Злой дух Ямбуя - Григорий Федосеев

Меня с детства привлекали горы своим величием и вечным спокойствием. Они никогда мне не надоедают, меня не утомляет их крутизна и не пугают их поднебесные вершины. Горами можно любоваться вечно, как и морем.

Карарбах вдруг останавливается, смотрит под ноги, манит меня. На зеленом мху видна глубокая вмятина, отпечаток тяжелой лапы. Медведь явно ушел к лагерю. След был чуточку затянут инеем, — зверь был здесь в предутренний час. А вот и еще след в грязи, мы сразу узнаем отпечаток левой лапы, вывернутой сильно внутрь.

Старик долго стоял, прислушиваясь. До лагеря, который хорошо виден за болотом, не больше двухсот метров. К нему хищник не пошел: побоялся огня или учуял запах собаки. Медведь вообще собаки не боится, но его, привыкшего к постоянной тишине в лесу, лай раздражает, приводит в бешенство, и он или бежит от собаки, или вступает с нею в драку.

Зверь, вероятно, решил подобраться к лагерю с другой стороны, пошел вдоль болота, но оно далеко растянулось. В воду же не полез. Лег на траву, откуда была видна стоянка. Карарбах подозрительно осмотрел лежку, обратил мое внимание на то, что примятая на ней трава не заиндевела: видимо, зверь ушел недавно, может быть, только что. Потом старик показал на обледеневшую, явно от дыхания медведя, траву впереди лежки: он лежал мордой к стоянке, что-то выжидал.

Мы оказались недалеко от лагеря, и я позвал Павла. Он перебрел болото, подошел к нам.

— Видишь? — спросил я, показывая на измятую траву. — В одиночку ни шагу из лагеря, установите суточное дежурство, держите большой костер. Понял?

— Все сделаем, не маленькие, уж как-нибудь сами себя убережем.

— Вот этого «как-нибудь» медведь и ждет, чтобы проучить вас.

— Не беспокойтесь, у нас он не поживится, — уверенно отвечает Павел.

Он уходит в лагерь, а мы идем по следам медведя. Зверь прошел еще метров сто вдоль болота, оставляя на следу раздавленный ледок и сбитый с веток голубики иней. Следы настолько свежи, что кажется, зверь идет где-то впереди нас.

Карарбах заряжает бердану, жестами предлагает мне идти рядом и при необходимости стрелять сразу, не дожидаясь его.

Каждое мгновенье можно наткнуться на зверя. Здесь, на маристой почве, не сразу заметишь притаившегося медведя, его темно — бурая спина как нельзя лучше маскируется среди мшистых бугров.

Медведь вышел почти на свой след и, оставляя в грязи отпечатки лап, направился вдоль гольца. Старик задумался, куда идти? Следом медведя или, как решили с утра, — на голец? Он показал рукой на тропку и зашлепал по ней мокрыми унтами.

Мы выходим на свой вчерашний след. Долго поднимаемся по склону Ямбуя. Карарбах идет привычным неторопливым шагом. Не оглянется, как будто меня нет с ним. Он привык к одиночеству, оно не удручает его. Окружающая природа представляется ему, как нечто одушевленное, с ней он, видимо, делится своими мыслями. В постоянных скитаниях по тайге он не ищет приключений, ничем не восхищается, все принимает как должное.

За кустарниками мелкая россыпь. Мы прошли наискосок по ней к высокой скале, подымающейся над обрывами. Обошли ее справа и по крутому, заваленному обломками гребешку вышли наверх. На скале свежий, пушистый ягель, притоптанный копытами сокжоев, и всюду их помет.

Ветерок бросал прохладу в лицо, проносился мимо. Старик остановился у самого края уступа. За ним провал и крутой, в обломках скат Ямбуя. Прищуренные глаза Карарбаха блуждали по скалистому склону, ощупывали далеко внизу волнистый стланик, ложбины. Сухие губы шептали, сжимались, снова быстро шевелились. Казалось, старик произносил какие-то страшные заклинания. Потом он строго глянул на меня, свободно вдохнул и спокойно стал усаживаться на самой бровке скалы. Я пристраиваюсь рядом.

Ленивая, теплая осенняя тишина наполнила день.

Осенняя яркость и обилие красок смягчают пейзаж угрюмого нагорья. Но сквозь этот великолепный наряд невольно ощущаешь немые признаки великого перелома в природе. Еще немного дней, и любые бураны безжалостно сдерут с земли цветной наряд, утопят тайгу в океане снегов, и замрет на скучной белизне жизнь.

Карарбах забеспокоился, что-то его встревожило. Вытянув жилистую шею, он наклоняет голову, пристально глядит вниз, под скалу.

Под нами ребристый гребень, сбегающий до самых стлаников, рядом извилистый лог, затянутый карликовыми ивками, а еще ниже — волнистые серые россыпи.

Нигде ни души.

И вдруг до моего слуха долетает стук скатывающихся камней. Он доносится оттуда, куда так пристально смотрит старик. Я подвигаюсь к самому краю скалы и, удерживаясь руками за выступ, тоже смотрю туда. Никого… Что же встревожило Карарбаха, если звуки скатывающихся камней до него не доходят?

Через несколько минут, как будто успокоившись, старик перевел взгляд на далеко лежавшую равнину. Но вот он опять с какой-то внезапностью посмотрел вправо под скалу, да так и застыл. Я через его плечо тоже заглянул туда. Никого нигде. Но было полное ощущение, что кто-то ходит под нами. И как бы в доказательство вновь послышался затяжной шорох камней.

Я схватил карабин, но старик отвел в сторону ствол, предупредил пальцем — не стрелять. А сам, не отрывая взгляда, следил за гребнем.

Не понимаю, каким образом глухой старик догадывается, что кто-то ходит под нами? Неужели он воспринимает звуки иным путем, нежели мы?

Опять стукнуло внизу, посыпались камни, и еще не смолк их грохот, как из-за нижнего карниза вырвалось какое-то серое животное. Узнаю самку снежного барана — обитателя поднебесных вершин. Она беспрерывно оглядывается. В ее пугливом взгляде, в быстрых, неуверенных прыжках — страх.

По обе стороны самки, почти впритирку, бегут два ягненка. Они удивительно точно повторяют движения матери, делают те же прыжки, и все трое гордо несут свои головы, поворачивая их то вправо, то влево, будто всеми ими управлял один механизм.

Вижу, самка бросается в сторону, двумя прыжками выскакивает на выступ и, повернувшись к своему следу, застывает, угрожая кому-то лобастой головой.

Самка одета не по сезону: на ней потрепанная, еще не совсем вылинявшая шуба, а ведь скоро зима. В ее нервных движениях, в настороженности печать каких-то забот. Мы следим за ней. Что приковывает ее взгляд там, за карнизом, куда она так напряженно и не без тревоги смотрит?

Самка и ягнята бросились выше по гребню, но остановились, постояли секунд пять и с такой же поспешностью вернулись на выступ.

Это показалось подозрительным, и мы, не отрывая глаз, продолжаем наблюдать за животными. Рядом с ними появляется прошлогодний ягненок — самец. Это видно по рожкам, они не как у самки, заброшены прямо назад, а несколько шире и завернуты концами наружу. В его позе уже проступают гордые черты взрослого самца — круторога. Голову он держит немного выше туловища. Ягненок в том самом возрасте, когда опасность не очень-то тревожит его.