Совдетство 2. Пионерская ночь - Юрий Михайлович Поляков
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
В дирекцию Галякве мы относим письма, которые три раза в неделю отвозит в Москву на своей таратайке Лысый Блондин, назад он доставляет весточки и гостинцы от родителей, так как не у всех из-за работы получается приехать в воскресенье в лагерь. Лида, например, в первую смену выбралась только на родительский день, но каждую неделю передавала мне посылки. Надписанные свертки и пакеты лежат в углу приемной: заходишь, говоришь Галякве фамилию и получаешь передачу с обязательной рекомендацией перед обедом сладкого не есть, а то перебьешь аппетит.
В посылке обычно, кроме клубники или черешни, таятся соевые батончики, конфеты «Коровка», мои любимые вафли «Лесная быль», леденцы и кулек крупных семечек, специально для меня купленных на Пятницком рынке и пожаренных бабушкой Маней. Я всегда делюсь с Лемешевым и Козловским, раньше угощал Шохина, самого рослого и сильного парня в нашем отряде, спокойного и справедливого. Он никого не обижал, не воспитывал, а если кто-то уж очень сильно доставал, Боря подзывал бузотера, тот покорно подходил, и силач делал ему саечку. На первый взгляд, вроде бы, пустяк, баловство: средним пальцем ты, словно крючком, цепляешь провинившегося за подбородок, а потом резко дергаешь вверх, пропахивая ему лицо всей пятерней и особенно больно задевая ноздри. Потом Шохин обычно гладил наказанного по голове и предупреждал:
– Не возникай! А то получишь американский щелбан! Понял?
– Понял-понял, – покорно кивал пострадавший, радуясь своему счастью.
Почему? А потому, что американский щелбан в Борином исполнении валит с ног. Техника простая: упираешься прямыми сомкнутыми пальцами в лоб несчастного, а затем, резко схлопнув ладонь, бьешь со всей силы запястьем между глаз. В голове потом целый день звенит. Думаю, работник Балда вышиб ум у жадного попа не щадящим русским щелчком, а с помощью именно американского щелбана. Странно, что в учебнике литературы по этому поводу ничего не сказано.
При Шохине, в палате у нас была образцовая дисциплина и без Голуба. Эмаль, выходя из своей каморки и куда-то убегая, ворковала:
– Боренька, я на тебя надеюсь!
Жаль, на вторую смену он не остался: спортивные сборы. После него стал верховодить «клейтуковец» Жаринов, который возбухать пытался еще при Шохине, но тот на второй день по приезде предложил ему прогуляться в Поле, откуда Аркашка вернулся с расквашенным носом и затих до конца смены, зато уж в июле распоясался. Нашу троицу тираннозавр особо не трогал, только задирал, а вот бедняга Засухин за каждое недержание получал ломовой американский щелбан, и, кажется, стал из-за этого писаться еще чаще. Доставалось и Жиртресту, ему тиран при каждом удобном случае давал такой мощный пендель, точно бил угловой. Толстяк даже ходить стал как-то боком, постоянно опасаясь за свою выпуклую задницу, ставшую сплошным синяком – сам в душе видел. Если кто-то, испортив в палате воздух, забывал обезопаситься, громко сказав: «МРП» (милиция разрешает пукать), то получал сокрушительный подзатыльник. Иногда Аркашка просто так, под настроение, подходил и без слов бил под дых, а когда жертва, согнувшись от боли, не могла вздохнуть, наставительно советовал:
– Качай пресс, слабак!
После отъезда Козловского Жаринов, как я заметил, ждал только случая, чтобы придраться к нам и поквитаться за нашу независимость, а со мной лично за Ирму, которая ему четко нравится. Во мне он видит почему-то соперника. И мы с Лемешевым договорились: не отступать, даже если придется вернуться домой с подбитыми глазами.
Я вдруг подумал: поразительно! Все эти мысли и картины пронеслись в моей голове, пока мы стояли в прихожей, пахнущей обжитой сыростью, и пытались понять, где находится Голуб – в каморке или в палате. Если на девчачьей половине, это хорошо – проскочим, если же на нашей – плохо: готовься к экзекуции. Коля считает, что инстинкт дисциплины у пионеров можно выработать только с помощью телесных наказаний. А еще я подумал: если советские космические корабли будут летать со скоростью мысли, то за судьбу Вселенной можно не волноваться: «И на Марсе будут яблони цвести…»
А из каморки тем временем доносился очень интересный разговор.
– Не пойду я! Не упрашивай!
– Да что ж такое?!
– Ничего. Одеялкой он ее накрыл!
– Тебе-то что?
– Не пойду я, не хочу, с детьми побуду, мало ли что… – капризничала Эмаль.
– Эм, – уговаривал Голуб. – Ну что ты как девочка! Ничего с ними не случится. Пойдем – хоть расслабимся!
– Вот и расслабляйся… Покрывай всех… одеялками!
– Далось тебе это одеяло! Все решат, что ты отрываешься от коллектива!
– Ну и пусть!
– И от меня отрываешься? – почему-то в нос спросил Голуб.
– Ну не надо! Здесь все слышно. Перестань! Когда будем конфисковывать?
– Зачем откладывать! Сейчас.
20. Началось!
Мы с Пашкой переглянулись и нырнули в нашу палату, а там сам воздух уже был пропитан предстоящими прощальными пакостями. Даже Незнакомка смотрела из косо висящей рамы со злорадным высокомерием, мол, ну, готовьтесь, пионеры! Еще недавно на стене висели две картины, но «Мишки в лесу», когда кидались подушками, соскочили с гвоздя и разбились – рама вдребезги. Голуб проводил расследование, делал очные ставки, но так и не добился правды, поэтому каждому вкатил по три горяченьких – для профилактики. Конечно, не подарок, но по сравнению с «пенальти» – сущие пустяки.
Когда мы вошли, народ укладывался, с подозрением поглядывая по сторонам и соображая, откуда грозит опасность. Жаринов лежал, положив обутые ноги на никелированную спинку кровати. Он встретил нас кривой усмешкой. Переднего зуба у него не хватало, вышибли в драке, но именно благодаря этому Аркашка мог прицельно плевать метров на пять и однажды на моих глазах молниеносной слюной припечатал к стене большую синюю муху, и та сразу скончалась, видимо, от никотина, который убивает даже лошадь.
– Где болтались? – спросил тираннозавр.
– Руки мыли… – независимо ответил Лемешев.
– Смотрите у меня! Эмаль еще здесь?
– Здесь. Грозит, что не пойдет на сабантуй, – сообщил я.
– Хреново! А Голубь?
– С ней воркует.
Отрядный мучитель затейливо выругался, давая понять, что вожатого и воспитательницу, как пить дать, связывают те самые загадочные отношения, от которых появляются на свет дети. В прошлую смену к Жаринову приезжала на родительский день мать – красивая, но обрюзгшая и печальная женщина с ранней сединой. Тираннозавра было не узнать, он вертелся вокруг нее, заботливо усаживал, что-то рассказывал, смешил, бегал ей за водой, чтобы запить таблетку. Она смотрела на сына с отрешенной улыбкой, кивала, гладила по голове, но правую руку все время держала в глубоком кармане сарафана, а когда на минуту невзначай вынула, я с ужасом увидел вместо ладони заостренную культю. Заметив свою оплошность, мамаша Жаринова исказилась лицом и торопливо спрятала обрубок. Всезнающая Нинка потом рассказала, что кисть
