Камбрийская сноровка - Владимир Коваленко

— А уверение, что все болезни от бесов?

— Я, преосвященный Дионисий, мельчайшие существа бесами не именовала. Маленькие паразиты… Крысы невелики, блохи совсем малы, а эти совсем крохотные. В том, что они существуют, можешь убедиться. Они малы, но увидеть их можно, хотя для этого и потребуется инструмент…

Если бы разговор шел внутри. Если бы не сбежались люди. Если бы добрая половина горожан не знала греческий…

Теперь пути назад не было. Весь город знает — сида собирается показывать нечистую силу. Служба прошла скомкано. Люди молились искренней, чем обычно, но того, что будет дальше, ждали еще сильней. Наконец, явились носилки со святейшим Пирром — и устройством.

Друиды уплыли в Ирландию, но всякий, кто видел в руках патриаршего секретаря блестящее стекло на бронзовых ножках, с винтами, вспомнил: у друидов и ведьм побогаче бывают иногда шары из прозрачного камня, которые они используют для снятия проклятий. Обычно — маленькие. Здесь — не шар целиком, только часть. Зато — большой!

В нефе уже подвинули скамьи. Посередине, под пересекающимся светом из витражей — стол. Ушастая сида, что пристроила под лупой образец, и разводит руками.

— У меня другие глаза… Святейший Пирр, твой секретарь умеет пользоваться большой лупой?

Секретарь Пирра — свой, гленский, из вновь рукоположенных белых священников. Еще зимой был воин как воин, в общем строю стоял с копьем. Таким и остался, только сменил копье и топор на слово, и стеганую куртку — на сутану. Да жена–попадья окончательно перестала бояться развода… Оглядывается на патриарха.

— Начинай, сын мой. Мне тоже интересно.

Секретарь взялся за ручку маленького ворота. Принялся поворачивать — чуть заметно. Множество глаз — самых влиятельных глаз Британии, что уставились на него со всех сторон, не заставили руку ни дрогнуть, ни дернуться. Второго такого прибора нет. Оставить его святейшество с маленькой лупой из бесцветного камня, который сида называет «силикат бериллия»? Простить, пожалуй, простит. А совесть? Новый прибор — простому священнику заказать не по худому кошелю. У патриарха константинопольского денег тоже немного. Есть десятина — которая, на деле, куда меньше десятой части дохода гленцев, и так вся уходит на подготовку новых священников. Есть назначенное Римом и Карфагеном вспомоществование, но его хватит лишь на прожитие самому иерарху и скромному штату, никак не на скупку драгоценностей. Вот и смотрит патриарх на прибор для чтения так, словно это его глаз вынули и приспособили к делу.

Пирр камбрийскому любопытству отказать не смог — не теперь и не в том, что оно же и принесло, опередив греческую мудрость. Стоит, раздумывает над иронией бытия: у Августины–Немайн в голове вся императорская библиотека, да и своих мыслей немало, но и ее обходят, словно легкая квадрига тяжелую трехосную колесницу в смешанной гонке в честь королевских свадеб… Так же ловко — на повороте, на разгоне. Так же временно — потому, что трехосная без груза немногим тяжелей, а тянет ее аж шестерка.

Не зря украшали ипподром! Ристалища вышли славными, а зрители орали так, что вспомнился Константинополь. Какая разница, что вместо ипподромных партий своих во всю глотку поддерживали кланы? Та, что до поножовщины не дошло — на трибунах ипподрома нередко лилась кровь. Не все плохо в обычае кровной мести — иногда он придает людям должную сдержанность. Кстати, Кэдманы взяли немало призов, и искренне считают, что успехом обязаны своей сиде.

Правы. Как только местная изобретательность повисает в воздухе, теряет нить — как и что искать, бегут за советом к Немайн. Без могучей основы, без греческого знания, у местных никаких открытий бы не было.

Увы, она всего лишь девушка, пусть и касалась ее лба и рук душистое миро помазания. У нее не тысяча рук, и голова одна — приходится ставить на службу природную любознательность граждан. По Кер–Сиди объявлено — всякий хитрый опыт с новой механикой — разрешен, но за линией городских стен. Место надлежит огородить, на ограждение повесить красный флажок. Трижды громко объявить о возможной опасности…

Все для того, чтобы зрители собрались! Бывало, иных потом для похорон по кусочкам собирали — все равно красная тряпица действует, как приглашение на состязание бардов или рыцарский турнир. Что ни день — то эксперимент, что ни неделя — удачный. И никогда не угадаешь, что следующим придет в голову пытливому камбрийскому разуму.

Два месяца назад стекольщик был в гостях у гончара — тот хвастал новым гончарным кругом с водяным приводом. Мастерская стояла в предместье, красная лента нашлась в косе у дочери стекольщика, три раза проорать: «Берегись, колдуем!» — недолго…

Так на гончарный круг легла не глина, а стеклянный расплав. Жертв не было, зато мастера приметили: куски стекла, отогнанные внутри быстро крутящегося горшка, получаются ясными, без пузырьков. В окно это не вставишь, зато можно отшлифовать и продать, как поддельный хрусталь. Тускловатый, зато большой. И разных цветов. И дешевый.

Работа ювелира встала святой и вечной куда дороже стекла. А еще кто–то выковал четвероногую подставку, пристроил упругие зажимы, вороты — как в баллисте, только маленькие, клинья. Немайн говорит, ничего бы не вышло, если бы не новый инструмент, который — десятками! — выходит из–под ветряных и водяных молотов.

Напильник.

Маленькая полоска закаленной стали, покрытая сотнями насечек — каждая нанесена с силой полусотни молотобойцев. Благодаря ей получилось сделать то, что прежде получалось слишком большим. Благодаря ей Пирр может проводить больше времени со старыми друзьями — теми, встречи с которыми прежде были недолгими и оканчивались резью в усталых глазах.

С каким трепетом он ревниво — привычка, въевшаяся за годы — выбирал самое светлое место в комнате. Как ставил поверх знакомых даже на ощупь страниц тяжелое устройство! Секретарю не доверил. Как туго шел ворот, а покрутить его пришлось изрядно, пока пальцы не освоили новую науку. Поиск того, что Немайн называет фокусом. Зато, какая была радость, когда перед глазами впервые за долгие годы поплыли не отдельные буковки — слова! Сквозь стекло они казались большими, словно переписанными специально под слабое зрение патриарха константинопольского. Чуть искривленные, чуть расплывчатые — какая разница? Он может их различить, легко, не напрягая зрение, и этого довольно!

Руки секретаря прекратили двигаться. Он даже дышать перестал. Значит… Пирр хотел задать вопрос. Не успел. Камбриец так же медленно и основательно, как наводил резкость, произнес:

— Я их вижу.

Неф выдохнул вместе с ним.

Священник продолжил, сквозь тишину: