Единый - Александр Цзи

я. — Как это по-человечески… Перенести всю ответственность на бога или вселенную.

— Ты не контролируешь полностью свою жизнь, Олесь, — сказала Ива. — И тем более чужую.

— Ну и ладно. — Я наконец нашел в себе силы встать, ударил кулаками по столешнице. — Прибил я эту скотину — туда ей и дорога. Если по пути в Росс раздавлю еще парочку гадин, ничего страшного не произойдет. В Поганом поле я сам себе судья и палач.

— Не думаю, что это верный подход, — возразила Ива. — Зло не остановить злом…

— Почему нет? Клин клином вышибают, говорят. Минус на минус дает плюс. И вообще, зло, добро — все это понятия относительные.

— От допущения относительности добра и зла один шаг до небинарной морали, где понятий добра и зла не существует совсем.

Я скривился при воспоминании о противных разноцветных россах. Неужели я стану как они?

— Постараюсь не докатиться до такой гадости, как небинарная мораль. По сути это отсутствие какой-либо морали… Полный беспредел.

— Не совсем беспредел. Небинарная мораль у россов достаточно структурирована и обоснована, хотя мы, Либерахьюмы, считаем ее вредной в долгосрочной перспективе. Но я поняла твою мысль.

Я переключился на двух Модераторов, один из которых в свое время получил от меня по крысиной морде и, в свою очередь, подкинул проблем.

— Ты, — указал я пальцем на крысеныша, — убери это тело и вымой тут все. Самолично, ручками! А ты, — поглядел я на второго, незнакомого, — позвони в Детинец, свяжись с Председателем…

Я умолк, задумавшись. Как простой Модератор дозвонится до Самого Крутого Чувака? Это не под силу и Админу, если б он был жив. И если дозвонится, как узнает то, что мне нужно, а именно: не пропал ли труп Кирсанова из мавзолея? Случись подобное, любую инфу засекретят накрепко. А я никого не зачарую на таком расстоянии. Волшба по телефону не работает.

Я дал еще указания — чтобы смерть Админа они восприняли как самоубийство. Админ ни с того, ни с сего прямо во время обильного обеда проколол себе руку вилкой, а затем ударил себя в глаз ножиком и поработал с папье-маше. Не выдержал стресса тяжелой администраторской работы. Волшба, как и мощная пропаганда, напрочь убивает любую критичность: Модераторы поверят в эту версию без размышлений. А люди поверят в то, что им скажут. Похоронят Админа по-любому в закрытом гробу.

Пока я давал эти указания, меня терзал стыд. Все-таки я превратился в убийцу. От расправы над Кирсановым меня “избавила” Рина, но руки у меня недолго оставались чистыми. Одно дело — быть воином, уничтожающим врагов на поле брани, и совсем другое — убивать вот так, за столом, в припадке неудержимого гнева.

Но если мне быть монархом, то руки чистыми не сохранить ни за что. Придется избавиться от тысяч таких, как этот толстый Админ, свято верящий в то, что он — власть и имеет полное право отправлять людей на каторгу до конца дней за оскорбление собственной персоны. Их не зачаруешь и новые ценности не внушишь. Не перевоспитаешь ни естественным, ни магическим способом. И эти люди станут врагами новых порядков, основанных на признании прав обычного народа.

Что делать с этими многочисленными админами? Загонять их на каторгу? Но тогда там возникнет весьма опасная, мотивированная и обиженная на новую власть субкультура — своего рода воры в законе. Их влияние распространится на криминальный мир, ибо в обществе, где нет истинного плюрализма, оппозиция уходит в уголовное подполье. Отправлять таких админов на каторгу — создавать самому себе могущественного и трудноистребимого врага.

Альтернатива тюремному заключению — казнь. После революций часто (если не всегда) на страну обрушивается безумная волна репрессий и массовых казней в виде расстрелов, повешений или гильотинирования. Таким образом новая власть избавляется от реликтов старой системы. В итоге новая власть, вышибающая клин клином, становится еще большим злом, нежели власть прежняя.

Но ведь другого выхода нет. Если менять Вечную Сиберию сверху вниз, путем реформ, инициированных Детинцем, то многие, жирующие при Председателях, будут недовольны. Как быть с ними? Завинчивать гайки? Ведь по-другому с ними не договориться.

Я вышел из здания Модераторов, так и не придя ни к какому решению. Сделал любимый финт ушами — отложил решение на потом. Позже выясню, исчезло ли тело Кирсанова, позже придумаю, как устраивать магические реформы с учетом егорушек и админов. Самое магическое слово — это “потом”.

Витька сидел в кабине вездехода и при виде меня поджал губы. Я отпустил Модератора, несшего караул возле машины, и уселся за руль. Мне было неловко — и это мягко сказано. Я не знал, как начать разговор. Но Витька заговорил первым:

— Поехали, пока тут шум не начался.

Он пришел в себя, в очередной раз демонстрируя поразительно крепкие нервы. У него разве что незначительная бледность на щеках осталась.

— Не начнется, — проворчал я.

— Ты всех зачаровал? Скажи, Олесь, страшно иметь такую силу?

— Страшно, Витька, — признался я. — Особенно вкупе с моим сумасшествием…

— Ты разве сумасшедший?

— Определенно ненормальный. В моих мозгах уникальный нейрочип. Никто не спрогнозирует все последствия такого… симбиоза, что ли.

— Даже Ива?

— Даже Ива. Для этого нужен интеллект настолько мощный, что он будет способен воссоздать все факторы, что на меня влияют. То есть воссоздать целый мир.

Витька задумался, а я продолжил:

— И Ива отказалась перехватывать надо мной контроль, потому что это неэтично с позиций бинарной морали.

— Зачем перехватывать над тобой контроль? Если снова с катушек съедешь?

— Ага.

— Мда, дела… У меня есть одна идейка на этот счет. Но пока поехали отсюда.

Я молча повиновался.

***

Мы проехали по Посаду между бараков, возле которых кое-где копошились незнакомые люди, по грунтовой дороге добрались до холма с беседкой, в которой я когда-то беседовал с Аней-комбайнершей, обогнули его и направились к воротам в заборе, ведущим в Поганое поле.

У этих ворот раскорячился неуклюжий гибрид зерноуборочного комбайна и экскаватора. Возле него двигалось трое человек.

Я с неудовольствием затормозил: комбайн перегораживал дорогу.

— Сейчас я заставлю их убрать, — бросил я, вылезая из машины.

Витька вышел тоже — наверное, не желал оставлять меня один на один с твердолобыми сиберийцами, пока я не остыл от недавней жестокой экзекуции. А я не остыл. Вина, небольшой стыд, негодование и отголоски злости сплавились в неприятный ком в груди и давили на сердце. Не то чтобы я сильно жалел о том, что прикончил Админа — сволочь он та еще и ничего другого, по сути, не заслуживает, — но потеря контроля на почве идеи-фикс, чтобы непременно заставить