Поэзия Серебряного века (Сборник) - Рюрик Рок

На этом все и закончилось. До чего же оптимистичными выглядят в этом свете завершающие строки манифеста “неоклассиков”:

“Надолго ли пришла классика и надолго ли приняла в себя эту левизну? <…> ненужный вопрос. Может быть, – на десятилетия, может быть, – на годы…”

Наивные! “Лирический круг” был уничтожен ревнителями пролетарского “стихотворчества” в мгновение ока. Уже осенью Парнок пишет Волошину о жесткой политике партии по отношению к словотворчеству, о том, что скоро публикация стихов станет делом невозможным и о конце благоприятной для поэзии поры: “…Жизнь в Москве невероятна трудна, и не знаю долго ли я еще смогу так бороться за существование. Устала, и все мне омерзело до последней степени…”.[389]

София Парное

(1885–1933)

Поэтесса, переводчица и литературный критик София Яковлевна Парнок (Парнох) родилась в Таганроге. Впервые стихи Парнок были опубликованы в 1906 г. в альманахе “Проталинки”, затем в разных журналах появляются ее переводы, проза, детские сказки. С 1913 г. она становится постоянным сотрудником журнала “Северные записки”, где кроме стихов публикует критические статьи под псевдонимом “Андрей Полянин”.

В 1907 г. она вышла замуж за литератора М. М. Волькенштейна, но вскоре разошлась с ним, убедившись, что любовь к мужчине противоречит ее природным наклонностям. Скандальные романы Парнок были известны в литературных кругах, но эта особенность личной жизни ею самой не скрывалась. В октябре 1914 г. Парнок познакомилась с М. Цветаевой. Их “лесбосское содружество” стало этапом в творчестве обеих, нашедшим свое отражение в их поэзии, и длилось до 1916 г. Тогда же вышел первый ее сборник ”Стихотворения”. Всего же Парнок выпустила пять стихотворных книг.

Формально она была одним из учредителей поэтического объединения “Лирический круг” и кооперативного издательства “Узел”, но ни к одному из литературных направлений не принадлежала. Ее поэзию отличает мастерское владение словом, широкая эрудиция и абсолютный “поэтический слух”.

* * *

Люблю тебя в твоем просторе яИ в каждой вязкой колее.Пусть у Европы есть история, —Но у России: житие.

В то время как в духовном зодчествеПытает Запад блеск ума,Она в великом одиночествеИдет к Христу в себе сама.

Порфиру сменит ли на рубище,Державы крест на крест простой, —Над странницею многолюбящейПровижу венчик золотой.

Ноябрь 1915 (?) * * *

Скажу ли вам: я вас люблю?Нет, ваше сердце слишком зорко.Ужель его я утолюЛюбовною скороговоркой?

Не слово, – то, что перед ним:Молчание минуты каждой,Томи томленьем нас одним,Единой нас измучай жаждой.

Увы, как сладостные “да”,Как все “люблю вас” будут слабы,Мой несравненный друг, когдаСкажу я, что сказать могла бы.

(1916) * * *

Окиньте беглым, мимолетным взглядомМою ладонь:Здесь две судьбы, одна с другою рядом,Двойной огонь.

Двух жизней линии проходят остро,Здесь “да” и “нет”, —Вот мой ответ, прелестный Калиостро,Вот мой ответ.

Блеснут ли мне спасительные дали,Пойду ль ко дну, —Одну судьбу мою вы разгадали,Но лишь одну.

(1916) * * *

Паук заткал мой темный складень,И всех молитв мертвы слова,И обезумевшая за деньВ подушку никнет голова.

Вот так она придет за мной, —Не музыкой, не ароматом,Не демоном темнокрылатым,Не вдохновенной тишиной, —

А просто пес завоет, илиВзовьется взвизг автомобиляИ крыса прошмыгнет в нору.Вот так! Не добрая, не злая,Под эту музыку жила я,Под эту музыку умру.

1922 Агарь[390]

Сидит Агарь опальнаяИ плачутся струиИсточника печальногоБеэрлахай-рои.[391]

Там – земли Авраамовы,А сей простор – ничей:Вокруг, до Сура[392] самого,Пустыня перед ней.

Тоска, тоска звериная!Впервые жжет слезаЕгипетские, длинные,Пустынные глаза.

Блестит струя холодная,Как лезвие ножа, —О, страшная, бесплодная,О, злая госпожа!..

“Агарь!” – И кровь отхлынулаОт смуглого лица.Глядит, – и брови сдвинулаНа Божьего гонца…

* * *

И так же кичились они,И башню надменную вздыбили, —На Господа поднятый меч.

И вновь вавилонские дни,И вот она, вестница гибели, —Растленная русская речь!

О, этот кощунственный звук,Лелеемый ныне и множимый.О, это дыхание тьмы!

Канун неминуемых мук!Иль надо нам гибели, Боже мой,Что даже не молимся мы?

* * *

Налей мне, друг, искристогоМорозного вина.Смотри, как гнется истовоЛакейская спина.

Пред той ли, этой сволочью, —Не все ли ей равно?..Играй, пускай иголочки,Морозное вино!

Все так же пробки хлопают,Струну дерет смычок,И за окошком хлопьямиКурчавится снежок,

И там, в глуши проселочной,Как встарь темным-темно…Играй, пускай иголочки,Морозное вино!

Ну, что ж, богатства отняли,Сослали в Соловки,А все на той же отмелиСидим мы у реки.

Не смоешь едкой щелочьюРодимое пятно…Играй, пускай иголочки,Морозное вино!

7 декабря 1925 * * *

Е. Я. Тараховской [393]

Мне снилось: я бреду впотьмах,И к тьме глаза мои привыкли.И вдруг – огонь. Духан в горах.Гортанный говор. Пьяный выкрик.

Вхожу. Сажусь. И ни одинНе обернулся из соседей.Из бурдюка старик лезгинВино неторопливо цедит.

Он на меня наводит взор.(Зрачок его кошачий сужен.)Я говорю ему в упор:“Хозяин! Что у вас на ужин?”

Мой голос переходит в крик,Но, видно, он совсем не слышен:И бровью не повел старик, —Зевнул в ответ, и за дверь вышел.

И страшно мне. И не пойму:А те, что тут, со мною, возле,Те – молодые – почемуНе слышали мой громкий возглас?

И почему на ту скамью,Где я сижу, как на пустую,Никто не смотрит?.. Я встаю,Машу руками, протестую —

И тотчас думаю: Ну что ж!Итак, я невидимкой стала?Куда теперь такой пойдешь? —И подхожу к окну устало…

В горах, перед началом дня,Такая тишина святая!И пьяный смотрит сквозь меняВ окно – и говорит: “Светает…”

12 мая 1927 * * *

Старая под старым вязом,Старая под старым небом,Старая над болью старойПризадумалася я.

А луна сверлит алмазом,Заметает лунным снегом,Застилает лунным паромПолуночные поля.

Ледяным сияньем облит,Выступает шаткий призрак,В тишине непостижимойСам непостижимо тих, —

И лучится светлый облик,И плывет в жемчужных ризах,Мимо,мимо,мимо,мимоРук протянутых моих.

21–24 сентября 1927 * * *

Марии Петровне Максаковой [394]