В двух километрах от Счастья - Илья Зверев

Но Раю не прославили. Некоторые товарищи передали Петру, что в райкоме была беседа с приехавшим из области корреспондентом. И товарищ Емченко прямо ему сказал, что не рекомендует больше поднимать Лычкину. Потому что она подзазналась, самоуспокоилась и оторвалась. Он не объяснил, от чего оторвалась, но корреспондент понял и поехал в другой совхоз, в «Красный казак», поднимать какую-то Марину Соловьеву, собравшую по сто с чем-то центнеров.

— Вот тебе пожалуйста, — почти удовлетворенно сказал Петр. — Добунтовалась.

Рая ему ответила, что она даже очень довольна, потому что надоело: из года в год все хвалят одних и тех же, будто других нет. Но в глубине души она, конечно, переживала и обижалась. Ну написали бы без ее имени, просто, мол, «седьмая бригада добилась рекордного урожая», но все-таки хоть люди бы узнали.

…То ли к весне кончился на Раю запрет, то ли где повыше о ней вспомнили, а скорее всего, просто вышла такая воля у делегатов, потому что Рая хорошо и смело выступила, однако районная конференция выбрала ее на областную, а областная — на съезд партии.

Ибышев из пропаганды, который теперь уже перестал краснеть и стесняться, составил для Раи проект выступления. Однако товарищ Емченко его завернул: в обкоме составят, не районного ума дела.

Но никакого проекта не понадобилось. Рая прекрасно заседала на съезде и слушала удивительные речи.

…Когда Рая сошла с московского поезда, ее встретил райкомовский шофер Чихчирьян и сказал, что ее ждет начальство. Она хотела домой, к детям и Пете, но Чихчирьян предупредил, что это указание первого секретаря.

В кабинете товарища Емченко сидели еще однорукий председатель райисполкома Янчук, второй секретарь Гришин — тот симпатичный молодой парень, инженер, и Ибышев из пропаганды.

Словом, они уже что-то слышали о выдающихся, из ряда вон выходящих событиях, которые произошли на съезде, и им не терпелось узнать, в самом ли деле там что-то такое было, а если да, то какие подробности.

Рая рассказала, что могла, а могла она не очень много. Ее выслушали молча, с напряженными, хмурыми лицами. А когда она кончила, все принялись ходить по кабинету — один в одну сторону, другой — в другую. А потом товарищ Емченко погладил подбородок, вздохнул и сказал:

— Ну что ж, будем перестраиваться…

Когда Рая сказала, что ей надо домой, товарищ Емченко пообещал свою машину («За сорок минут Чихчирьян тебя добросит»), а потом добавил уже другим голосом:

— Но смотри, чтоб никому ни слова. Ни мужу, ни размужу. А то голову оторвем, не так, как с этой песней. Ты человек незрелый, хоть тебя за Звезду и послали на съезд…

Она подхватила свой тяжелый чемодан и вышла, не дожидаясь, пока придет шофер. Чихчирьян догнал ее уже на улице и спросил, чем это она так секретаря разозлила.

— Это он меня разозлил, — ответила Рая.

Ничего скрывать не пришлось.

Весь совхоз гудел от новостей. Люди вспоминали разные обиды и несправедливости. И громко говорили о них, обсуждали, разбирали, кто прав, кто виноват и где навредил культ личности, а где какая-нибудь личность без культа, и как жить дальше, чтоб уже по-хорошему.

Павленко сказал, что это похоже на одну сказочку. В страшные морозы рожок замерз, и, сколько в него ни дули, никакого звука не было; а весной, когда оттаяло, рожок вдруг сам собою заиграл и играл, играл, играл все, что за зиму накопилось…

Павленко был теперь веселый. В Гапоновке говорили, что он получил какое-то письмо и в скором времени уедет в Москву на свою прежнюю работу, а возможно, на еще большую.

— Что ж, действительно, играет рожок, — сказал он Рае, когда прощался. — Давай, Раечка! Твое время! «Ни бог, ни царь и не герой», как сказано в одной хорошей песне, которую мы в последнее время что-то редко пели.

И хотя Рая считалась как герой, она была согласна.

А еще Рая ходила мириться к Клавке Кашлаковой, которая уже целых четыре года с ней не водилась. Но Клавка мириться не пожелала.

И Рая ушла от нее с полными слез глазами и раной в сердце. Слезы потом, ничего, высохнут, но рана эта останется навсегда.

А Павленко через месяц действительно уехал в Москву. В Госстрой, заместителем какого-то начальника. Это Рае рассказал уже его брат Константин. Тот самый, из-за которого Александр Сергеевич когда-то был снят из парторгов. Константин так и остался в Гапоновке бондарем на винзаводе. Он женился на одной вдове — тихой, хозяйственной женщине, ругался с ней из-за разной ерунды и сильно выпивал по будням и праздникам. На свою прежнюю работу в редакцию он возвращаться не захотел. Что-то, видно, в человеке сломалось все-таки…

С Петром Александр Сергеевич так и не попрощался. Наверно, поэтому Петра разозлили Раины восторги. И он сказал, что такой человек, как Павленко, все равно на большой работе не удержится. Потому что люди с таким настырным характером ни с каким начальством не поладят — ни со старым, ни с новым. Так что поживет товарищ в Москве, выскажет какие-нибудь соображения и опять поедет укреплять. Либо МТС, либо сельское строительство на Дальнем Севере, либо что-нибудь еще.

И Рая на него смертельно обиделась, как будто он ее лично оскорбил. Вот так по-дурному у них теперь шло: только помирятся после какой-нибудь ссоры, тут же новая. Оба от этого страдали, оба рады бы уступить, но почему-то не получалось. И самое непонятное, что ссорились они не из-за чего-нибудь такого семейного, существенного, а по отвлеченным вопросам. Как герои колхозных кинофильмов.

…Рая все время придиралась к Петру. Но, конечно, и сама она была не святая. У нее долго еще щеки горели, когда она вспоминала одну историю. В которой кругом была виновата.

Однажды вечером она пришла с косогора, а дома торжество: праздничная скатерть постелена, в вазочке навалом шоколадные конфеты «Каракум», которые и к Первомаю-то дороги. Тут же варенье трех сортов, вино покупное с этикеткой.

— Смотри, кто к нам приехал! — говорит Анна Архиповна высоким голосом и прямо сияет, и платье на ней кашемировое, самое лучшее. — Узнаешь, Раечка, тетю Галю?

За столом сидела и пила чай из блюдечка немолодая уже, но еще интересная женщина, полная, или, как говорят украинцы, гладкая, в дорогом бостоновом костюме серого цвета. Она осторожно поставила блюдечко на скатерть, а потом вдруг порывисто вскочила, чуть не опрокинула стул, и кинулась обнимать Раю, и всю ее измазала губной помадой…

Узнать тетю Галю она никак не могла. Потому что видела ее в последний раз лет двадцать назад. Но слышала про нее Рая очень много. Особенно в детстве. Эта тетя, двоюродная мамина сестра, в отличие от всех остальных, более легкомысленных членов их семьи, получила высшее образование. В московском каком-то бухгалтерском институте. А потом она работала в пищепроме на ответственной должности и вышла замуж за какого-то уж совсем главного по той же пищевой линии. Два или три раза, после того как отец их бросил, она присылала Рае и Кате платьица и штанишки, из которых выросла ее дочка Эльза. И однажды она прислала куклу — негритенка в пионерском галстуке. Это была хотя и не новая, но прекрасная и любимая кукла, из-за которой Рая и Катя вечно дрались.

Теперь наконец настал час и Анне Архиповне показать, что и она не даром прожила свою жизнь. Вот вырастила дочку — Герой Социалистического Труда (а героев небось в сто раз меньше, чем бухгалтеров с высшим образованием). И выдала ее замуж за парторга, который, может, поважнее какого-то там пищевого начальника (тем более находящегося в настоящее время на пенсии).

— Раечка, — все тем же необычным высоким голосом говорила Анна Архиповна. — Раечка, у тети Гали есть к тебе большая просьба. Ты уважь, сделай все по-родственному…

Просьба, собственно, была пустяковая. Дело в том, что у тети Гали с мужем имеется в городе небольшой домишко, четыре комнатки… А сейчас у них на работе есть возможность получить квартиру. Конечно, им, старым людям, уже тяжело жить в этой деревянной халупке. Но горсовет ордера не дает, пока они не откажутся от своего домовладения. А оно записано не на них, а на дочку («Ты помнишь нашу Эльзочку?»), и они ничего сдать горсовету не могут.

Тетя Галя у себя в учреждении уже неофициально обо всем договорилась. К ней прекрасно относятся и все сделают. Нужна только бумажка, какое-нибудь ходатайство по общественной линии.

— У тебя есть бланк, Раечка? — спросила тетя Галя.

Никакого бланка Героям Социалистического Труда не положено. Это у тети Мани, как депутата Верховного Совета, есть бланк. Тетя Маня и напишет письмо, какое требуется.

Но тетя Маня никакого письма писать не стала. Она сразу напустилась на Раину родственницу с разными вопросами, которые Рае и в голову бы не пришли. И оказалось, что тут какое-то жульничество и липа. Рая с ужасом и восторгом смотрела на них, на влиятельное лицо и просительницу. (Если б это было на фотографии, никто бы ни за что на свете не догадался, что вот эта маленькая, сухонькая старушка в застиранной кофте и старой черной спиднице есть влиятельное лицо, а эта важная, интересная дама — наоборот.)