Тайны Палм-Бич - Роксана Пулитцер

– Я не собираюсь пикироваться с тобой сегодня, Алессандро. Я хочу поговорить с тобой. Серьезно, как водится среди цивилизованных людей.

Он подтянул кресло к столу и сел.

– Очень хорошо, tesoro, давай поговорим серьезно, как цивилизованные люди. О чем ты хотела бы поговорить? Об искусстве? Опере? Литературе? Можем говорить о чем угодно, на любую тему. Кроме одной, – добавил он с противной усмешкой, – которая является запретной в семействе Монтеверди.

– Я не Монтеверди.

– Ты Монтеверди по мужу.

– Я не собираюсь с тобой спорить, Алессандро. Просто хочу сказать тебе, что намерена делать. Я разговаривала с адвокатами и намерена получить развод. Я должна получить развод.

– Должна? Видимо, я неправильно расслышал. Это слово не может быть употреблено в сочетании со словом «развод».

Эштон заколебалась. Это была самая трудная часть разговора. Она репетировала ее все утро. Не потому, что боялась не убедить его. Напротив, она была уверена, что убедит. Алессандро не захочет ребенка Хэнка. Но она не желала даже говорить ему об этом. Ей не хотелось собственную надежду и радость, связанную с появлением на свет ребенка, пачкать его грубыми, жестокими словами. Тем не менее ей придется сказать ему. Это был единственный способ, который вынудит Алессандро отпустить ее.

– Сейчас оно может быть употреблено, Алессандро. Я беременна.

Шок, отразившийся на его лице, постепенно сменился противной ухмылкой.

– Ты, случайно, не забыла, tesoro, с кем разговариваешь? Я знаю всю правду. Знаю, что ты не способна иметь детей.

– Способна. И говорю тебе, что у меня будет ребенок.

– Ты лжешь.

– Нет, – спокойно сказала Эштон. – Если не веришь мне, можешь позвонить доктору.

С минуту Алессандро сидел, уставившись на Эштон. Затем снова надел черные очки, и теперь она не могла по глазам определить, какие мысли бродят у него в голове. Внезапно он резко поднялся, ножки кресла заскрежетали о мраморный пол. Алессандро обошел ее кресло и навис над ней сзади. Нет, не сейчас, подсказал ей какой-то внутренний голос. Эштон инстинктивно наклонилась вперед, чтобы защитить то, что взрастало в ее чреве. Она почувствовала, что ладони Алессандро легли ей на плечи. Нагнувшись, он прислонился лицом к ее голове.

– Но ведь это чудесно, tesoro! Это та благая весть, которую мы давно ждем! Я счастлив! Горд и счастлив!

Эштон стряхнула с плеч его руки, встала и повернулась к нему лицом. Она не верила собственным глазам! Алессандро улыбался!

– Ты не понял меня, Алессандро. Ребенок не твой. Этого просто не могло быть.

Он продолжал улыбаться, и Эштон готова была поклясться, что он даже выпятил вперед грудь.

– Нет никакого сомнения, что ребенок мой.

– Но время… Доктор говорит…

– Не надо быть такой вульгарной, Эштон. Это тебе не идет. Это не идет матери будущего графа Монтеверди.

– Послушай, Алессандро, – проговорила Эштон и почувствовала, что в ее голосе прозвучали панические нотки.

– Нет, tesoro. – Улыбка сбежала с его лица: – Это ты меня послушай. Мне наплевать, что говорит болван доктор, что думаешь ты или даже твой Хэнк Шоу. Неужто ты полагаешь, что я позволю тебе уйти от меня к нему с ребенком? Или ты хочешь, чтобы люди смеялись надо мной за моей спиной? Десять лет жила с ним и была бесплодной. А как только пожила несколько месяцев с другим, с этим здоровенным мужланом, – сразу же родила. – Алессандро так громко щелкнул пальцами, что Эштон подпрыгнула. – Да я скорее убью тебя. Вас обоих! – прорычал он. Затем он вдруг шагнул к ней и снова положил руки ей на плечи.

– Так что больше не будет никаких разговоров о разводе. Отныне будем говорить только о приятных вещах. Мы должны поддерживать у тебя хорошее настроение. Ради ребенка. Ради будущего графа Монтеверди.

Последние два слова он почти пропел, и ветер унес их вдаль. Для Эштон же они стали сигналом того, что двери тюрьмы захлопнулись перед самым ее лицом.

Таким Эштон еще никогда не видела Хэнка. Он гордился тем, что умеет держать себя в руках. Он мог выиграть или потерять миллионы и при этом сохранять олимпийское спокойствие. Он мог приговорить человека к профессиональной смерти – и при этом ни один мускул не дрогнет на его лице. Но когда Эштон рассказала ему о своем разговоре с Алессандро, она испугалась, что его тотчас же хватит удар. Или же он кого-нибудь убьет. Лицо Хэнка побагровело, он задышал натужно и прерывисто, схватил со стола бесценную египетскую статуэтку и швырнул ее через дверь в сад.

– Будь он проклят! Чтоб он провалился! – прохрипел Хэнк. Он сделал несколько глубоких вздохов. Эштон поняла, что он пытается успокоиться. – Он так просто не отделается. У него ничего не выйдет. Я уже говорил. А сейчас это еще более важно. Мы не нуждаемся в его согласии. Ты просто разведешься. И больше не говори 6 возможных скандалах. Какой скандал сравнится с этим?

– Я сказала ему то же самое.

Хэнк посмотрел на Эштон прищуренными от боли и гнева глазами.

– И что же?

– Он ответил, что я могу разводиться с ним, если мне так хочется, но он подаст в суд, чтобы ему оставили ребенка.

Хэнк снова затрясся от гнева.

– Он не сможет этого сделать! – загремел он. – Да я ему и не позволю! Существуют тесты, с помощью которых все элементарно доказывается! Тест на кровь. На ДНК. Может, он думает, что живет в средние века, но это не так!

– Верно, – согласилась Эштон. – Но действительно ли мы хотим, чтобы ребенок прошел через подобные муки? Вспомни о Глории. А она всего лишь один пример, поскольку самая знаменитая. Мы оба знаем людей, у которых в душе на всю жизнь остались рубцы из-за безобразных баталий опекунов. Взрослые губят детей во имя их спасения. Таскают по постылым судам во имя любви к ним. Ты этого хочешь?

– Но это справедливо! Это наш ребенок. Не чей-то еще. И даже не только твой. Он – наш!

Споры длились всю ночь. Впервые за все время они в эту ночь не занимались любовью.

– Я не отношусь к представителям старой гвардии Палм-Бич, – раздраженно сказал Хэнк где-то на заре. – Я не буду играть по твоим правилам, Эштон.

Она ничего не сказала на это.

– Что, если я окажусь таким же несговорчивым, как он? Если я заявлю, что стану драться за ребенка?

– Ты не станешь, – тихо проговорила Эштон.

– Откуда ты знаешь? – строптиво спросил Хэнк.

– Ты не сделаешь это ради ребенка. Ради меня. Потому что ты не такой, как Алессандро. Ты хороший человек.

Он отвернулся от нее и стал смотреть на океан.

– Что ты собираешься делать?

– А что можно сделать? – Это был не вопрос. Это было признание поражения.

– Я мог бы его убить, – пробормотал Хэнк. – Задушить голыми руками.