В окопах Донбасса. Крестный путь Новороссии - Юрий Евич

Я звякнул по телефону начальнику штаба, доложил своё решение — вывести туда автобусы и эвакуировать население, получил от него добро. Потом слез с брони и неспешно пошёл к тому старшему офицеру. На ходу, незаметно, не напоказ, а для себя, расстегнул ремешок набедренной кобуры — а патрон у меня всегда в патроннике. И подойдя к нему на пару метров, внимательно глядя, спокойно сказал:

— Здесь командую я.

Перед моим внутренним взором стояли глаза всех тех сотен людей на перекрёстке. Как позже оказалось, их было более полутысячи. В данный момент времени я счёл их спасение приоритетной задачей. И если бы он попытался мне возражать — я бы его убил на месте. Меня, скорее всего, потом расстреляли бы за это — но это не имело бы большого значения. Пятьсот мирных, во всяком случае, дороже, чем один военный.

Он всё понял. В такие моменты люди очень чётко всё понимают. И молча растворился среди стоявшей везде бронетехники. Через час огромная толпа беженцев тусовалась на относительно безопасной территории нашей медчасти. Пили чай, грелись, и группами убывали далее — на сборный пункт, в город. А я несу это воспоминание об этом случае в своей душе до сих пор. В душе я тогда незримо для материального мира уже перешёл за черту, на которой мой палец выжимает спусковой крючок. Мысленно я уже убил своего. После такого ты никогда не сможешь быть прежним.

На следующий день он был в Москве. Докладывал о спасении мирного населения. По слухам, был награждён. Думаю, что именно этот эпизод, как никакой другой, прекрасно объясняет, почему после года участия мою военную форму не украсила ни одна награда.

На третий день активность боевых действий в городе несколько снизилась: наши подразделения очистили от противника большую часть города, но некоторые районы всё ещё оставались занятыми врагом. В ходе рекогносцировки по городу мы навестили городскую больницу. Это был вполне логичный шаг, со многих точек зрения. Прежде всего, там могли оказаться (и оказались) местные жители, дома которых пострадали в ходе обстрелов. Некоторые из них были ранеными или контуженными. По привитой ещё старыми временами привычке, они собрались в надежде на помощь в разгромленном, заброшенном здании городской больницы, точнее, — в её подвалах. Больница была разгромлена не вследствие прямых попаданий — просто верные «давним казачьим традициям рыцарского ведения войны» (как изволил выразиться их недофюрер Петрушенко) подстилки Запада, всегда широкие на «рыцарские жесты» вроде грабежа и расправ над беззащитными, разгромили больницу и растащили её содержимое.

В тот же день мы развернули медицинский пункт на окраине Углегорска — в одном из частных домов. Теперь специализированная врачебная помощь существенно приблизилась к раненым. Удалось обеспечить медпункт электрическим освещением, в доме было бесперебойно функционирующее печное отопление. Пара комнат были приспособлены под палаты интенсивной терапии. Как всегда, мои медики «в поле» работали выше всяческих похвал: чётко, спокойно, самоотверженно. Считаю, что мне очень повезло с коллективом. Разумеется, речь идёт о тех, которые выезжали «на передок» и выполняли свой воинский долг. Помимо них в коллективе было некоторое количество «крыс», которых выгнать из расположения было совершенно невозможно (выше я о них уже рассказывал). К сожалению, при случайном наборе личного состава, по принципу «набрать 100 % любой ценой», и невозможности применения каких бы то ни было дисциплинарных мер к проштрафившимся (что всё вместе представляет собой полный нонсенс), влияние этой небольшой горстки вредителей было строго как в народной пословице — «Капля дёгтя портит бочку мёда». В любом случае, всем медикам, которые честно выполняли свой долг в боевой обстановке, я хотел бы от всей души поклониться и выразить свою искреннюю благодарность: их роль в спасении жизней наших ребят невозможно переоценить.

Бои за овладение городом уже подходили к концу, когда произошёл ещё один яркий случай. Однажды ночью мы вывозили двух раненых на «Скорой помощи» из Углегорска. Дорога простреливалась, шли как всегда — без света. И когда буквально в десятке метров перед капотом нашего автомобиля, буквально на уровне наших глаз, вспыхнули огромные фары «Урала» — махины рядом с букашкой нашей «Скорой», летевшего на полном ходу и выскочившего на встречную полосу, я только успел подумать: «Конец». В следующий момент раздался треск столкновения.

Мы вылетели из машины, искренне не веря тому, что живы. Однако это было именно так: отделались лёгкими ушибами. Каким образом так получилось при столкновении «лоб в лоб» с летевшим на полной скорости «Уралом» — для меня до сих пор неразрешимая загадка. Скорее всего, даже «Пежо» был разбит отнюдь не так сильно, как должен был при таких обстоятельствах.

Бои за Углегорск окончились. И в тот же день вечером, поедая тушёнку, я почувствовал в еде что-то твёрдое. Посмотрел — осколки зуба. Пощупал пальцем — минус один, раскрошился в ноль. Как позже мне расскажут классные стоматологи, потеря зубов — норма для боевого стресса, они разрушаются очень часто.

Второй у меня рассыплется сразу же после того, как мы возьмём Логвиново.

И много позже, когда любимая доченька спросила меня: «Папа, куда делись твои два зуба?», я с улыбкой ответил ей, показывая пальцем на пустоту:

И на груди его светиласьМедаль за город Углегорск.

Это две мои награды — за Углегорск и Логвиново. Я не получил ни одной награды за войну. Полгода командуя медицинской службой бригады, остался в первоначальном военно-медицинском звании — нонсенс? Да, но только для непосвященных в истинные закулисные картины этой войны. Которая была организована исключительно для того, чтобы возвысить недостойных и их руками перебить достойных. Мой друг, командир одного очень достойного подразделения, так мне сказал: «Мне всё равно, что у меня нет наград. Лишь бы ребята были живы». Я с ним целиком согласен. И ещё я горжусь крошечным осколочным ранением кисти. Ведь это и вправду честь — пролить кровь за свой народ.

В короткий период затишья после взятия Углегорска наш названый сын, боевой разведчик, лихой механик-водитель, скромный и беззаветно храбрый боец рассказал нам один, но зато беспредельно яркий (и по-своему — чудовищный в своей яркости) эпизод своего боевого пути.

«…Мы не знаем, с какого хрена наводчик этого укропид…кого танка решил распиз…вать девятиэтажку с мирняком. Никто не стрелял из неё, в окнах горел свет, — издалека было видно, что это обычное жилое здание. Там было полно местных. В том числе и семья с одним грудным ребёночком. Их мы запомнили на всю жизнь…

…Я люблю свою мамочку. Она такая ласковая всегда. И добрая, и очень большая — она для меня весь мир. На её ручках тепло и безопасно. Когда она берёт меня и начинает покачивать, всё вокруг плывёт и я так уютно засыпаю… И во сне ощущаю её тепло. Мне так уютно… И безопасно.

— Агу-агу-агу!

— Маленький, ну что ты кричишь так? Зубки вроде не режутся. Кормила только что, пелёнки сухие. Эх, жаль памперсы закончились — а на новые денег нет. Ну, ничего, вон в пелёнках все наши деды выросли — и ничего.

Мамочка, мне страшно! Неужели ты не чувствуешь, что сейчас прямо сюда ползёт дракон? Он огромный и страшный, и воняет мерзко-мерзко. Сам он грязно-зелёный, у него тусклые, блестящие, выпачканные глиной лапы, низкая твёрдая башка и хищное, длинное жало. И ещё он плюётся огнём! Мамочка, мне страшно, я боюсь, любимая мамочка!

— Сынок, не кричи. Мы тут, рядом с тобой, и всё в порядке!

Это папа. Он худой и всегда колючий. Ему некогда бриться — он всё время «зарабатывает», чтобы нам было что «кушать». Я не знаю пока, что значит «зарабатывать» — но «кормить» знаю точно. Мамочка меня постоянно кормит — от неё так вкусно пахнет молочком… Папа мой жилистый, худой и тоже меня очень любит. Когда он берёт меня на ручки, я чувствую себя таким защищённым. Но сейчас и он не может меня защитить: дракон такой сильный, такой хищный. Он уже убил множество людей. Я чувствую, как под его весом дрожит земля! Мамочка, папочка, неужели не слышите?

Укропидар нажал своим грязным копытом на педаль спуска. Хобот ствола плюнул пламенем, и тяжёлый грохот выстрела докатился до нас почти одновременно с гулом разрыва. Первый фугасный врезался в стену, и здание содрогнулось. Мы всем взводом ломанулись к дому со своей стороны. На хера? А не знаю. Их с той стороны — рота, бэтээры, миномёты, танк опять же. Нас — взвод, автоматы не у всех, и на всех — один РПГ. Танк тем временем пиз…нул ещё раз, и ещё, и ещё. Фугасы лупили в стены, и дом раскачивался, как живой, как студень, который трясут в решете, как обезумевший плот из тонких жёрдочек на океанской двенадцатибалльной волне. И, почти заглушая звук выстрелов, из стен дома нёсся истошный вой обезумевших от перепуга местных жителей. Первым нескольким этажам относительно повезло — кого не разорвало в клочья горячей волной разрывов, выносившей двери и окна, проплавляющей в стекло несущие конструкции, — те попрыгали в окна, ломая кости, но оставаясь живыми. Всем остальным повезло гораздо меньше — пролёты лестниц рухнули и ходу сверху вниз не было.