Задание Империи - Олег Измеров

Они поднялись на второй этаж и повернули налево.

— Вы никогда не бывали в таких домах? Я вижу, вы все так внимательно разглядываете…

— Наоборот, очень знакомо…

В коридор за дверью, застекленной армированным проволочной сеткой стеклом, выходило четыре двери, две пары квартир напротив друг друга.

«Куда она пойдет? Неужели…»

Они прошли к концу коридора, немного не доходя до большого окна с дверью на балкон, где обычно вывешивалось белье, повернули направо и остановились перед двустворчатой дверью, обитой черным дермантином.

— Что вы так удивленно смотрите? Нет-нет, я точно вижу, чувствую, что вы очень удивлены. Что с вами?

— Понимаете, Лена, как вам объяснить… дело в том, что это моя квартира.

— Вы уверены?

— Я жил здесь раньше. То есть позже. После войны, когда дом восстановили. Даже дверь почти такая же, два замка. Только у нас верхний был накладной сувальдный, а здесь английский.

— В служебных квартирах верхний всегда английский. Вообще в таких домах обычно ставят один замок…

Лена открыла дверь, и в воздухе расплылось что-то необычайно аппетитное.

— Какая прелесть… Как будто что-то из далекого детства.

— После вчерашнего Клико я тоже хотела чем-то вас удивить. Сходила на местный базар, взяла свежеощипанную курицу и приготовила. Хотя какая сейчас курица…

— Ну почему же, — возразил Виктор, рассудив, что война войной, а обед по расписанию, — курица сейчас даже очень своевременно. Тем более, это шанс оценить ваше кулинарное искусство.

— Вы находите? — смущенно улыбнулась Лена. — Кстати, у вас тут неплохой базар. Я не ожидала, что такие бывают в провинции. Везде лавочки с колбасами, ветчинами, сырами, свежая рыба и даже живая, У вас же тут много оврагов, так сельхозартели в них делают запруды и выращивают зеркального карпа. Стерлядь здесь дешевле, чем в столице, частиковая икра в кадушках вообще дешево, а вы знаете, как хорошо хлеб с маслом и с нею? И все свежее. В Москве теперь понастроили крупных холодильников и рыбу, мясо, птицу продают мороженой. Так удобнее для владельцев гастрономов. Вот я как увидела, сразу же решила приготовить свежую курицу, а не из холодильника…

Виктор тем временем оглядывал знакомые апартаменты. Кубатура показалась ему гораздо скромнее, чем тогда, в дошкольные годы. Впрочем, коридор все же был больше, чем в хрущевке; вот только шкафа в нем не было, а только вешалки, но зато над входной дверью были устроены антресоли. На стенке висел непривычно большой барабан электросчетчика. Вместо люстры в коридоре просто висела лампочка на витом шнуре; как и в детстве, проводка была здесь открытой на фарфоровых роликах. Направо вела узкая дверь в уборную, прямо — широкая в гостиную, а рядом с ней коридор поворачивал в маленький отросток, откуда вели две двери — в ванную, которая после воостановления стала кладовкой, и на кухню. Лена прошла в сторону кухни; Виктор проследовал за ней, попутно заглянул в ванную. То, что он увидел, его обрадовало: ванна была на месте и возле нее стояла колонка незнакомой Виктору конструкции: черный цилиндр с дверцами и выходящей наверх черной трубой.

«Дровяная» — решил Виктор и прошел на кухню, которая оказалась не столь просторной, как в его детстве, потому что вместо знакомой двухконфорочной газовой плиты стояла дровяная — угловатая, дородная, недавно топленная, и потому источавшая деревенский запах дымка и банное тепло. Еще часть места забирал солидный запас дров, а огромного зеленого газового счетчика, естественно, не наблюдалось. Лена подошла к окну и открыла настежь половину, затянутую марлей от мух.

— Все запрещено открывать, — пояснила она, — по соображениям безопасности.

Полки с посудой, дощатый кухонный столик у окна, он же шкафчик для утвари и рукомойник с полкой для мыла и вешалок выглядели довольно знакомо и были похожи на то, что благополучно дожило до детства Виктора. В простенке у окна тикали ходики, простые, деревенские, без кукушки, со штампованным из жести циферблатом-щитом, над которым возвышалась голова кота — она шевелила эмалевыми глазами в такт движения маятника. Возле двери, на стене слева, висел репродуктор — черная тарелка. Виктор включил его, надеясь услышать музыку. Но передавали местные новости.

— Как уже сообщалось ранее, — вещал голос дикторши, — во второй половине дня в районе моста на станцию Брянск-Орловский было совершено дерзкое бандитское нападение на машину инкассаторов, перевозящую крупную сумму денег для зарплаты работникам образовательных и лечебных учреждений. Бандиты открыли огонь из автоматического оружия, снайперских винтовок и ракетного бронебойного ружья. В ходе перестрелки погибли шесть бойцов охраны и сотрудник гужавтоинспекции, сопровождавший машины, ранен инкассатор. Благодаря своевременно подоспевшей помощи бандитам не удалось захватить добычу, часть из них убита на месте, часть обратилась в бегство и сейчас преследуется бойцами частей особого назначения жандармерии. Власти извещают, что в связи с происшествием будет введен усиленный контроль и проверка документов на вокзалах и дорогах, для поимки преступников могут проводиться облавы и обыски. На время розыскных мероприятий всем лицам старше шестнадцати лет надлежит носить с собой паспорт или иные бумаги, удостоверяющие личность и немедленно сообщать в жандармерию, полицию или иные ближайшие органы власти о любых подозрительных личностях или подозрительном поведении кого-либо из знакомых, соседей, сослуживцев…

Виктор выключил радио.

— Это повторяют каждый час, — сказала Лена.

— Не в этом дело. Снова погибли люди, чтобы меня прикрыть. Охранники лаборатории во второй реальности, охрана здесь. И я ничего, понимаете, ничего не могу сделать, чтобы их спасти…

— Неправда. Вы ведь тоже спасали! Вы закрыли собой подпоручика, вы пытались предупредить, когда поняли, что это засада. И потом, разве вы не спасаете тысячи людей тем, что уже сообщили из будущего?

— Ну, технические знания еще реализовать надо…

— Вы точно так же пытаетесь спасать других! Просто вы ведь не Тарзан и не можете в одиночку перебить кучу вооруженных врагов. Вы и так смогли предчувствовать нападение…

— Да не предчувствовал. Просто подумал, что дорожная полиция так быстро не приедет. Кстати, а почему Мессинг этого не угадал?

— Насколько я поняла, он еще не успел прийти в себя.

— Лучше бы вы его использовали «Хуммеля» вычислять! Тоже мне жандармерия! Отдел двенадцать-прим!

— Сейчас! Сейчас! — Лена бросилась мимо него куда-то из кухни, и через мгновенье до Виктора донеслось жужжание и приглушенной голос Лены: «Жандармерия! Ступина! Да, немедленно!»

Через пару минут она вернулась и обессилено села на белую крашеную табуретку.

— Его задействуют. Вольфа Мессинга. Он уже в норме. Глупо вышло. Александр Семенович не знал о таких возможностях Мессинга, я знала о возможностях, но не подумала о безопасности. Это я во всем виновата.

— Это я виноват. Знал о возможностях и о безопасности, но не успел подумать и предложить. Мозг был занят автоматами.

— Бросьте. Вы выполняли задание империи и думали о нем. Вы обязаны были так поступать.

— Я знаю. Но все равно как-то…

Виктор вдруг подумал о том, что теперь он обязан людям из этой реальности по гроб жизни. И не то чтобы это жандармерия сделала его обязанным — тогда было бы гораздо проще, ибо моральных обязательств перед человеком, который пытается тебя купить, быть не может. Нет, все произошло само собой — еще до своего появления здесь Виктор оказался вовлеченным в войну, которая для него стала своей. Дело не в империи, не в государстве — просто Виктор на каком-то подсознательном, родовом уровне чувствовал, что здесь его род, Родина, она не совсем такая, к какой он привык, она изменилась, но все же это — Родина.

Как-то в Интернете ему на форуме попался эмигрант, человек озлобленный, который пытался доказывать Виктору, что раз его Родина — СССР, то с распадом СССР это он, Виктор, человек без Родины. «Врешь, падла», думал Виктор, «это ты, плюнувший на свою страну, человек без Родины. А наша Родина — это мы, где мы, там ее границы.»

— Хорошо, Лена, — сказал он. — Вы правы. Я действительно не Тарзан. Я пытаюсь, но пока плохо получается.

Она положила руки ему на плечи.

— Я накрою стол в гостиной. Располагайтесь пока, привыкайте.

17. «У вас идеи, у меня — связи.»

Гостиная сразу же вызвала волну воспоминаний. Широкий, выступавший наружу граненым аквариумом эркер, заливавший комнату светом, круглый стол посредине с придвинутыми четырьмя стульями, и даже похожий диван — с высокой спинкой, на которой посредине расположилось длинное зеркало, а по бокам — две полочки с мраморными слониками. Правда, диван стоял не так как у них — в нише эркера, а у стены справа от него. У стены напротив, где в квартире Виктора стоял шифоньер, здесь был поставлен шифоньер, а на месте буфета, у стены между дверями в коридор и спальню — наоборот, шифоньер. И шифоньер и буфет были достаточно старомодны, но другие, чем у Виктора; шифоньер, например, был темно-вишневый, и не двух-, а трехстворчатый, с зеркалом посредине. Зато в углу, где стоял телевизор, и здесь была тумбочка, правда с приемником «Блаупункт» — точь-в-точь таким же, как и в кабинете Ступина. Возле дивана была ширма темно-вишневого цвета, точно такая же, как в детстве, и Виктор понял, что на ночь ею можно отгородить диван, чтобы переодеваться без помех. Книжная полка на стене была точно такая же, темная; а вот вместо пятирожковой люстры с матовыми шишками-плафонами висело что-то квадратное, с тремя лампами внутри, обтянутое китайским шелком. Зато в спальню вместо проема, завешиваемого на ночь шторами, вела двустворчатая дверь с армированными сеткой стеклами. Солженицын напрасно ассоциировал армированное стекло с тюрьмой. Это был всего лишь обычный предмет обихода, как сейчас европейские окна или шкаф-купе.