Полет аистов - Жан-Кристоф Гранже

— Кто здесь?

Я обернулся и увидел Нелли, ее худенькую фигурку, узкие плечи, бледное как мел, иссушенное алкоголем лицо. Она узнала меня, прислонилась спиной к стене, чтобы не упасть, и пробормотала:

— Луи… Что вы здесь делаете?

— Я приехал, чтобы поговорить о Пьере Сенисье.

Нелли, пошатываясь, подошла поближе. Я заметил, что ее седой, слегка голубоватый парик съехал набок. Судя по всему, моя приемная мать не спала всю ночь и уже была пьяна. Она повторила:

— О Пьере… О Пьере Сенисье?

— Да, — спокойно ответил я. — Мне кажется, я уже достаточно повзрослел. Пора сказать правду, Нелли.

Старая женщина опустила глаза. Я увидел, как она несколько раз медленно моргнула, и на ее губах застыла едва заметная улыбка. Она прошептала: «Правду…» Потом более уверенной походкой направилась к круглому столику, на котором стояло множество графинов. Она наполнила два стакана и один из них протянула мне.

— Я же не пью, Нелли. И сейчас еще слишком рано.

Она настаивала:

— Выпейте, Луи, и сядьте. Так вам будет лучше.

Я не стал спорить и послушно сел, выбрав кресло у камина. Меня с новой силой стала бить дрожь. Я глотнул виски. Алкоголь обжег меня, и стало легче. Нелли села напротив меня так, что лицо ее оставалось в тени. Она поставила на пол рядом с собой небольшой графин виски, потом одним глотком осушила стакан. И снова его наполнила. На ее щеках заиграл легкий румянец, к ней вернулась обычная уверенность. Она начала свой рассказ, обращаясь ко мне на «ты».

— Такие события не забываются, Луи. Они оставляют глубокий след в сердце, они — будто надпись на мраморе могильной плиты. Не представляю, откуда тебе стало известно имя Пьера Сенисье. Не представляю, что именно тебе удалось узнать. Не представляю, как ты извлек на свет божий тайну, охраняемую надежнее всего на свете. Но это не важно. Луи, пробил час правды, а для меня, быть может, и час освобождения.

Пьер Сенисье родился в семье богатых парижских буржуа. Его отец, Поль Сенисье, был всеми уважаемым магистратом, в свое время имел большое влияние и, не дрогнув, пережил несколько смен власти. Это был суровый, молчаливый, жестокий человек, которого побаивались; он воспринимал мир как хрупкое сооружение, подвластное его могучей руке. Вначале века жена в течение нескольких лет родила ему троих сыновей. Всем им прочили прекрасное будущее, но вскоре у них проявились признаки вырождения и слабоумия. Отец был вне себя от ярости, но крупное состояние позволило ему сохранить видимость благополучия. Старший сын, Анри, горбатый и умственно отсталый, отправился «присматривать за замками» — тремя обветшалыми домами в родовых нормандских поместьях. Доминик, самый здоровый физически, пошел в армию и с помощью протекции дослужился до приличного звания. Что касается Рафаэля, младшего, менее глупого и более изворотливого, то он стал священником. Он получил сан епископа в каком-то забытом Богом уголке, неподалеку от земель Анри, а потом о его существовании вовсе забыли.

В те времена Поля Сенисье уже не интересовали три его сына. Он полностью сосредоточился на четвертом, Пьере, родившемся в тридцать третьем году. Полю тогда уже исполнилось пятьдесят. Его супруга, будучи не намного моложе, подарила ему дитя и тут же скончалась, словно выполнив свой последний долг.

Пьер стал во всех отношениях благословением для отца. Казалось, что этот необыкновенный малыш собрал в себе все способности, все таланты вырождающегося семейства. Старик отец полностью посвятил себя воспитанию сына. Он сам учил его читать и писать. Жадно следил за тем, как развивается ум ребенка. Когда Пьер достиг порога зрелости, Поль Сенисье стал надеяться, что сын изберет такой же путь, как и отец, и станет магистратом. Но Пьер хотел заниматься медициной. Отец подчинился его желанию. Он чувствовал, что личностью ребенка движет истинное призвание. И не ошибся. К двадцати трем годам Сенисье-сын уже был первоклассным хирургом, специализировавшимся на кардиологии.

Тогда-то я и познакомилась с Пьером. Он был постоянным предметом разговоров в нашем замкнутом мирке — в среде праздных и разборчивых отпрысков богатых и высокопоставленных семей. Пьер был большой, гордый, суровый. Казалось, даже его тело хранит какую-то неизреченную тайну. Я помню, как мы устраивали танцевальные вечера. Чопорные собрания, где мы собирались узким кругом, словно пугливые дикие звери, обессиленные этой изоляцией от всего мира. Девочки надевали платья своих матерей, мальчики облачались в старые жесткие смокинги. Во время этих вечеринок мы, девочки, ждали только одного человека — Пьера Сенисье. Он уже принадлежал к миру взрослых, ответственных людей. Едва он появлялся, все вокруг него менялось. Люстры, платья, напитки — все кружилось и сверкало только для него.

Нелли замолчала и опять наполнила стакан.

— Я сама познакомила Пьера Сенисье с Мэри-Энн де Монталье. Мэри-Энн была моей близкой подругой. Эта худенькая блондинка вечно ходила с всклокоченными волосами, словно только что оторвала голову от подушки. Больше всего в ее внешности потрясала бледная кожа: белоснежная, прозрачная, неповторимого оттенка. Мэри-Энн родилась в семье французских колонистов, еще в девятнадцатом веке обосновавшихся в Африке, на диких землях. Поговаривали, что из боязни вступить в связь с чернокожими и испортить свою породу, они предпочитали заключать кровосмесительные браки, чем и объяснялась анемичность девушки.

В тот самый миг, когда Мэри-Энн увидела Пьера Сенисье, она влюбилась в него без памяти. Я втайне пожалела о том, что их познакомила. Между тем судьба их была предрешена. Очень скоро любовь Мэри-Энн переросла в тревогу, потом в скрытую тоску, и она совсем отгородилась от мира. Чем дальше, тем больше разгоралось в ней темное пламя, придававшее ей еще большую прелесть. В январе пятьдесят седьмого Пьер и Мэри-Энн поженились. Во время свадебного обеда она шепнула мне: «Нелли, я погибла. Я это знаю, но таков мой выбор».

Тогда же я встретила Жоржа Бреслера. Он был старше меня, писал стихи и сценарии. Он мечтал путешествовать и заниматься дипломатией, «как Клодель или Мальро», — так он говорил. В те годы я была хорошенькой, беззаботной и легкомысленной, я все реже виделась с моими прежними знакомыми и сохраняла связь только с Мэри-Энн: она регулярно мне писала. Так я и узнала о подлинной натуре Пьера Сенисье, ее супруга, от которого она только что родила мальчика.

В пятьдесят восьмом году Сенисье занимал высокую должность в отделении сердечной хирургии клиники «Питье». Ему было двадцать пять лет, перед ним открывалась блестящая карьера, но внутри него жила непреодолимая склонность к Злу. Мэри-Энн рассказывала мне об этом в письмах. Изучив прошлое своего мужа, она обнаружила в нем страшные темные пятна. Однажды в студенческие годы Сенисье застали, когда он производил какие-то операции на живых котятах. Очевидцы сначала решили, что у них галлюцинации: под сводами медицинского факультета разносились жуткие вопли, крохотные тела животных извивались от боли. Позже его заподозрили в преступных экспериментах над неполноценными детьми в приюте еврейского квартала. На телах маленьких дебилов находили раны, порезы, ожоги необъяснимого происхождения.

Сенисье пригрозили лишением права практиковать, но в шестидесятом году случилось великое событие. Пьер Сенисье успешно сделал уникальную операцию: пересадил человеку сердце шимпанзе. Пациент прожил лишь несколько часов, но для хирургии это было большой победой. Все забыли о мрачных подозрениях. Сенисье стал национальной гордостью, его приветствовал весь научный мир. Двадцатисемилетний хирург даже получил орден Почетного легиона из рук самого генерала де Голля.

Еще через год умер старик Сенисье. По завещанию почти все его состояние перешло к Пьеру, который на эти средства открыл частную клинику в Нейи-сюр-Сен. В считанные месяцы его клиника имени Пастера стала весьма популярным заведением, куда приезжали лечиться самые богатые люди со всей Европы. Пьер Сенисье находился на вершине славы. Тогда-то и началась его гуманитарная деятельность. На территории большого сада, окружавшего клинику, он начал строительство сиротского приюта, чтобы там могли жить и воспитываться дети бедняков, в особенности цыган. Его громкое имя помогло ему в короткие сроки собрать значительные суммы государственных средств, а также пожертвований от предприятий и огромного числа частных лиц.

Я услышал, как графин тихонько звякнул о стакан, потом забулькала жидкость. Прошло еще несколько секунд, и Нелли прищелкнула языком. В моей голове совпадения постепенно выстраивались в цепочку реальных событий. Они поднимались как темная волна.

— И тут все рухнуло. Тон писем Мэри-Энн стал совсем другим. Теперь это были не дружеские послания, а жуткие признания человека, совершенно потерявшего вкус к жизни. — Нелли усмехнулась. — Я не сомневалась, что моя подруга лишилась рассудка. Я не могла поверить в то, о чем она рассказывала. По ее словам, в учреждении Сенисье процветала изощренная жестокость. Ее супруг устроил в подвале операционный блок, сам тщательно запирал его и производил там опыты на детях: делал им какие-то чудовищные пересадки органов, резал их без наркоза, подвергал бесконечным пыткам.