Жестокий век - Исай Калашников

– Великий господин, вы же сами видели – Хушаху прогнал меня. Я уеду из города. Буду делать посуду из глины. Я вам совсем не нужен.

– Он тебя не прогнал. При мне он справлялся у слуг, не зашибли ли они тебя до смерти. Перестань крутить хвостом! Не открутишься. Как можешь ты, рабская твоя душа, хранить верность тем, кто бьет тебя по лицу, грабит твой народ? Как можешь отказываться от того, что приказываю тебе я, имеющий законное право повелевать тобой? Иди и помни все, что я тебе сказал. Подожди. Сколько платит тебе Хушаху? У меня ты будешь получать вдвое больше того.

Стражники провели его за ворота, отпустили. В темных переулках гудел сырой, тяжелый ветер, пронизывая до костей. Хо брел, спотыкаясь в темноте, придерживаясь за глухие, шершавые стены. Мир был черен, как лист бумаги, залитый тушью.

Глава 10

С берестяным коробом в руках Чиледу подошел к куче сухого аргала, устало присел на нее. Весенний ветер слизал с косогоров снега, на широких проталинах паслись овцы. В курене снег уже растаял, и у коновязей блестела жирная, истоптанная копытами грязь. За юртами, подставив бока солнцу, дремали волы, худые, с клочьями линяющей шерсти на ребрах. Во сне волы шумно вздыхали и лениво перекатывали во рту жвачку. Ребятишки с луками из согнутых тальниковых веток гонялись друг за другом. По степи из дальнего куреня ползла повозка… Тут все было так же, как в кочевьях меркитов. Временами Чиледу казалось, что в его жизни ничего не изменилось. Да, там он был воином, здесь – черный раб, но разобраться – разницы никакой нет.

Когда делили пленных, Чиледу вместе с мальчиком Олбором достался Джэлмэ. Молодой друг Тэмуджина этому не обрадовался.

– Ушкана ободрать – такой же. Ну куда ты годишься?

Чиледу хотел напомнить, что сын Оэлун дал ему волю и молодой хозяин напрасно причисляет его к боголам, но не сказал – что ему воля? Если бы вернули молодость, а воля… Вон дремлющие волы не привязаны и пут на ногах нету, но не бегут от упряжек, от кнута. Эх-хэ!

Поднялся, нагреб в короб аргала, сгибаясь под его тяжестью, пошел к юртам. У одной из них поставил короб на землю, приоткрыв дверной полог, сказал:

– Аргал принес. Что еще?

Старуха, готовящая у очага пищу, молча бросила пустой бурдюк. Он шлепнулся к его ногам, из горловины вылетели мутные брызги. Чиледу поднял его, подождал, что скажет старуха. Но она повернулась к нему спиной. И эта ненавидит его. Что сделали ей меркиты – лишили мужа, сына, брата?

– Тебе нужна вода?

Молчит. Ладно, он принесет воды. Но перед этим надо посмотреть, не наделал ли чего Олбор. Пастухи, которые живут вместе с ними в юрте, утром уходят со стадами и возвращаются поздно вечером. Днем мальчик совсем один. Чиледу присмотреть за ним удается редко… Чтобы мальчик не вылез из юрты и не ушел куда-нибудь, уходя, крепко привязывал дверной полог.

Мальчик сидел у погасшего очага, выгребал золу и угли. Круглое лицо было в саже. Гутулы, слишком великие для него, он потерял, и голые ноги посинели от холода.

– Ну, что ты делаешь? – Чиледу присел перед ним.

Олбор взобрался на колени, обхватил шею заледеневшими руками. Чиледу распахнул полы халата, обогрел его у своей груди, вытер рукавом мордашку. Мальчик притих, начал дремать. Он осторожно обул его, положил на козью шкуру, прикрыл шубой.

– Спи, малыш. Я скоро вернусь. Разведу огонь, тебе будет тепло. Э-эх, пропадешь, парень…

Вот она, доля человеческая. Ни поесть досыта, ни одеться, ни согреться. С младенчества начинаются муки. Почему так? Кто виноват во всем этом?

Бесшумно ступая, вышел из юрты. Едва принес воды, Джэлмэ направил его помочь стрелочнику нарезать палок. Стрелочник, молодой, добродушный, был на редкость словоохотливым, болтал без умолку, но, заметив, что Чиледу его не слушает, осуждающе покачал головой.

– Какие вы гордые, меркиты! Не хочешь разговаривать? И не разговаривай. Может, ты большой нойон? Может, думаешь, я тебе неровня? И думай. А я тоже гордый. Буду молчать.

Однако молчать он совсем не мог. Почти тут же заговорил снова:

– А чем вы гордитесь? Разбойники. Кто убил мою мать? Меркиты. Кто убил моего учителя-стрелочника? Меркиты. Убивать стариков и женщин легко. Ты вот попробуй меня убей.

Ах, глупый парень! Для Чиледу убить его было совсем не трудно. Сразу видно – не воин, – а с кем захотел состязаться в умении наносить смертельные удары. Но сознание своего превосходства над этим парнем не принесло ни утешения, ни облегчения, оно было горестным, как все его раздумья. Слишком многие умеют убивать и слишком часто пользуются этим умением. А ради чего?

– Меркит, не срезай палок с сучьями! Или ты не знаешь, какой должна быть хорошая стрела? Из тебя никудышный помощник. Ничего не умеешь делать… Моя жена лучше тебя, мужчины…

Чиледу вспомнил, что жених Каймиш тоже, кажется, делал стрелы… Но и Каймиш, и ее жених должны быть в курене Таргутай-Кирилтуха, далеко отсюда.

На всякий случай спросил:

– Как зовут твою жену?

– Каймиш.

– Теперь я знаю… Ты Тайчу-Кури?

– Что ты сказал? Погоди… Уж не тот ли ты меркит?..

– Тот самый, – вздохнул Чиледу, сел на вязанку палок, воткнул в сырую землю нож. – Хорошая у тебя жена. Ты, наверное, счастливый.

– Моя жизнь полна радостей! Мы ждем ребенка. Потому я взял в помощники тебя, а не свою Каймиш. Почему ты сразу не сказал, что знаешь мою Каймиш? Она много говорила о тебе. Ты хороший человек!

– Не знаю, какой я… Вряд ли хороший.

– Но мы-то знаем! Не будь тебя, не обнял бы я свою Каймиш. Ты должен был нас сразу найти.

– Я даже не думал, что вы можете быть тут.

– Как не думал?! Где Тэмуджин, там и я. Мы родились в один день, я вырос в его одежде, я выделывал с ним овчины – как могу быть в другом месте? Кидай палки на телегу, поедем.

По пути он зашел в свою юрту, взял Олбора.

Каймиш узнала его не сразу. Сперва, прикрывая руками выпирающий живот, отступила, но, вглядевшись, охнула.

– Чиледу? Какой ты стал… другой. Что с тобой?

– Он же в плену. Раб. А ты спрашиваешь… Давай нам побольше еды! Архи у Джэлмэ попросим. Будем сегодня праздновать! Ты спас мою Каймиш, я спасу тебя.

– Ой, Тайчу-Кури, подожди… – попросила Каймиш. – Чей у тебя мальчик, Чиледу?

– Нашел. Теперь мой. Сын.

– Иди сюда, маленький. Есть хочешь?

– Ну что ты спрашиваешь, Каймиш! – прикрикнул Тайчу-Кури. – Когда я был маленьким, всегда хотел есть.

Юрта Тайчу-Кури была не новая, но добротная. Пол застлан серым войлоком, у дверей возле чурки – куча оструганных палок; готовые стрелы, сверкая белизной, пучками висят под жердочками – уни. Тут были всякие стрелы: годоли – с тупыми костяными наконечниками, хоорцах – длинная, с острым, вытянутым наконечником – для дальнего боя, одора – тяжелая, с широким, плоским, как нож, наконечником – для ближнего боя…

Заметив, что Чиледу осматривает юрту, Тайчу-Кури сказал:

– Тут все мое. Тэмуджин дал. Он меня очень высоко ценит. Мы часто едим мясо. Что попрошу – дает. Хороший человек Тэмуджин!

– Хороший? – В душе Чиледу шевельнулась застарелая боль.

– Сам погляди! Что у меня было? Ничего. Что у меня есть теперь? Все.

В юрте жарко пылал очаг. Булькал в котелке суп-шулюн. Каймиш, разгоревшаяся, стеснительно улыбалась, показывая зуб с щербинкой: смущалась, что он видит ее с таким большим животом. Олбор, накормленный, обогретый, обласканный, взвизгивал щенком и катался по войлоку. У Чиледу было ощущение, что все это он уже как будто видел, и, напрягая память, припоминал, где, когда так же ярко пылал огонь, захлебывался от радости ребенок и женщина у очага счастливо улыбалась, потом понял: ничего не было, просто он много раз представлял себе жизнь с Оэлун, и она виделась ему как раз такой. Не удалось… Что ж, пусть будут счастливы Каймиш и Тайчу-Кури. Как хорошо, что он сумел там, в курене меркитов, понять Каймиш. Коли бы все люди так понимали друг друга, если бы не душили окровавленными руками чужую радость…

Недавно он видел издали Оэлун. Едва удержался, чтобы не подойти к ней. Вовремя опомнился. Не будет он больше тревожить ее и свое сердце. Засохший корень не даст ростков, обгорелое семя не пустит корней…

– В твоих глазах все время ненастная ночь, – сказал Тайчу-Кури. – Нашел нас – горю конец. Я пойду к Тэмуджину, поклонюсь ему. И ты поедешь в родные кочевья.

– У меня нет родных кочевий… Мне нельзя к меркитам.

Он рассказал, как жестоко наказан был Тайр-Усуном.

– Натерпелся ты из-за моей Каймиш! Даже больше, чем я из-за Тэмуджина. Но ничего. Если меня ругают, я всегда говорю себе – хорошо, что не бьют, когда бьют – хорошо, что не ломают кости, а ломают кости – хорошо, что в живых оставляют. Так говорю себе и всегда доволен бываю. Пока жив, все можно пережить и наладить. Тебе нельзя к меркитам? И не надо. Оставайся у нас. Будешь помогать мне. Уж мы с Каймиш тебя не обидим.

– Надо подумать…

– Да что тут думать! Ты и твой сын будете жить с нами.