай да… ну, далее по Пушкину. Но я его прекрасно понимаю — сам ведь пытался публиковать статьи по истории края, хорошие статьи, неглупые. Думаете взяли? Ха-ха… Обещали, правда, один раз, даже целую полосу вроде как выделили в одном малотиражном журнале, а потом на этой обещанной полосе тиснули глупейшее интервью с лидером хитовой группки «Трупик Гоблина». Оно, конечно, нашему читателю интереснее…

В общем, проговорили мы далеко за полночь, а поднял нас Михаил рано — хотел сегодня до реки дойти, чтобы поточнее по карте сориентироваться и отдохнуть на ее берегу один денек перед следующим длинным отрезком пути до населенных местностей. Так что утром мы бродили вокруг палатки хмурые и не выспавшиеся, с красными глазами и припухшими физиономиями, и дружно роняли все из рук. Мы с Болеком кое-как упаковывали вещи, а Лелек, широко зевая, по естественной надобности устремился в кусты.

Из кустов он появился неожиданно быстро, все так же с открытым ртом и выпученными глазами, но уже не от зевоты…

— Лелек, дружище, ты там что, Йети увидел? — смешливо поинтересовался Михаил.

Вопрошаемый посмотрел на него непонимающим пустым взором, перевел взгляд на нас и просвистел прерывистым шепотом:

— Мужики… Там череп… в сосне…

Больше решено было четверых «фраеров» по тайге не искать — слишком уж маловероятным представлялся положительный исход таких поисков. А сажать засады по всем деревням, через которые мог пройти маршрут ускользнувших преследуемых, не мог даже Клещ, потому что иначе ему пришлось бы полностью освободить город от своего любезного внимания. Разумеется, об этом и речи быть не могло, ибо власть нетрудно захватить, а вот удержать — много труднее, и, оголи Клещ подконтрольные ему владения, обратно их через пару дней пришлось бы возвращать с боем, ибо свято место пусто не бывает. А он и так уже восемь не самых худших бойцов потерял…

Поэтому «смотрящий» решил проблему иным путем — назначил вознаграждение за достоверную информацию о таких-то и таких-то и оповестил о сем всех «блатных» на пространстве от Рудска до родной вотчины. Теперь оставалось только ждать — не станут же преследуемые всю жизнь в тайге куковать, когда-нибудь да выйдут в более-менее обитаемые места. А как только выйдут — он, Клещ, тут же о том будет извещен. Ну а дальше уж — дело за провинившимся Вовой Большим и горящей жаждой мести «братвой».

Просто, как все гениальное. И минимум расходов.

Человеческий череп, потемневший и растрескавшийся, равнодушно взирал на нас с двухметровой высоты. В ствол толстой старой сосны он врос давно и прочно; собственно говоря, это был и не череп даже, а набор лицевых и лобных костей без нижней челюсти. Но выглядело это, тем не менее, действительно страшновато.

Конечно, за долгое время обитания человека в тайге следов человеческой жизнедеятельности, и в первую очередь — могил, должно было появиться несметное количество, и вросший в шершавую серую кору костяк мог принадлежать кому угодно — от дезертира из отрядов хана Кучума до какого-нибудь беглого зэка. Но мне почему-то казалось, что эта жутковатая находка имеет к нашему путешествию самое непосредственное касательство.

Выход пришлось, разумеется, отложить на неопределенное время. Лелек принес уже было упакованную в рюкзак лопатку и мы стали аккуратно разгребать толстый слой прелой хвои и перегноя между корнями могучего дерева. Скоро под слоем слежавшейся земли лопатка звякнула о камень — ее отложили в сторону и принялись разбирать скрепленные глиной колотые, с острыми режущими краями, платины базальта вручную.