Злой дух Ямбуя - Григорий Федосеев

Самка и ягнята бросились выше по гребню, но остановились, постояли секунд пять и с такой же поспешностью вернулись на выступ.

Это показалось подозрительным, и мы, не отрывая глаз, продолжаем наблюдать за животными. Рядом с ними появляется прошлогодний ягненок — самец. Это видно по рожкам, они не как у самки, заброшены прямо назад, а несколько шире и завернуты концами наружу. В его позе уже проступают гордые черты взрослого самца — круторога. Голову он держит немного выше туловища. Ягненок в том самом возрасте, когда опасность не очень-то тревожит его.

Животные, сбившись в стайку, дружными прыжками стали набирать высоту. С какой легкостью они скачут с камня на камень, обходят обрывы, несутся по скалам, иногда на мгновенье задерживая бег у обрывов. Все ближе и ближе к нам. Наблюдать животных в их естественных условиях, да еще таких чудесных прыгунов, как снежные бараны, поистине большое удовольствие!

Бараны то исчезают среди развалин, то вырастают на выступах. Курумы, покрывающие Становой, при их появлении уже не кажутся мертвыми. Даже утесы, безнадежно нависающие над пропастями, оживают, если на них появляется силуэт снежного барана.

Почти скрываясь за гранью соседней скалы, табунчик снова приостановился. Малыши под опекой матери ведут себя беспечно. А та, вытягивая шею, заглядывает вниз. Ее что-то там приманивает и раздражает, она беспрерывно бьет копытом о камень и угрожающе трясет своими маленькими рожками.

Потом все исчезли за каменными грядами, словно свалились в пропасть. Только изредка с вершины гольца доносился стук камней под их быстрыми ногами.

Карарбах накинул на плечи котомку, стал спускаться к гребню, в ту сторону, откуда появились бараны. Он почти выбежал на выступ, где самка поджидала своего непослушного ягненка, и, осторожно высунувшись, стал заглядывать вниз. Несомненно, кто-то вспугнул семейство баранов, иначе нечем объяснить поспешность, с какой они бежали на вершину Ямбуя.

Старик окинул быстрым взглядом крутой склон гольца, присел на камень. Вынул из-за пазухи трубку, набил табаком, всунул конец чубука в рот, раскрыл замшевую сумочку, пришитую к поясу, достал из нее кремень, кресало и лоскуток трута. Как шло ко всей его внешности это древнее приспособление для добычи огня! В загрубевших пальцах старика оно казалось более надежным, нежели спички. Спичками Карарбах редко пользовался. Он держал их во внутреннем кармане рубашки завернутыми от сырости в бересту. Ими он разжигал костер и только в ненастье прикуривал.

Приложив к острой грани кремня трут, он привычным движением руки ударил кресалом. Взвился тоненькой струйкой дымок. Карарбах положил горящий трут в трубку, придавил его большим пальцем. Не успев ни разу затянуться, он вырвал изо рта трубку — издал полуоткрытым ртом какой-то дикий, предупреждающий звук и показал вниз.

Далеко внизу, у самой кромки стланика, виднелось темно — бурое пятно. Медведь!

Зверь весь высунулся из-за обломков, стоял, как бы в раздумье. Он явно шел по следу вспугнутых им баранов. Над медведем в глубоком осеннем небе парит пара коршунов. Распластав крылья в просторе и почти не шевеля ими, они описывают круги, уходят выше и выше, оглядывая местность. Даже наступившие, заморозки не могут заставить их покинуть нагорье, так велика власть родных мест над этими хищниками.

Медведь постоял с минуту, вдруг резко повернул назад, прогремел по россыпи и исчез в стланиковых зарослях. Он днем, как и каждый хищник, старается избегать открытых мест. Без надобности не покидает заросли.

Карарбах предлагает спуститься в кустарник и идти по горячему следу за медведем. Я соглашаюсь, а сам думаю: «Не обманул бы он нас в стланике!»

На равнине, между двух озер, в редколесье вспыхивает дымок. Это наши дают знать, где находится их наблюдательный пункт. Карарбах долго смотрит туда, как бы запоминая это место на случай, если придется искать своих ночью.

Солнце уже миновало зенит. Быстро проходит день. Расплескалась полуденная теплынь по склонам гольца, опалились солнечным жаром ерничек, ивки и по влажным ложкам осочки — последний наряд земли.

За обрывами идти легче. Тут нет развалин, высоких карнизов и нависающих над крутизною скал. Спускаемся по голой, шаткой россыпи. Ниже она затянута бархатисто — зелеными мхами. На них всюду старые и свежие следы зверей. Среди них Карарбах сразу увидел отпечатки широких лап медведя. Даже на мхе след кривой задней ноги хорошо виден.

Метров через пятьдесят начинались заросли. Старик, точно не веря глазам, ощупал медвежьи вмятины, прикинул размах спокойного шага хищника и, повернувшись ко мне, кивнул головою в сторону стланика, как бы спрашивая, пойду я в заросли или нет.

К этому я уже был подготовлен. Карарбах одобрительно промычал. Он закурил трубку, достал из кожаной сумочки, где хранились охотничьи припасы, два патрона, положил за пазуху, а сумочку легонько завязал ремешком, чтобы при необходимости одним движением руки можно было раскрыть ее. Склонившись на посох, он потягивал трубку, задумчиво глядя в глубину расстилавшихся перед нами таинственных зарослей. Лицо его было необыкновенно спокойно.

В эти минуты, почему-то вспомнились слова матери, сказанные ею, когда я был еще подростком. С детства моей неуемной страстью была охота. Все свободное время я проводил в лесу или в горах; выслеживая куропаток, зайцев, а то и более крупную дичь, или занимался ловлей форели.

Однажды мы с приятелем загнали раненую лису в нору. Расстаться с такой добычей нам не хотелось. Нора оказалась очень старой, нежилой и, видимо, была вырыта более крупным, нежели лиса, зверем. Скорее всего волчицей. Мы договорились с товарищем: полезу в нору я, а он привяжет ремень к моим ногам и как только я задергаю ими — вытащит меня наружу. На этот безрассудный шаг мог рискнуть только я — самоуверенный мальчишка.

Ход в нору был пыльный и узкий даже для худощавого тринадцатилетнего парнишки. Но соблазн был велик. Вытянув одну руку вдоль туловища, а другую подав вперед, я стал медленно углубляться, совершенно не думая о том, что раненый зверь бывает смел и жесток.

В норе стало так темно, что, я, как ни напрягал зрение, абсолютно ничего не видел. Стараясь возможно меньше дышать, я протискивался дальше, отгребаясь связанными ногами и левой рукою, и правую держал впереди готовой поймать лису. Почему-то мне казалось, что я непременно схвачу ее за хвост. И представлялась приятно удивленная мать, как она возьмет в руки огненно-красную шкурку, встряхнет волнистый остюг и скажет: «Кормилец ты мой!..» И вдруг в эти сладостные минуты моя правая рука была яростно схвачена лисою. Потом что-то тупое и твердое стало рвать мне лицо, обдавало душным жаром. Я задергал ногами, и, пока приятель тащил меня из норы, лиса не оставила на лице живого места. Правая рука была в ужасных ранах. Хорошо, что этим только отделался, а ведь мог бы вылезти без носа и без глаз…