Собор - Измайлова Ирина Александровна

— О каком проекте вы говорите, мсье Монферран? — морщась от этой тирады, произнесенной с сильным акцентом и со множеством ошибок, спросил Стасов. — О нынешнем, который вы слепили недурно, пользуясь нашими разработками, или о первом, который совершенно неосуществим?

Лицо Огюста залила краска, потом он вдруг сразу же резко побледнел и, шагнув к столу, взял своего соперника за руку.

— Ну-ка идемте, господин Стасов! Допивайте ваш чай и идемте!

— Позвольте, куда? — начал было сопротивляться Василий Петрович. — К барьеру я не пойду-с… стрелять не умею.

— Идемте, черт возьми! — настаивал Огюст. — Не бойтесь, я не застрелю вас. Я вам хочу кое-что показать. Элиза, милая, отвернись, не то наш гость, кажется, стесняется встать.

Минуту спустя он втащил господина Стасова в свой кабинет и, попросту говоря, впихнул его в кресло за столом. Затем, выдвинув ящики, раскрыв секретер, одну за другой кинул на темное сукно несколько папок, кипу чертежей, две толстые тетради.

— Смотрите! Вот мой последний проект, тот, что я ныне представил на конкурс. Прежде всего, он составлен три года назад, я только чуть-чуть его доработал, так что ваших мыслей и мыслей прочих господ академиков здесь не может быть. Раз! Во-вторых, кабы я и использовал что-то из чужих предложений, то сие, извините, не запрещается. Вы все свои проекты просто строите на моем, и я не считаю это посягательством на мои мысли: на пустом месте никто ничего не строит. Согласны?

— Допустим, — Стасов с нескрываемым интересом смотрел на горящее лицо Огюста, удивленный его детски пылкой убежденностью. — Ну хорошо, и что дальше? Вы конкурса скорее всего не выиграете, во всяком случае, мнение Комитета склоняется не в вашу пользу.

— Пусть так! — Монферран упрямо тряхнул головой. — Пусть не выиграю, хотя я могу представить еще пару проектов — они почти готовы — и от борьбы я не откажусь до последней минуты. Знайте это, сударь! Но я не о том… Посмотрите теперь сюда. Это мой первый проект. Чертежи, разработки, расчеты. Да, здесь есть то, о чем можно спорить. Но я не ошибался, мсье Стасов, я только рисковал, а вы все решили, что я в своем деле не разбираюсь.

— Вы рисковали?! — закричал, подпрыгивая за столом, Василий Петрович. — Ну батенька! Я хочу сказать, не извольте меня подозревать в наивности… Рисковали! Это водрузив купол на арочные своды? Соединив фундамент из разных кусочков? Да такое сооружение развалится за несколько лет!

— Нет! — Огюст хлопнул рукой по столу, и листы бумаги затрепетали под его ладонью, точно живые. — Составные фундаменты существуют и не разваливаются, и вам это известно. Что до купола, то теперь я окончательно убедился, что его и так можно было сделать, как я собирался прежде… Вот мои расчеты, посмотрите!

Он раскрыл одну из тетрадей. Стасов скептически прикусил губы, однако читать стал сразу.

— Это вы рассчитали сами? — удивленно спросил он, поднимая глаза к склонившемуся над ним Огюсту.

— Да, — ответил тот. — А что?

— Вы — хороший инженер, вот что… — почти с досадой выдавил Василий Петрович. — Ну, а что же тут?.. М-м-м… Хм! Но позвольте? Какой камень обладает, по-вашему, этакой легкостью, сударь? Купол у вас выходит невесомым! Три тысячи тонн! Абсурд! Пятнадцать — это минимум.

— Извините, десять, — с еле скрываемым торжеством поправил Монферран. — Ронделе называет эту цифру в своих таблицах расчета кирпичных куполов. Вы исходите, как тут было принято, из некоего «камня», а камни-то разные. Ну а я сделаю купол весом в три тысячи тонн, а то и в две с половиной. Только он будет не кирпичным, а металлическим.

— Что?! — изумился Стасов. — Железный? Вы разделяете эти идеи современных инженеров о прочности подобных конструкций? Но кто и когда в ней убеждался?

Огюст снова вспыхнул.

— Сто двадцать лет назад, — выпалил он, — великий Кристофер Рен, английский архитектор, создал купол собора святого Павла в Лондоне. Он ведь отчасти металлический!

— Вот-вот, — подхватил немного уязвленный академик. — Отчасти! А ваш?

— А мой купол будет весь из металла, вы слышите, весь! — воскликнул Монферран. — И я докажу, что так строить можно и в будущем должно. Нельзя делать все так, как делали двести лет назад, как бы ни было прекрасно старое. Прошлое прошло, мсье, мы уже живем в настоящем, а то, что мы выстроим, будет существовать в будущем, стало быть, мы будущее и проектируем. И если этот собор, как я понимаю, завершит целую эпоху в жизни русской архитектуры, то в нем должны отразиться и черты новой эпохи, ее искания, ее, если хотите, сомнения… но главное — утверждение той же самой бесконечности в изменениях и формах, красоты, гармонии, нашей мысли.

— И это не станет хаосом? — спросил Стасов, и резкий его голос вдруг дрогнул, выдав сомнение и почти робость перед этим бурным напором.

— Что вы! Нет! — забыв все на свете, Огюст стиснул плечо своего соперника и заглянул ему в лицо. — Это станет не хаосом, а гармонией, сударь! Искусство всю жизнь свою борется против хаоса в мире, и до сих пор оно побеждало его и будет побеждать всегда!

— Всегда? — на тонких губах Василия Петровича блеснула вдруг улыбка. — Неужто всегда?

— Всегда! — твердо повторил Монферран.

И тут произошло совсем неожиданное. Хмурый Стасов весело расхохотался, и его сухое лицо сразу точно расцвело.

— Над чем вы смеетесь? — с вызовом спросил Огюст.

— Вы мне нравитесь! — вскричал, вскакивая, Василий Петрович. — Вы не авантюрист, как я прежде думал, вы подвижник. Только вы из веселых подвижников, и это, право, тоже великолепно. Тридцать восемь вам, вы говорите? Врете, батенька, врете! Вам двадцать, и будет двадцать до восьмидесяти!

— Я столько не проживу, — давясь от смеха, возразил Монферран.

— А вы проживите, проживите, Август Августович! (Стасов впервые назвал его по имени-отчеству, словно признавая окончательно их равенство.) Доживите, голубчик! Архитектура требует жизни долгой, ей десятками лет надо учиться и служить… Не картинки ж рисуем — дома строим. Дома-с! А у вас голова светлая, сударь! Таким, как вы, до ста жить надобно!

— А цвет волос-то при чем? — удивился Огюст, трогая свои еще влажные кудри. — Светлые или темные, не все ли равно?

— Светлая голова — это значит умная! — продолжая смеяться, пояснил Василий Петрович. — Видите, я вот забыл, что вы не русский. Да-с! И знаете что… — тут он сразу стал вновь серьезен и даже раздраженно наморщился, — знаете, мне кажется… Хм! Я очень хочу выиграть конкурс, но мне сдается, что его выиграете вы! Однако не краснейте же так и, ради бога, не кидайтесь мне на шею: изъявления нежных чувств я не люблю, а говорю всегда то, что думаю. За то меня и не любят ни при дворе, ни в наших кругах, как вот вашего приятеля господина Росси… Между прочим, он тоже уверен именно в вашей победе.

XVIII

— Ну а ваше собственное мнение, Алексей Николаевич? Выскажите его. Какой из проектов вам кажется наиболее приемлемым?

Пронзительный взгляд царя оторвался от рисунков и застыл, нацелившись в лицо Оленину. Пальцами левой руки Александр I легонько постукивал по краю стола, показывая тем самым, что времени на размышления не дает.

Президент Академии художеств готов был к этому вопросу и заранее обдумал ответ, но в это мгновение, как назло, вдруг засомневался. Во-первых, он заметил едва заметную ухмылку на губах монарха, такая у него появлялась, когда он ожидал, что с ним заспорят. Во-вторых, даже приняв окончательное решение, Оленин не мог быть уверен, что оно до конца правильно. Боже, как замучил его этот окаянный проект!

Накануне посещения царя Алексей Николаевич еще раз все тщательно взвесил и обдумал. Казалось бы, конкурс был окончен. Комитет Академии наибольшее предпочтение отдал проекту Михайлова 2-го, и вот теперь этот проект одобрил и император, одобрил, но почему-то не написал на нем резолюции… Чего он ждет? Его, Оленина, мнения? А почему? Сам не уверен? На Александра это не похоже.