Златая цепь времен - Валентин Иванов

Как все, я склонен воспринимать так называемое чужое, когда оно формулирует нечто уже мною самим достигнутое. Высказывания Иерно не кажутся мне «откровением», поэтому я их привожу. Конечно же, усилие, усилие и усилие. «Никогда не было покоя» — таким заглавием я охотно снабдил бы свою будущую книгу, если ее напишу.

Сейчас, когда наука необычайно расширилась по горизонтали, что-либо новое надобно доказывать не десяти-пятнадцати ученым, а тысячам студентов. И повсюду стоят с поднятыми палками обличители. Вот и приходится историкам, в частности, стоять на мертвой букве документа и другим мертвым документом опираться. Один академик очень хорошо сказал об историческом романе: «Кто же, кроме специалистов, читает наши труды? Другое дело — романы. И верится им больше».

Может быть, потому верится, что романист сам себе верил?

21.XII.1961

*

Уважаемый товарищ Мамедов, Вы просите указать Вам источник или источники, которые мною были использованы для «Повестей древних лет». Сделать это для меня более чем затруднительно.

В свое время я месяца полтора, помнится, работал в отделе систематического каталога Ленинской библиотеки, пользуясь помощью специальных консультантов-библиографов. Я выписал несколько сот книг и статей на двух языках — русском и французском. Сюда входили и летописи, и монографии, и хроники, и труды как нашего времени, так и прошлых веков, приблизительно с XVIII. Последнее относится к трудам историков.

Кроме того, надо Вам сказать, что я и раньше, всю жизнь, собственно, интересовался историей и русской, и других народов. Таким способом складываются мнения, убеждения, так рисуется картина жизни прошлого в нашем сознании, путем естественной работы мысли, сопоставлений, сравнений, путем критического осознания так называемого материала с позиций диалектического материализма.

Как видите, нет такого «источника», откуда автор мог бы «взять все».

Лицо норманнов рисуют и старофранцузские хроники, и исландские саги. О быте славян и событиях в числе новейших лучшие данные в трудах академика Б. А. Рыбакова: «Ремесло Древней Руси» и др. Очень интересна «История ярла Оттара и его потомства» Гобино, не знаю, есть ли перевод на русский. Эта книга написана приблизительно в середине прошлого столетия.

19.I.1962

*

Уважаемый Сергей Алексеевич! На днях «Молодая гвардия» передала мне Ваше письмо, за которое душевно Вас благодарю.

…Моя «Русь изначальная» увидела свет по счастливому стечению обстоятельств. Случайности, особенно удачные, редки в сущности, особенно когда дело касается столь громоздкого предприятия, как книга. Ведь в самом лучшем случае — без этого слова не ступишь — рукопись проходит вполне естественную издательскую машину не быстрее, чем в два года.

Категорический императив в части современности, казалось бы, естествен: ведь искони подавляющее большинство писателей только и занималось современностью. Но если так, то к чему требование? Неужели без такого требования современные наши писатели отшатнутся от своего времени? То есть сделают то, чего никакие писатели никогда не делали и не делают сегодня в других странах? Здесь нечто для меня непонятное. Вместе с тем с других языков настоятельно переводят также и исторические романы.

А тем временем, Вы правы, в издательских планах вычеркивают исторические вещи, даже если они туда попадают. Критики же спорили недавно, что считать современностью, и согласились: не позже чем за два-три года до настоящего. Все остальное — уже история.

Сейчас я опять ухожу в историю, упрямо. У меня есть отчетливое ощущение в какой-то личной необходимости нечто рассказать, и мне от него не избавиться. Дела хватит года на три…

16.II.1962

*

Уважаемые товарищи, отвечаю на Ваше письмо по поводу «видимой» музыки[55].

Во-первых, пример из Куприна — ошибка. Бриллианты, изумруды, золото, бархаты щедро сыпались со страниц романов. Моэм вспоминает, что он ходил в библиотеки выписывать названия драгоценных камней. И т. д. К тому же и читатель тогда часто видел в жизни драгоценности. Но главное — манера, мода, если хотите. И отрывок из «Юнкеров» Куприна («…лился упоительный вальс. Казалось, кто-то в ослепительном свете огней жонглировал бесчисленным множеством бриллиантов и расстилал широкие полосы голубого бархата, на который сыпались сверху золотые блестки»…) — очень хорош не потому, что у Куприна было цветное видение музыки, а потому, что Куприн был очень талантливый писатель. Таланты умеют «обманывать». Но понимать их буквально никак нельзя. Таланты нечто умеют, а как? Сами не знают, хоть иные и склонны о том рассуждать.

Один из странных признаков таланта — неумение писать по заказу.

Писанье — дело обманное: сам пишущий не умеет отличить, когда он действительно воплощает свои «мысленные виденья» в слова и когда он просто наборщик слов. (Это не о ремесленниках, конечно.) Вдобавок, каждое воплощение в слово ниже самой мысли — видения. Некоторые из пишущих признаются, что им бывает легче писать под музыку. Но написанное ими не есть изображение музыки даже в отдаленнейшей сублимации.

Вообще же, ни в чем так не сказывается сила национального барьера, как в музыке.

Конечно, мысль (не слово, мысль и слово вещи разные) и звук, и цвет, и запах — вообще все связано. И логически Ваша затея интересна (о синтетическом чувствовании): нужно пробовать. Но Вы идете извне, так сказать, от техники к науке. Вам придется вскрыть куклу, чтобы увидеть, почему она пищит. Однако на Вашей стороне есть случайности, именно они Ваши союзники. Только они. Так как техническими методами не пройдешь в нетехническую среду.

Из Ваших пяти вопросов могу честно ответить только на часть пятого. («Возникают ли у Вас синестезии звуко-осязательные, цвето-обонятельные и др.?»)

Очень давно, в очень большом цветнике, тихими вечерами — симфония запахов. Цветы политы перед сумерками, пахнут сильно, слоями. Внизу, как басы, левкои. А надо всем — высочайшая нота чайной розы: скрипка или высокое сопрано.

Кстати, у де Сент-Экзюпери, в его «Записных книжках», есть место: «Примитивный человек, отделивший понятие «красный» от понятия «холод», произвел чистую творческую операцию, аналогичную ньютоновской и эйнштейновской. Он упростил внешний мир, закладывая данное удвоение, которое в действительности факт лишь с данной точки зрения. Оно — реальность, после того, как однажды было создано (удвоение)».

Тут есть над чем подумать.

1962

*

Уважаемый Яков Иванович! Благодарю Вас за письмо. Мне очень приятен Ваш добрый отзыв о «Руси изначальной», интересно было узнать и о том, что книга быстро разошлась. Правильнее было бы сказать не «интересно», а важно.

Одной из трудностей издания моей рукописи было искреннее сомнение редакторов в том, что книга — «слишком сложна», слишком перегружена — есть такое выражение. Мне самому, конечно, не так легко быть судьей. Надо думать, что люди пишут по-разному, иные умеют — и это отличное качество — писать, как бы точно адресуясь к определенному читателю. Другие, не задумываясь, рассказывают так, как умеют. К последним принадлежу и я. Я считаю, что надобно быть таким, каков ты есть, — таков опыт моей жизни. Как видите, нет здесь ничего оригинального, как ничего оригинального нет в моей биографии.

Знаете ли, дорогой Яков Иванович, есть даже нечто утешительное в вездесущии Ивановых. Оно ведь у нас есть целые деревни Ивановых. Без Ивановых не обходится ни один заводской цех, ни одна стройка, ни один… словом, — Ивановы повсюду. А знаете ли, что исторически русский человек никогда особо не задумывался над своей родовой кличкой? Шла она либо от прозвища, либо по пословице «по отцу и сыну честь». Вы встречали других Ивановых, так как в Скопине мне бывать не приходилось.

Конечно, мне было бы приятно, если бы Украина перевела мою книгу. Но это вне моих возможностей, тем более что я ленив и обращаться куда-либо и как-то хлопотать никак не могу себя принудить.

Вы спрашиваете, какие книги я еще написал. Лет десять тому назад вышла моя первая книжка «Энергия подвластна нам». Пишу Вам об этом, так сказать, по секрету, ибо она мне теперь не нравится, и, к счастью, ее сейчас не найти, давно истрепалась по листикам. Потом — «По следу», тоже нечто мною ныне неценимое. Обе эти книжки писались очень легко, и тогда мне было необычайно интересно, что каким-то образом получается какое-то действие, какая-то интрига. Дело в том, что никакого плана я не имел и узнавал сам, что будет дальше, по мере писания. Третьей книгой было «Возвращение Ибадуллы». Ее я сам считаю получше, чем две первые. Затем я написал исторический роман-хронику «Повести древних лет». Эту четвертую книгу я считаю своей основной. Я всегда любил историю, и не только одну русскую, всегда был убежден, что нам, русским, нечего стыдиться нашего прошлого. В последнем меня особенно убеждало знакомство с историей других стран, ибо «все познается в сравнении». «Повести древних лет» вышли в 1955 году. Еще до выхода их в свет я написал по следственным материалам роман «Желтый металл», который был выпущен в конце 1956 года. До выхода этой пятой книги я принялся за «Русь изначальную».