Путь Моргана - Колин Маккалоу

Осмотрев вещи всех двенадцати каторжников, мистер Хэнкс самодовольно усмехнулся.

– Так где вы прячете монеты? Где ваши деньги, черти?

– У нас их нет, сэр, – отозвался Недди Перрот. – Мы целый год пробыли в тюрьме, а там были женщины… – И он виновато развел руками.

– Вывернуть карманы!

Карманы оказались пустыми у всех, кроме Ричарда, Билла, Недди и Уилла, которые засунули в них книги.

– Скидай одежу! – рявкнул мистер Хэнкс.

Каторжники сняли пальто и сюртуки, мистер Сайкс лично осмотрел всю одежду.

– Ничего, – доложил он с усмешкой.

– Обыщите их, мистер Сайкс.

Заключенные истолковали эти слова как приказ обыскать их самих. Мистер Сайкс добросовестно исполнил его, с явным удовольствием щупая гениталии и ягодицы.

– Ничего, – повторил он, и в его глазах вспыхнуло предвкушение.

– Всем присесть и наклониться! – велел мистер Хэнкс сладостно дрогнувшим голосом. – И предупреждаю: если мистер Сайкс найдет деньги у кого-нибудь в заднице, отмывать их будете собственной кровью!

Мистер Сайкс действовал грубо, неторопливо и умело. Четверо молодых мужчин и Джо Лонг расплакались от боли и унижения, остальные перенесли экзекуцию, не выказывая никаких эмоций.

– Ничего, – заключил мистер Сайкс. – Ровным счетом ничего, мистер Хэнкс.

– Мы из Глостера, – объяснил Ричард, одеваясь. – Там живут бедно.

«Вот я и получил сполна. Позор и деньги. Чтоб мне провалиться!»

– Отведите их вниз, мистер Сайкс, – велел начальник плавучей тюрьмы и с разочарованным видом отошел.

Двадцать восьмого января тысяча семьсот восемьдесят шестого года на «Церере» насчитывалось двести тринадцать каторжников; двенадцать прибывших из Глостера получили номера с двести первого по двести тринадцатый, Ричарду достался двести третий. Но по номерам их называл только мистер Герберт Хэнкс с Пламстед-роуд близ Уоррена, Вулвич.

Какой-то мудрый человек – вероятно, чтобы умаслить заключенных из лондонского Ньюгейта, презирающих деревенщин, – отделил столичных преступников от привезенных из провинции, поместив их на разные палубы. Лондонцы заняли вторую палубу, а провинциалы – самую нижнюю. А может, причиной столь мудрого решения стала непрекращающаяся борьба между лондонскими преступниками и провинциалами на кораблях «Блюститель» и «Юстиция», где все смешалось так, что распутать это хитросплетение было не под силу даже мистеру Дункану Кэмпбеллу. Размещая каторжников на судне «Дюнкерк» в Плимуте, он зашел еще дальше и разделил корабельные помещения на семь отсеков – согласно разработанной им самим запутанной классификации.

Различия между англичанами были поразительны. Жаргон лондонского Ньюгейта для непосвященных звучал как совершенно незнакомый язык, хотя многие, кто пользовался им, умели говорить на вполне понятном, но ломаном английском. Беда заключалась в том, что большинство заключенных из принципа отказывалось пользоваться литературным языком, демонстрируя свою исключительность. Узники, привезенные с севера и с юга, из Йоркшира и Ланкашира, более-менее понимали друг друга, но как бы правильно они ни выражались, остальные не могли разобрать ни единого слова, произнесенного ими. Мало того, ливерпульцы говорили на так называемом скаусе, еще одном малоизвестном диалекте. Жители центральных графств могли объясниться с уроженцами западных округов; и те и другие понимали каторжников из Суссекса, с морского побережья Кента, из Суррея и Гемпшира. Но те, кто жил в Кенте близ берегов Темзы, пользовались жаргоном чем-то сродни тюремному, то же самое относилось к уроженцам районов Эссекса, прилегающих к Лондону. Выходцы из северных областей Эссекса, Кембриджшира, Суффолка, Норфолка и Линкольна говорили на своем диалекте. Это сборище англичан было настолько многоязычным, что двое каторжников из Бирмингема на «Блюстителе» не понимали друг друга: один из них был родом из деревни Сметуик, а второй – из Фор-Оукс, и оба ни разу не отъезжали от родных деревень дальше чем на милю, пока не попались в сети правосудия.

В результате заключенные образовывали группы. Между отрядами из шести человек, способных хоть как-то объясниться друг с другом, устанавливалось нечто вроде взаимопонимания. Те, чей акцент или жаргон был никому не понятен, оказывались в изоляции. Поэтому заключенные из Глостера держались обособленно, с остальными их объединяла только ненависть к обитателям лондонского Ньюгейта, расположившимся палубой выше. Именно им доставалась львиная доля пищи и дешевого джина, поскольку они с тюремщиками понимали друг друга и, кроме того, их сплотила неприязнь к провинциалам.

Свою долю джина лондонские заключенные получали по праву, поскольку находились на своей территории и располагали большими средствами, но то, что им доставалась лучшая еда, было несправедливо.

Жизнерадостный пухлый мистер Дункан Кэмпбелл проявлял редкостную бережливость во всем, за что ему приходилось платить дополнительно сверх двадцати шести фунтов в год, которые правительство его величества выплачивало ему за каждого каторжника, а еда стоила немалых денег. В неделю на одного заключенного приходилось тратить не меньше десяти шиллингов; благодаря судам, стоявшим у берегов Темзы, в январе доход Кэмпбелла составлял триста шестьдесят фунтов в неделю, к тому же он изыскивал самые разные способы увеличить этот доход – к примеру, сам выращивал овощи и варил легкое пиво. О более простых способах получения прибыли – таких, как приписки или провокация цинготных мятежей, – не могло быть и речи: суда посещало слишком много назойливых представителей власти. Хлеб и мясо Кэмпбелл закупал в гарнизоне лондонского Тауэра – только бычьи головы и голени, только черствый хлеб – и поначалу не заботился о качестве провизии. Затем в дело вмешался мистер Джон Ховард, и вскоре заключенных стали кормить гораздо лучше. Но несмотря на все досадные запреты и ограничения, а также тщательно подобранных надзирателей числом около ста человек, мистер Кэмпбелл ухитрялся получать не меньше ста пятидесяти фунтов прибыли в неделю. Ему же принадлежало одно судно в Плимуте, «Дюнкерк», и два в Портсмуте – «Удачливый» и «Твердыня». Общий барыш, приносимый этим предприятием, достигал трехсот фунтов в неделю; помимо того, Кэмпбелл принимал участие в запутанных махинациях, связанных с поставками припасов для предстоящей экспедиции в Ботани-Бей.

Высота помещений на самой нижней палубе «Цереры» не превышала шести футов, а это означало, что голова Ричарда находилась на расстоянии полудюйма от потолка, а Айку Роджерсу не удавалось даже выпрямиться во весь рост. Потолочные балки располагались на фут ниже, расстояние между ними составляло шесть футов. По этой причине любая ходьба превращалась в пародию на шествие монахов: заключенные передвигались семенящей походкой, через каждые два шага почтительно наклоняя головы.