Златая цепь времен - Валентин Иванов

Вы пишете, что из Вашего города трудно судить о тенденциях развития совремейной литературы? А Вы думаете, что в Москве можно? Никто бы Вам не ответил — не по-казенному — о тенденциях. Кто-то сидит и пишет, пишет, молча, конечно. Ибо тот, кто бегает и шумит, тот ничего не пишет за неименьем времени…

Насчет причисленья меня к молодым — спасибо. И без иронии. Я ведь получился каким-то недомерком. Я пустился в это занятие в возрасте около пятидесяти. И еще лет шесть тому назад один мой приятель все острил — наш молодой, начинающий автор.

Экзюпери очень хорош, очень. Моравиа, мне кажется, помельче, Сартр не возбуждает у меня никаких чувств. Читал, два его романа. Попадался какой-то очень забавный сценарий, забыл название, о том и об этом свете. Сделано было здорово, но вместе с тем аккуратно набранные мысли классиков (древних) выпирали, хотя были вымыты и аккуратно вывернуты. Все вместе именно забавно, но и очень деланно, все вроде прочно сколочено, но такое ползучее.

Саган[57] я читал. Для восемнадцати лет замечательно, но не больше. А о вкусах не спорят. Завидую Вам, что Вам доступен Киплинг-поэт.

Рад за Плутарха. А Вы еще почитайте древних, любых. Л. Н. Толстой однажды написал, что представителя любого самого дикого племени можно за год научить управлять самой сложной машиной; но «сколько веков понадобится, чтобы поднять его сознание до уровня хотя бы Платона».

Ход интересный — на две тысячи лет тому назад и на столько же вперед, чтобы вернуться к исходной точке. Интересно, сколько геологических эпох нужно, чтобы С. Л. и прочим добраться до Эсхилла с Еврипидом?

28.XI.1962.

*

Уважаемый Сергей Васильевич, получил Ваше письмо, благодарю за него. Эк, Вы меня растягиваете, пытаете! Буду Вам отвечать по пунктам. По поводу Феодоры, в «Руси изначальной». Дан, немецкий историк го́тов (середина прошлого столетия), невольно примеряясь к нравам немецких государств того же, XIX столетия, оспаривал факт карьеры Феодоры: в голову Дана такое не помещалось. Диль, французский историк Византии, в своей истории Юстиниана произвольно отбирает из источников то, что ему нравится, а нравится ему и, следовательно, кажется достоверным лишь соизмеримое с его личными понятиями. И т. п.

Вы, как математик, тем более как кибернетик, обязаны это понять. Ибо наша ограниченность бывает результатом не нашей глупости, но также и следствием того, что среда, детство, заученное в школах, — все это как бы программирует наше сознание, мешая новому взгляду. Это не оригинально с моей стороны: вспомните известное выражение о «консервативности человеческого мозга»… Таким образом, искренность еще не обеспечивает объективности.

В «Руси изначальной»: «Не щадить невинных» и далее. Это взято мною из писателей того же века. Это не выдумка, а цитата из изречений VI века. Мне принадлежит лишь комментарий.

«Добрые правила и бесчеловечные действия». Это действительно так, ибо дохристианские императоры зачастую не заботились о словесных покровах. Впрочем, так же было и в республиканском Риме. Хотя бы во время борьбы Мария и Суллы. Без всяких покровов, например, при втором триумвирате (Октавий — Антоний — Лепид) новые друзья, чтобы «утишить страсти», выдавали друг другу собственных приверженцев. И Октавий выдал Антонию оратора Цицерона, голову и руку которого Антоний выставил в Риме на обозрение. Лишь постепенно начинают заботиться о декоруме.

Как видите, все это исторически верно, ничто мной не выдумано. Недобросовестное обращение с историей для меня одно и то же, что, например, для художника пренебрежение перспективой.

Вы спрашиваете, что мне дал мой жизненный опыт? Вот, как видите, написал «Русь», которая, оказывается, Вас волнует, которая Вам нечто дает. (Судя по письмам.) Как видите, это есть все, что мне удалось сделать — в смысле какого-то итога. А что касается живой мысли, то она не погаснет. В жизни человечества не было легких периодов. Каждому почти из нас детство кажется протекшим в эпохе спокойствия: таково мое ощущение. Дело в том, что у меня мать была сильным и заботливым человеком. Также и в том, что тогда дети не так лезли в родительские дела.

Ваш вопрос о набеге россичей. Абсолютно верно. Точно по достоверным источникам. Все до мелочей: маршрут, взятие Топера, отход с добычей. Потери же были настолько ничтожны, что о них не поминают источники, не помянул и я. Такие случаи, такие рейды вообще-то бывали. Из древней истории: фаланга в тридцать тысяч, с которой Александр Македонский отправился на завоевание Азии, вопреки всем боям, пострадала лишь от болезней при отходе из Индии, из-за опрометчивого маршрута. Из новой истории: 7 июня 1770 года Румянцев при Ларге с отрядом около двадцати тысяч напал на укрепленный лагерь. После короткого боя турецко-татарское войско в 80 тыс. было наголову разбито, Румянцеву достался лагерь со всем имуществом, было потеряно 29 человек убитыми и 61 ранеными, турки же оставили в лагере более тысячи трупов. Мог бы набрать Вам и еще кучу подобных же примеров.

Но займусь другим: именно из-за набега-похода, этих двенадцати сотен, я и задался вопросом — а как же можно было им проткнуть империю, как глыбу сыра штыком, империю, защищенную тремя рядами крепостей, регулярным войском, обладающую старой испытанной системой управления и прочее, прочее, прочее? Понятно, что этакая фигура здоровяка-славянина, сбивающего щелчком щуплого грека, никак мне не подошла. И я пустился изучать империю. И для себя, конечно, понял: и почему, и как.

В моем представлении это «почему и как» развернуто, для меня во всех главах, посвященных Византии. Я ведь реалист, кое-что понимал в военном деле, служил в кавалерии.

Итак, и здесь нет выдуманного, и здесь верно. Вы первый читатель, усомнившийся в этой части моего романа. Это не упрек отнюдь, я пользуюсь привилегией возраста, и Ваши сомнения мне, если хотите, лестны: читали Вы внимательно и на слово не верите, стало быть, все хорошо.

А вот насчет «натуралистично-трагичных», — по Вашему выражению, сцен массовых избиений — не согласен. Убийство — всегда убийство, кого бы и для чего бы ни избивали. Нечего тут приукрашивать!

…Нет, я честно, с верой в то, что это истинная правда о прошлом, писал свою «Русь». Моя «Русь» мне самому, это не парадокс, ответила на многие вопросы. Именно потому, что там есть историческая правда, «Русь» будит мысль.

Один молодой человек, ему двадцать пять лет, сказал мне, что, прочтя «Русь», он заинтересовался древними писателями — в связи с эпиграфами к главам «Руси». И еще сказал: «Я открыл Америку, оказывается, люди тогда были не глупее нас».

А коль были «не глупее», то и не беднее были чувствами, мыслями; и так называемые великие проблемы, как жизнь устроить и для чего человек на свете живет, их, вернее многих, весьма интересовали. Был другой багаж знаний. Но ведь, подумайте, является ли Солнце прибитым к твердому небу светильником, либо раскаленным шаром, либо генератором термоядерных процессов, либо на нем, как обмолвился один из наших ведущих физиков, «происходят сложные процессы превращения времени», — ведь от ответа на эти вопросы все жизненные на Земле процессы ничуть не изменятся. Подобных примеров Вы сами много найдете. Я вовсе не против науки, что Вы! И я даже ничуть не мистик. Чуть не написал — не кибернетик. У нас тут в клубе писателей были ряд зим интересные беседы-занятия. Как доходило до кибернетики, то каждый раз я скорее ощущал, чем слышал (сказать-то вроде неловко) ужасное стремление многих моих коллег к тому, чтобы на самом деле сотворили некое существо, именно существо, а не машину. Интересно, коль не трудно, напишите, что там у Вас думают. Вероятно, этакий кибернетический человек будет вполне счастлив.

Что ж, пожелаем ему не повторять ошибок своих творцов.

Вы вот считаете, что «наука несправедливо обходит молчанием главный вопрос о цели развития человека и общества». А по-моему, и наука, и все мыслители и немыслители только этим и занимались от сотворения мира. А вот что наименее известным является сам человек, это верно.

6.XII.1962

*

Нет канонов романа, подобных ключам к шифру, и нет книг, которые нравились бы всем. Роман показывает и рассказывает. Героем может быть и одно лицо, и многие лица, героем может быть народ и народы, как в «Руси Великой».

Исторические судьбы народов, исторические события волнуют, могут волновать читателя не меньше, чем судьба «сквозного героя». Романы с так называемыми авторскими отступлениями существовали и будут существовать.

Не «каноны», не присутствие или отсутствие приключений и длинной любовной интриги отличают роман от «исторических чтений», но образы, живые люди, художественность.

1965

ЗАМЕЧАНИЯ ДЛЯ РЕДАКТОРА (К «РУСИ ВЕЛИКОЙ»)