Пещера. Ведьмин век. Долина Совести - Марина Дяченко

– Девочка, – человек с мягкой улыбкой кивнул, усаживаясь напротив. – По поводу девочки я и хотел с вами поговорить… Ваш рапорт я читал. Теперь расскажите еще раз. С эмоциями. По возможности подробно.

Подробностей Тритану хотелось меньше всего – но он добросовестно говорил и говорил, сидящий напротив человек мрачнел, кусал губы, потом поднялся и положил Тритану руку на плечо:

– Да… мы очень дорого расплачиваемся… а ОНИ еще дороже. И вряд ли ситуация изменится раньше, чем через двадцать лет…

– Смена поколений, – Тритан механически вытирал мокрые ладони о парадные брюки, – дети…

– Поговорим о девочке, которую вы привели, – мягко перебил его собеседник. – Я понимаю, вами двигало сочувствие… невозможность бросить ребенка в беде… Я понимаю, что вас связывает. Я понимаю. Но случилось так, что этим своим поступком вы оказали… неоценимую услугу науке.

Тритан еще не понял, в чем заключается опасность – но внутри у него уже было холодно, холодно, как в полночь на продуваемой ветрами вершине.

– Девочка, – его собеседник помедлил. – Вероятно, вас это травмирует… появление девочки подтвердило версию о мутациях.

Тритан все еще не понимал.

– Она мутант, – сказал его собеседник жестче. – Она опровергает наши прежние представления… До сего дня из изолята был вывезен двадцать один ребенок, родившийся после… известных событий. Все они нормальны, они могли бы родиться где угодно, хоть и в столице… А ваша Махи мутант. Комплекс Доброго Доктора, сформировавшийся на генетическом уровне.

Стало тихо; Тритан смотрел, как падает в окно солнечный луч. Можно воевать с пулями и стрелами, можно чуять траектории и направления – но солнечный луч не обрубить крюк-кинжалом. И только что произнесенные слова не убить никаким оружием.

– Она нормальный ребенок, – проговорил он глухо. – Я видел ее реакции… Она нормальный, совершенно нормальный…

– Тритан… речь идет о генетических изменениях.

– Это ребенок, – он понимал, что говорить недопустимо громко, и что голос его недостойным образом дрожит. – Это ребенок. Несчастный, переживший шок. Потерявший отца… Я обещал ей, что здесь ее встретят… не обидят… не станут принуждать…

– Мы не изверги, – вздохнул после паузы человек с мягкой улыбкой. – Но это ОЧЕНЬ важно. От этих исследований зависит будущее человечества…

– Эксперименты над ребенком…

– Мы будем щадить ее. Но… понимаете.

– Не понимаю, – сказал он шепотом.

Его собеседник прошелся по комнате. Потом подошел и присел на пол – прямо перед лицом сидящего Тритана.

– Зато я могу вас понять. Я сам месяц как похоронил… отца.

Зависла пауза и длилась долго.

– Значит, нет? Мне нельзя…

– Нет, – человек с мягкой улыбкой поднялся. – Триглавец высоко ценит ваши усилия и достигнутые вами результаты… господин Тодин. Я выражаю вам признательность от Познающей и от себя, как от сокоординатора… Ваша карьера началась блестяще.

Тритан молчал.

Мир перед его глазами был черным.

Позволенное прощание произошло невнятно и сумбурно. Он сам не мог вспомнить, о чем говорил, о чем врал; Махи кивала. Это он запомнил на всю жизнь – как она кивала, глядя через его плечо.

Всего один раз она взглянула ему в глаза.

Из-за стекла великолепной машины. Махи в жизни не доводилось видывать ничего подобного – но она осталась равнодушной к механическому великолепию. Она смотрела через стекло – на Тритана.

Через несколько лет, достигнув определенного положения в структуре Познающей, он станет наводить справки о девочке по имени Махи, первом мутанте, доставленном из изолята.

Но ничего не узнает ни тогда, ни потом, потому что материалы окажутся переданными Охраняющей главе, которая умеет прятать тайны так, чтобы они умирали).

Когда-то в каком-то странном романе она читала о женщине, прикованной наручниками к спинке кровати; помнится, так и не пришлось дочитать роман до конца. Слишком он показался скверным и совершенно неправдоподобным.

Теперь…

Она не боялась. Все самое страшное случается ТАМ, здесь, во внешнем мире, под солнцем – что может случиться?..

Она посидела еще – до одури спокойная, отстраненная, равнодушная. Потом так же отстраненно оглянулась – на заднем сидении лежала сумка, в кармашке которой – она помнила – водитель оставил ключи от наручников…

Она поморщилась. Вся эта суета с железом и ключами казалась ей пошлой и ненастоящей. Только смерть в Пещере – настоящая смерть…

Она с отвращением посмотрела на свою руку. Браслет ерзал на исхудавшем запястье; Павла попыталась стянуть его – тщетно.

Где ты, Раман?.. Никогда не ставь на сцене подобных спектаклей. Оперетта какая-то, смешно и неприлично – возня с наручниками рядом с мертвым телом…

Но Павла не стеснялась и не боялась мертвеца. Наверное, из-за этого пустого взгляда. Как будто умерший не был человеком, как будто он, как ни кощунственна эта мысль, был просто дохлой рыбиной. Этот его взгляд, взгляд из Пещеры, странным образом выводил его из числа одушевленных созданий. Сарна не вздрогнет, встретив издохшего схруля…

Скоро Павла поняла, что до сумки с ключами ей не дотянуться. При жизни водитель был предусмотрителен и не хотел, чтобы Павла сбежала; сумка забилась в самый дальний от Павлы угол салона.

Она опять не испугалась.

Посидела несколько минут, бездумно разглядывая салон – так, как будто только сейчас предоставился случай впервые его рассмотреть.

Большая и мощная машина, пыльная и просторная изнутри. Никаких наклеек, никаких брелоков, вообще никакого отпечатка личности хозяина, и даже клеенчатая коробка аптечки, свалившаяся от тряски на заднее сидение, совершенно безлика и стандартна…

Павла проглотила слюну. Потом нащупала рычажок, откидывающий спинку, и превратила свое кресло в кровать – так же, как это сделал перед тем водитель.

Потом стянула туфли.

Потом улеглась на спину, подобрала колени к животу и изобразила некий гимнастический этюд, что-то вроде «стойки на лопатках с переворотом». И захватила аптечку ногами.

Через секунду, когда коробка выскользнула, Павла ухитрилась подхватить ее свободной рукой; крышка откинулась, окатив Павлу волной больничной вони. Как просто, оказывается, привыкнуть к этому мерзкому запаху… и как быстро от него отвыкаешь.

Павла отыскала среди груды обязательных лекарств мазь от ожогов. Густую и жирную; преодолевая отвращение, вымазала кисть прикованной руки.

Потом стиснула зубы, ожидая боли; боли практически не было. Рука почти без усилий выскользнула из стального браслета, и Павла машинально потерла ладонь о жесткую обшивку кресла. Хорошая попалась мазь. Не отмыться.