Асьенда - Изабель Каньяс
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
– Отпустите ее. Это ее не касается.
Донья Каталина сделала шаг назад, подняв на ноги Палому и потащив ее за собой.
Она была высокого роста и без проблем устремила на меня свой убийственный взгляд.
– Достаточно. – Ее голос, тем не менее, был до страшного тихим. Палома дернулась, и длинные ногти доньи Каталины сильнее вонзились ей в кожу. – Ты не имеешь права возражать мне перед моими же слугами, так же, как и поощрять их к греху. Только приехав в это богом забытое место, я уже знала, что священник-метис принесет жителям порок, но я ожидала пьянств и распущенности. Этого я не ожидала.
– Я охраняю их здоровье и их души, донья, – лукаво ответил я. Задетая гордость вынудила меня, развязала мне язык. – Это нелегко, когда они страдают от рук своего же хозяина.
– Как ты смеешь говорить о моем муже в таком тоне!
– Отпустите ее! – рявкнул я.
– Ну уж нет, падре Андрес. – И тут ее лицо переменилось, непостоянное, похожее на дым. Злоба завладела нежными чертами ее лица, превращая красоту в нечто грубое. На губах заиграла ехидная улыбка. – Уходите. Или я сообщу падре Висенте, что вы не только посягнули на мою собственность, вы еще и распространяете сатанинские учения среди жителей.
Я лишился способности говорить.
Падре Висенте только и ждал повода, чтобы вынести мне приговор, и я только что предоставил ему все доказательства в письменном виде. Все те годы, что я боролся и скрывался, пойдут насмарку; уже лишенные моей бабушки, жители поселения лишатся и меня. Если Инквизиция смилостивится, после тщательного повторного образования меня переведут из Апана куда-то еще. Если же нет… Меня могут посадить в тюрьму. Могут пытать.
Быстрая, как змея в броске, Палома выдернула руку из хватки доньи Каталины. Она схватила лист бумаги и мешочек с травами и побежала через всю кухню.
– Не нужно! – крикнул я.
Но Палома уже бросила высушенные травы и бумагу в огонь. Тлеющие угли воспламенились, поглощая доказательства моей работы, как разгорающиеся щепки.
Даже если донья Каталина сдержит свое слово и расскажет падре Висенте, что я был на ее территории и намеревался сделать нечто неподобающее, ни у него, ни у инквизиторов не будет никаких доказательств, чтобы осудить меня. Через мгновение от них останутся лишь едкий запах сожженных трав и сажа.
Донья Каталина пересекла комнату и ударила Палому по лицу.
Я затаил дыхание. Палома намекала мне, что жена хозяина жестока и жители ее не любят. Она прямо заявила, что Ана Луиза ее ненавидит и готова на все, чтобы избавиться от ее цепких рук, захвативших власть над домом. И теперь я понял почему. Я понял, почему Палома так редко заговаривала о ней, почему Мариана дергалась от резких движений.
Я бросился и встал между ними. В груди пылала живая и голодная, словно пламя, ярость. Шкатулка, которую я держал запертой в груди, стала разрастаться, пока не ослабли крепления; щупальца того, что я там хранил, просочились наружу, жаром опаляя кожу.
– Не трогайте ее! – крикнул я.
Огонь подхватил мой крик и, облизав меня, стал поглощать тьму, что исходила изнутри. Тьма отразилась в глазах доньи Каталины, открывая путь в саму Преисподнюю. Я возненавидел ее. Возненавидел с такой злобой и жгучей силой, какой никогда не испытывал ни к одному живому существу.
– Тебе лучше уйти, – пробормотала мне Палома. Я взглянул на нее. Она держала руку у лица, в ее позе чувствовалась усталая покорность. – Иди.
Но я не мог оставить ее в руках этой женщины. Некоторые тлачикеро хлестали своих ослов с большим милосердием, чем было у доньи Каталины. В этом доме Палома была в опасности.
– Я отведу тебя к матери, – сказал я ей. – Идем.
– Стоять, – приказала донья Каталина. Я двинулся к двери, но Палома осталась на месте.
Она опустила голову, руки ее были сложены по бокам. Донья Каталина схватила ее за плечо и оттолкнула от меня. Палома не сопротивлялась, хотя ее косы взлетели от силы толчка.
Гнев угас в одно мгновение, будто меня окатили ведром холодной воды. Я потерял самообладание и поддался ненависти к донье Каталине, и теперь из-за этого пострадает Палома.
– Вон из моего дома, – зашипела донья Каталина. – И молитесь, чтобы я не доложила падре Висенте о вашем визите. – Глядя мне прямо в лицо, она продолжила: – Мое слово против вашего, падре. Как думаете, кому он поверит?
Нет чувства более горького, чем беспомощность. Я смотрел на то, как стойко держится моя кузина, как опущена ее гордая голова. В горле засаднило.
Донья Каталина заметила эту заминку. Она почуяла мой страх, мои сомнения и сожаления, ведь виной страданиям Паломы был я. Она нашла самую уязвимую часть в моем теле и нанесла последний удар:
– Я изгоняю вас из Сан-Исидро, – холодно произнесла она. – Если я когда-либо узнаю, что вы были тут против моей воли, или услышу, что вы распространяли индейские суеверия, я сдам Палому Инквизиции.
Самодовольство в ее голосе поражало так, будто она и правда меня ударила.
– Иди, Андрес, – попросила Палома. – Просто уходи.
Ошеломленный, я отступил в темный сад за кухней, развернулся на пятках и пошел прочь. Я причинил Паломе боль и больше никак не смогу защитить ее. Не смогу исправить тот ущерб, что нанес.
Я пытался поступить как Тити, но потерпел неудачу. Я подверг Палому опасности. Я не помог Мариане. Я всех их подвел.
Накрапывающий дождь бил по моим горящим щекам, будто лед, и перемешивался со слезами ярости. Как раз в тот момент, когда я вышел из кухни, во дворе показалась фигура в капюшоне. Донья Хуана, дочь старого Солорсано, откинула капюшон своего плаща и хмуро посмотрела на меня сквозь дождь.
– Вильялобос? – спросила она с искренним удивлением. Услышав свою фамилию, я почувствовал сильную боль. Так дон Солорсано звал моего отца, когда тот работал на асьенде. Так обращались ко мне и к моим братьям. Мальчишка Вильялобос. Будто мы не представляли собой ничего, кроме напоминания, что рабочий-испанец обесчестил служанку с асьенды и женился на ней по приказу. Эта фамилия была свежим и болезненным шрамом, оставшимся от креолов, захвативших эту землю, – и в такие моменты мне хотелось содрать его со своего тела, как плоть, чтобы сжечь. – Что ты делаешь здесь в такой поздний час?
Я скорее почувствовал, чем увидел, как Хуана окинула меня оценивающим взглядом – от нахмуренных бровей до сжатых в кулаки рук.
Моя семья жила на этой земле дольше, чем Солорсано
