Бремя империи - Александр Афанасьев

К разговору стали прислушиваться, в каюте повисла мертвая тишина.

— Тем, капрал Мантино, что тебе отдает приказ президент Североамериканских Соединенных Штатов. Президент. Североамериканских Соединенных. Штатов. Теперь понял?

— Да, сэр.

— Вот и все. Теперь тихо — не хватало еще, чтобы девчоночье хныканье капрала Мантино услышали иваны и поняли, что в SEAL служат одни педики. Тихо!

Для себя Лири отметил, что капрал Мантино ненадежен, но заменять его сейчас было поздно.

— Внимание, проходим последний эшелон!

— Температура?

— Минус сто одиннадцать!

— Тишина в рубке!

Лодка парила в непроглядном мраке, скрываясь в тени, отбрасываемой днищем громадного корабля. Самое страшное — что о реакции системы невозможно было узнать сразу. Если хитрость не удалась и лодку засекли, то противолодочные самолеты русских появятся над заданным квадратом минут через тридцать, а тогда обратно не нырнешь, не вырвешься на свободу.

Секунды текли медленно, казалось, даже секундная стрелка на часах шла медленнее обычного.

— Кажется, прошли… — пробормотал кто-то.

— Тихо! — шикнул капитан.

Лодка продолжала парение во тьме.

— Температура?

— Минус восемьдесят семь.

Все… Дальше с этим шутить нельзя…

— Включить охлаждение активной зоны реактора!

— Сэр, если я включу сейчас главные циркуляционные насосы, реактор однозначно заглохнет, — занудным тоном произнес Торн, явно раздражаясь от того, что капитан, ни хрена не понимающий в реакторе, пытается им командовать.

— И что же делать?

— А ничего! — с вызовом сказал Торн. — Прежде чем включать ГЦН, нужно убрать из активной зоны хотя бы восемь стержней! Но тогда температура активной зоны вырастет скачкообразно, и молитесь Богу, чтобы она не стала положительной до того момента, как ГЦН подаст воду в контур охлаждения активной зоны!

Положительной — это значит, начнется неконтролируемый расплав активной зоны и уже через несколько минут корпус лодки превратится в адскую радиоактивную топку…

Минус восемьдесят один градус…

— Действуйте, Торн!

Больше делать было нечего…

Торн нажал на какую-то кнопку, капитана бросило в пот.

— Стержни пошли!

— Температура минус пятьдесят шесть, резко повышается! — крикнул оператор от пульта управления.

Капитан оттолкнул Торна.

— Включить ГЦН, немедленно! Температура?

— Минус тридцать семь!

Кажется, доигрались…

И в этот момент в тишину, царившую на корабле, вплелся новый звук, едва слышный, — ровное гудение. Включились главные циркуляционные насосы.

— Температура?

— Минус восемнадцать.

Капитан лихорадочно пытался прикинуть в уме — хватит ли им того времени — меньше минуты! — что осталось до начала неконтролируемых процессов в реакторе, для того чтобы насосы успели прокачать воду, чтобы начать охлаждение контуров реакторного отсека…

— Сэр, началось охлаждение! — Лейтенант от пульта не сказал это, крикнул, нарушая приказ о полной тишине, — но его можно было понять.

Капитан обернулся к пульту — на пульте зловещим белым светом мерцала цифра «девять». Девять градусов до апокалипсиса…

И вдруг — сначала капитан первого ранга Сойстер не мог в это поверить, не мог поверить своим глазам — девятка сменилась на десятку.

Прошли…

— Всем спасибо, — устало сказал капитан.

В отсеке управления раздались жидкие, нестройные хлопки — измученные люди выражали свою радость. Пусть впереди была неизвестность — но первое препятствие на своем страшном пути они взяли…

Расслабляться было рано…

— Проверить стыковочные узлы! Приготовиться к процедуре расстыковки с носителем. Начать перевод реактора в штатный режим работы!

Санкт-Петербург Исаакиевский собор

29 июня 1992 года

Гулко грохнула пушка. Это было одной из достопримечательностей города — пушка на стрелке Васильевского острова стреляла каждый день, в течение уже бог знает сколького времени, отмечая наступление полудня. День пошел на убыль — но никто этого не заметил, город продолжал жить своей шумной и суетливой жизнью. На площади перед Исаакиевским собором было не протолкнуться от туристов — шумные, говорливые, плохо знающие русский язык, они не отрывали лица от фотоаппаратов, и постоянный их гомон сливался в один сплошной гул. Затянутое тучами небо грозило в любой момент разразиться мелким, холодным, моросным дождем — столица Империи не радовала погодой. На шпиле Адмиралтейства уныло обвисал морской Андреевский флаг. Иногда порыв ветра пытался его поднять — но набравшаяся за ночь воды ткань упорно не хотела становиться по ветру. Погода была совсем не летней, скорее она походила на середину весны — и только серо-свинцовые воды Невы без единой льдинки говорили о том, что дело происходит все-таки летом. Было сыро и холодно.

Среднего роста пожилой человек с небольшим фотоаппаратом вынырнул из толпы, словно пловец выныривает из мутной воды пруда. Единственным, что бросалось в глаза в его облике, была куртка — ярко-красная, с британским «Юнион Джеком» на спине. Когда двадцать минут назад он вошел на площадь — куртка его была серого цвета, а фотоаппарата в руке не было. Двусторонняя куртка, с одной стороны серая, с другой яркая — старый как мир сыщицкий прием, которым он пользовался еще несколько десятков лет назад, когда только делал свои первые шаги в качестве сыщика. Филер всегда, чтобы не потерять человека в толпе, выделяет какой-то яркий отличительный признак и ищет потом человека только по нему. Если же этот признак пропадет или, наоборот, появится другой доминирующий признак — скорее всего филер след потеряет. Надежно проследить путь человека в этой шумной, волнующейся разномастной толпе было решительно невозможно никакими силами — и он, улучив момент, сначала снял куртку, сделав вид, что ему жарко, а потом вывернул и надел снова. Никто, ни один из туристов не обратил ни малейшего внимания на произошедшее — все они были поглощены величественным видом Исаакия и объяснениями гидов. Фотоаппарат он просто достал из кармана, сделал для приличия пару снимков — и так и оставил в руках.

Скорее всего, маневр этого человека по отрыву от наружного наблюдения удался бы — если бы по нему не работало целых три команды НН одновременно. Двадцать один человек — лучших из отдела наружного наблюдения департамента контрразведки. Почувствовав маневр отрыва, они буквально окружили площадь кольцом и Беглеца — а именно так в переговорах именовался тот, за кем они наблюдали, — не упустили.

Первой Беглеца заметила Роза — одна из лучших в своем ремесле, несмотря на молодость. Невысокая, стройная, демонстративно подтянутая, она больше походила на гимназистку старших классов, особенно если одеть соответствующим образом. Вот и сейчас, расположившись на самом краю толпы, она просекла, как один из британских туристов начал понемногу отдаляться от шумящего, волнующегося людского моря. И хотя одежда была совсем не та — рост и комплекция совпадали.

Роза слегка наклонилась к левому плечу, где был закреплен миниатюрный микрофон…

— Роза всем! Он в моем квадрате, уходит!

Собрать все наличные филерские силы быстро не представлялось возможным — если быстро протискиваться через толпу, то это сразу будет заметно. Не исключено, что за Беглецом ведется контрнаблюдение, об этом предупреждали на инструктаже. Беглец тем временем пошел быстрее, явно спеша. Приняв беззаботный вид и прижавшись к какой-то компании, Роза припустила за ним.

И — не успела. Беглец свернул в небольшой проулок, возможно, это была проверка, и идти следом в одиночку было нельзя. А еще через пару минут из этого проулка — вообще-то это была пешеходная зона, и автомобильное движение здесь было запрещено — медлительно и важно выкатился массивный черный, как будто облитый черным стеклом «Хорьх». Вместо обычного гражданского номера на передней табличке значились четыре цифры и золотистого цвета двуглавый орел — правительственный номер. Розе ничего не оставалось, как только запомнить приметы и номер машины.

— Вы рискуете, господин Гирман… — с неопределенным выражением проговорил начальник третьего отделения СЕИВК Владимир Владимирович Путилов. — Встречаться в центре города — это не слишком предусмотрительно…

Полковник Путилов умел говорить так, что окружающие не понимали по тону — шутка это или нет. Сейчас в голосе его было что-то непонятное, неопределенное.

— Если хочешь спрятать что-то, положи это самое что-то на самом видном месте… — Моисей Аронович Гирман наконец-то отдышался, сбросил проклятую куртку. Все-таки не мальчик, и так бегать… — Хотя… береженого Бог бережет, а небереженого конвой стережет.