Асьенда - Изабель Каньяс

встретилась со мной взглядом, я похолодела: в ее глазах была такая жестокость, что меня будто пронзили штыком.

Она все это спланировала.

– Вот мерзавка, которая убила моего брата!

27

Андрес

Я мерил шагами маленькую гостиную в доме Хосе Мендосы. И хотя пространство у очага не превышало четырех шагов, я совершал свое шествие снова и снова, раз за разом – с таким отчаянием и упорством, будто оно могло разрешить наши проблемы.

Мендоса с Паломой сидели на деревянных стульях у стола и наблюдали, как я стираю шагами плитку. Они обменялись взглядами, которые я не смог разобрать. Эти двое хорошо понимали друг друга. Палома не только подружилась с дочерями рабочего, она еще и стала его протеже во всех смыслах, кроме звания, когда хозяин был в столице. Я был рад, что Мендоса предложил Паломе пожить у него, ведь она все еще не оправилась после внезапной смерти тети Аны Луизы, и оставаться в доме одна не могла. Я обратился к нему за его стойкостью и мудростью теперь, когда весь мир перевернулся с ног на голову.

Донья Хуана обвинила Беатрис в убийстве Родольфо, и Беатрис поместили под домашний арест. Каудильо Викториано Роман отдал Хуане ключи от дома и отправился в Апан, а два его подчиненных остались стоять на страже. По его словам, необходимо было проверить состояние темниц. Во время войны небольшая тюрьма на окраине Апана была не больше чем перевалочным пунктом для захваченных повстанцев, – мужчины проводили под той крышей всего несколько часов, а затем их вытаскивали из клеток и на рассвете расстреливали у оштукатуренных стен. Сейчас же в тюрьме обитали городские пьяницы, а иногда и бандиты; очевидно, помещать к ним человека из высшего класса было бы неуместно. Даже если этого человека обвинили в убийстве.

Услышав это, я почувствовал, как ярость заполняет меня. Действительно неуместными здесь были только чудовищные обвинения в адрес невинной женщины.

– Она этого не совершала, – в пятый раз повторил я. – Она провела всю ночь в часовне. Я знаю. Я был с ней. – На этих словах Мендоса с Паломой снова обменялись укоризненными взглядами. Я прекратил шагать и развернулся, чтобы посмотреть на них со всей праведностью, какую мог изобразить, – навык этот развивался и совершенствовался всеми представителями духовенства. И я учился у лучших. – Мы молились. Она сбежала из дома, вся в слезах, так что мы молились. Ночь напролет. И потом, по словам Паломы, вернулись в дом на рассвете. Она нас видела.

Мендоса положил шляпу на стол между ним и Паломой и провел рукой по обветренному лицу.

– Я верю вам, падре. – Было так странно слышать, как он зовет меня «падре». Мендоса был суровым, но не злым – детей из поселения, к которым он чувствовал привязанность, он звал malcriados[42]. Все время до того, как отправиться в семинарию, я был для него простым chamaco[43]. И в глубине души я все еще надеялся, что он будет обращаться ко мне именно так. – Но разве она не могла убить его до того, как пришла в капеллу?

Я подавил дрожь, вспомнив сцену, развернувшуюся в спальне.

– Вы ведь видели, сколько там крови. Беатрис бы испачкалась с ног до головы. А она была в белом! – воскликнул я. – В белой ночной сорочке. На ней осталась грязь со двора, но крови не было. Палома видела. Ты же помогала ей переодеться, когда Мендоса отправился в город? – Нетерпеливый, я продолжил, не дожидаясь ответа: – Если кто-то из нас сможет пробраться мимо людей Романа и достать сорочку, ее можно будет использовать как доказательство невиновности Беатрис!

– Падре. – Мендоса потер виски. – Это не изменит того, что уже случилось.

– Как вы можете такое говорить? – Я обещал уберечь Беатрис, и я не остановлюсь, пока не добьюсь этого. Тьма, закованная глубоко в моей груди, загудела в знак согласия, натягивая цепи. – Вы сказали, что видели, как ночью кто-то выбегает из дома. Я не видел на ней крови, был рядом с ней всю ночь, а утром провел до дома. У нас есть свидетели! У нас есть доказательства!

Мендоса покачал головой и сказал:

– Но это наше слово против слова доньи Хуаны. И простите меня, падре, но в их глазах… ваше заявление стоит того же, что и наше.

В их глазах. Глаза каудильо, глаза судьи, глаза землевладельцев… Они пристально глядели на меня, изучали меня, мою кузину, моих друзей. Изучали, кто мы такие. Что из себя представляем. Деление на касты, разумеется, уже отменили, но суды за пределами столицы вели дела как и прежде: по закону, слово креола – к примеру, Хуаны – стоило двух заявлений индейцев. Слово рабочих с асьенды против их господина? Не стоило ничего. Слово курата-метиса из низших слоев, вроде меня? Не имело достаточно веса.

– Я все равно не сдамся, – заявил я, но мысли мои уплывали к Хуане. Она не стала дожидаться других доказательств… Очевидно, она решила воспользоваться ситуацией и избавиться от Беатрис.

Или она все это подстроила?

Отродье – так ее вчера назвал Родольфо. Он грозился отречься от Хуаны. Теперь же он был мертв. И женщину, которая могла унаследовать его имение, обвиняли в его убийстве. Кому же тогда выгодно кровопролитие в Сан-Исидро?

– Вы знали, что Хуана внебрачный ребенок? – внезапно спросил я Мендосу. Палома ахнула. Мендоса поднял голову, широко раскрыв глаза.

– Прошу прощения, падре. Какого черта?!

– Я слышал, как вчера они с Родольфо говорили об этом.

– Когда? – спросила Палома. – Я этого не застала.

– Около зеленой гостиной, после ужина, – объяснил я. – Ты, наверное, уже ушла. Он обозвал ее отродьем, кричал, чтобы не смела считать его отца своим. А потом пригрозил, что ей не достанется ничего из собственности старика Солорсано, если она не начнет вести себя подобающе. А теперь… – Я оборвал себя на полуслове.

Над комнатой, будто саван, повисла тишина.

Мендоса тихо выругался.

– Значит, мы поступим так же, – твердо и уверенно решила Палома. – Пригрозим ей. Заставим отозвать свое обвинение, не то ты расскажешь всем землевладельцам, что она внебрачный ребенок. Наверняка где-то найдутся кузены, которые с удовольствием отберут у нее землю.

– Неплохая идея, Паломита, – похвалил Мендоса. – Но вам нужны доказательства, а единственный человек, который знал правду, мертв. Если б только я порылся в документах старика Солорсано…

Да простит нас Господь, подумал я, потирая рукой подбородок. Разговоры об угрозах, внебрачных детях и воровстве документов у мертвых людей…

– Они все должны быть в доме, – сказал я.

– Черт, – выпалила Палома и притворилась, будто не видит моего укоряющего взгляда.

– Я пойду